Оле в соседи достался глазной врач.
Он долго кашлял и щурился в холодной яранге, потом осторожно осведомился у Оле:
- Как тут насчет насекомых?
- Каких насекомых? - поначалу не понял Оле.
- Паразитов, - уточнил глазной врач.
- Увидим, - неопределенно ответил Оле и обратился к хозяйке, с которой когда-то учился: - Наташа, вот гость интересуется насекомыми…
- Да что вы! - смутилась Наташа.
- Да я просто так сказал вам, товарищ Оле, а вы меня поставили в неловкое положение, - засмущался глазной врач и торжественно представился хозяйке, чтобы сгладить неловкость: - Офтальмолог Пуддер, Ксенофонт Матвеевич.
- А вы не грек случаем? - осведомился Оле, снимая торбаза.
- Нет, я - чистокровный украинец, - несколько обиженно ответил Ксенофонт Матвеевич, как будто быть греком в тундре нехорошо.
Наташа приготовила ужин - наварила в большой кастрюле, величиной с хорошее ведро, свежего оленьего мяса.
Пуддер, отбросив опасения, вместе с Оле забрался в теплый полог и оттуда выглядывал в холодный чоттагин.
- У меня кое-что есть, - многозначительно сказал глазной врач, раскрывая медицинский баул.
Это был пластмассовый пищевой контейнер литров на пять.
- Медицинский! - гордо произнес доктор и отлил с пол-литра.
Наташа развела спирт.
В тот вечер выпили довольно много. Пили не только в этой яранге. Пили и у бригадира, и в третьей, дальней, где поместились вездеходчики и зоотехник с методистом агиткультбригады.
К середине ночи от стада пришли сменные пастухи, и веселье разгорелось с новой силой.
Под утро сильно захмелевший Оле увидел, как Пуддер заталкивал в свой медицинский баул оленьи шкурки.
- Нехорошо, - попытался остановить его Оле.
- Не даром же я беру, - оправдывался Пуддер. - Спирт тоже денег стоит… Это для жены. Она недавно перенесла операцию и нуждается в положительных эмоциях… Вы знаете, молодой человек, какое значение для восстановления функций организма имеют положительные эмоции? Иногда они могут действовать намного сильнее лекарств!
Пуддер хоть и пил меньше всех, но тоже был навеселе. Оле глядел на него и дивился: тщедушный на вид доктор держался уверенно, ел много мяса, со вкусом обсасывал кости, высасывал мозг, пил олений бульон и очень много разговаривал.
"Гусарскую балладу" смотрели уже под утро, когда отоспался методист. Правду сказать, кинофильм показывал Наташин муж, единственный в стойбище человек, который совершенно не прикоснулся к спиртному.
- Он у меня трезвенник, - с затаенным уважением сказала о нем Наташа.
Перематывая пленки, оленевод признался Оле:
- Я раньше пил со страшной силой, а потом враз бросил: ни к чему это.
Пока гости жили в стойбище - пили каждый день. Пил вместе со всеми и Оле и похвалялся еще тем, что у него по утрам не болит голова. Он так и остался жить в яранге Гуванто, когда проводили зоотехника, методиста агиткультбригады и глазного доктора, туго набившего свой медицинский баул предметами для поддержания положительных эмоций жены.
Оле постепенно привыкал к зимней тундровой жизни, которая резко отличалась от летней. Зимой оленеводу доставалось. Надо было уходить на дежурство ранним утром, а до оленьего стада иногда - километров десять по снежной целине. Часто дула пурга, ветер гнал поземку по твердому насту. Возле стада с нетерпением ожидал Гуванто. Сутки, а то и двое дежурил Оле, пока снова не приходил Гуванто.
Из яранги Оле по радиотелефону разговаривал с центральной усадьбой и узнавал новости о жене, о ее самочувствии. Иногда даже удавалось поговорить с самой Зиной. Она уверяла, что все в порядке, и просила поскорее приехать.
Но так просто уехать Оле не мог: не на кого оставить оленей. Владимир Иванович каждый раз заверял, что вот-вот найдет замену. Несколько раз прилетал вертолет, и у Оле было большое искушение бросить все и улететь.
Новый год встречали бурно и долго.
На этот раз у Оле болела голова после выпитого.
Возле стада три дня никого не было, и часть оленей разбежалась. Хорошо хоть на этот раз был вездеход. И все же не досчитались около трех десятков животных.
Когда Оле узнал, что Зину увезли в больницу, он вызвал по радиотелефону директора совхоза и пригрозил, что пойдет пешком.
- Не дури, - спокойно сказал Владимир Иванович. - Послезавтра в бригаду вылетает вертолет. Прилечу сам.
Владимир Иванович не обманул его. Прилетел вертолет и привез пастуха. Это был старожил стойбища, проходивший долгое лечение в окружной больнице.
Оле собрал свои нехитрые пожитки и влез в вертолет первым.
- Мы полетим в райцентр, - сказал Владимир Иванович. - Там в больнице - Зина.
С аэропорта Оле на рейсовом автобусе доехал до больницы и прямо в коридоре увидел Зину в сером больничном халате.
- Гражданин, уходите! - вдруг сказала санитарка со злым лицом. - Вы без халата.
Оле открыл было рот, чтобы поспорить, и вдруг услышал знакомый голос:
- А, товарищ Оле!
Это был Пуддер. В белом халате, с блестящим обручем на голове и овальным зеркалом на нем, он походил на персонажа из какого-то космического кинофильма.
Он помог Оле узаконить свидание с женой.
- Что ты тут делаешь? - спросил с беспокойством Оле, глядя на огромный живот жены.
- Положили на сохранение, - ответила Зина.
- Как в сберкассу, что ли? - усмехнулся Оле, довольный и счастливый тем, что видит жену.
- Для того, чтобы ребенок был в сохранности и не случилось чего-нибудь неожиданного, - терпеливо объяснила Зина.
Владимир Иванович дал Оле месячный отпуск и помог устроиться в гостиницу.
- Денег у тебя хватит, - сказал директор. - Живи и жди прибавления семейства. Как только Зину будут выписывать, - сообщи: поможем с вертолетом.
Оле остался в районном центре. До обеда в больницу не пускали, поэтому с утра Оле смотрел телевизор, а потом уходил на первый дневной сеанс в кинотеатр, Оттуда направлялся в столовую на обед.
После обеда медленно, чтобы растянуть время, брел в больницу мимо здания райкома и райисполкома, мимо универмага, потемневших старых двухэтажных домов, мимо гаражей, магазина "Дельфин" и дальше - по склону сопки. Иногда, если погода была хорошая, Оле шел дальше, к кладбищу. На мысу, за створным маяком, из заваленной снегом земли торчали разнородные памятники - обелиски из железобетона, сварные, а то и просто фанерные. На одной из могил был укреплен водолазный шлем, а на другой из-под снега виднелись лапы большого корабельного якоря. Кладбищенские памятники печально, но убедительно отражали историю далекого арктического порта.
- Надоело ждать! - жаловалась Зина. - Уж скорее бы!
- А как он? - Оле кивал на живот.
- Стучит, - улыбалась жена.
- Просится, - уважительно произнес Оле.
Однажды он повстречал Ксенофонта Матвеевича возле магазина. Именно Пуддер и сказал Оле, с видом человека, сделавшего своими руками это чудо:
- Поздравляю! У вас - дочь!
Растерянный Оле вдруг закричал:
- А как же? Мы же ждали сына!
- Тут уж я ничем не могу помочь, - развел руками Пуддер.
Оле на радостях мчался в больницу, позабыв, что ждал сына. Ему уже виделась нежная, маленькая, смугленькая девочка с черными острыми глазками, с пухлыми ручками и ножками. Его не пустили к роженице, но сообщили, что девочка нормальная, весит три килограмма восемьсот граммов, рост пятьдесят один сантиметр.
- Так что же мне делать? - растерянно спросил Оле санитарку со злыми глазами.
- Плясать! Шампанское пить! - сказала она, недобро сверкнув глазами.
Оле не оставалось ничего другого, как последовать ее совету. По дороге в гостиницу он зашел в магазин "Дельфин", купил три бутылки шампанского и два килограмма яблок.
К вечеру Оле достаточно осмелел, чтобы пойти в ресторан. Днем это была столовая. В ресторане играл оркестр. Долговязые длинноволосые парни со скучающим видом колотили в сверкающие барабаны с надписью "Днестр". За грохотом едва-едва угадывалась мелодия. Такая громкость и не снилась обладателю электрической гитары из Еппына эскимосу Арону Кале.
Наутро Оле едва мог вспомнить, что было в ресторане. Кажется, он кричал, хвастал, что у него дочь, красавица, которую он назвал Надеждой. Предлагал пить всем за нее, потрясал деньгами. Жителей районного центра на Чукотке трудно удивить большими деньгами. И поскольку Оле мешал им культурно отдыхать, его выставили из ресторана, кинув вслед шапку и теплую куртку.
От горьких воспоминаний стало так стыдно, что Оле застонал вслух.
Приоткрылась дверь, в номер заглянула уборщица.
- Ну что, герой, голова небось болит? - сочувственно-добродушно спросила она.
- Болит, - тихо ответил Оле.
- А ты выпей шампанского, - посоветовала добрая женщина. - Как рукой снимет. Мой Сеня как хватанет стакан - будто заново родился.
Превозмогая отвращение, Оле выпил стакан шампанского, усилием воли сдерживая рвущуюся из желудка шипучую жидкость. Через некоторое время отпустило и впрямь стало легче. После второго стакана вчерашнее происшествие в ресторане уже казалось легкой, невинной шалостью.
В больнице знакомая санитарка криво улыбнулась и заметила:
- Не очухался еще от радости?
Но и на этот раз Оле не пустили к жене. Тогда он принялся разыскивать своего старого знакомого Ксенофонта Матвеевича Пуддера.
Пуддер тепло поздоровался с Оле и пригласил его в кабинет.
- Помогите повидаться с женой, - с жаром попросил Оле, - Буду вам очень благодарен. У меня дома есть пыжики, если надо - могу прислать… Так, в подарок…
Ксенофонт Матвеевич сурово посмотрел на парня и сказал:
- Мало того, что вы пришли в лечебное учреждение, так сказать, в нетрезвом виде, да еще предлагаете мне, доктору, черт знает что!
- Извините, доктор, - смутился Оле, - сам не знаю, что говорю. Но так хочется увидеть жену и дочку!
Доктор Пуддер сверкнул на Оле зеркалом.
- Я вас проведу… Но, помните, только из дружеского и гуманного к вам расположения!
Зина за эти дни очень изменилась. На кровати лежала спокойная, уверенная в себе молодая мать.
- А где же Надя? - растерянно спросил Оле.
- Она спит в другой комнате, - ответила с улыбкой Зина. - Ее приносят ко мне только покормить.
- На кого она похожа?
- Конечно, на тебя.
- Я очень рад.
- Я тоже.
Доктор Пуддер тронул за рукав:
- Довольно, молодой человек. Вы заставили меня нарушить правила.
Оле быстро нагнулся и поцеловал куда-то в шею Зину.
В гостиничном номере стояла бутылка шампанского. Оле выпил стакан, закусил яблоком. Хотелось к людям, к собеседникам. Однако идти в ресторан Оле воздержался. Он вышел в коридор, походил и встретил своего земляка. Это был вездеходчик Петр Тутын из совхоза "Возрождение".. Он приехал получать новую машину.
- Вездеход-то, в общем, не новый, - признался Тутын, - а списанный. Он нам передан в порядке шефской помощи от морского порта. Я поглядел: восстановить можно.
Пили долго. Оле не раз ходил в магазин за вином. Шампанского не оказалось, пришлось брать дорогой и страшно противный напиток "Абу Симбел" - египетский бальзам. Его рекомендовалось употреблять в смеси с другими напитками. Смешивать экзотический напиток было не с чем. Пили так, закусывая яблоками.
На следующее утро Оле встал с головной болью. Но он уже знал, как бороться с этим недугом. Пить с утра "Абу Симбел" было мучением. Голова, правда, через некоторое время прояснилась.
К тому времени, когда Зину с ребенком выписали, Оле привык к выпивке. Шампанское не переводилось у него в номере.
Пока ждали вертолет в зале ожидания аэропорта, Зина с удивлением разглядывала мужа.
- У тебя красные глаза. Ты устал?
- Устал тебя ждать.
- От тебя пахнет…
- Это от радости… И мне хорошо.
- Не наклоняйся так близко над ребенком.
Это обидело Оле. Он отошел в сторону и встретил Тутына. Он летел в совхоз за подмогой.
- Одному опасно пускаться в путь на таком вездеходе, - сказал Тутын и предложил шампанского, которое продавалось в аэропортовском буфете.
Может быть, если бы Зина не отогнала Оле от ребенка, он не стал бы пить в тот день… Но Зина уже была другой, немного чужой. Во всяком случае, она теперь принадлежала ребенку больше, чем мужу.
В селе молодую семью встретили тепло, засыпали подарками. Николай и Зина весь вечер разбирали их. Одного постельного белья и пеленок хватило бы еще на троих ребятишек.
Дни шли за днями.
Ребенок рос, и Оле не чаял души в этом маленьком комочке жизни. Он даже бросил курить, потому что, как сказала Зина, табачный дым вреден ребенку. А вино пил только по большим праздникам, и то умеренно.
Сначала Оле наотрез отказался отдавать ребенка в ясли. Но Зине надо было выходить на работу. Оле просил отпуск у директора совхоза, но получил отказ: оказалось, что, ожидая жену из роддома, он и так использовал полагающийся отпуск. После работы Оле сломя голову бежал в ясли, брал дочь и нес в пошивочную мастерскую, чтобы мать покормила. Потом уходил домой и возился с ребенком до прихода матери.
Так продолжалось года два.
Девочка развивалась быстро, возможно от частого общения с отцом, который разговаривал с ней как со взрослым человеком. Надя росла упрямой, своевольной, но не капризной.
С годами взаимная привязанность отца и дочери усиливалась. Зато между Оле и Зиной усиливались отчуждение, холодность. Поначалу Зина ревновала и даже устраивала сцены мужу из-за дочери, а потом вроде бы успокоилась. Она была свободна от домашних забот и часто по вечерам уходила.
Возвращалась поздно, иногда навеселе.
Надя обычно в это время спала, а Оле лежал с открытыми глазами и молчал.
Для самого Оле горьким и удивительным было то, что он, несмотря на внутреннее сопротивление, вдруг обнаружил массу недостатков у Зины. Нежная, желанная, немного таинственная девушка исчезла, растворилась, будто ушла в туман вверх по ручью, в тундровые холмы. Он боролся с этими мыслями, не раз принимал решение начать заново жить, преувеличенно внимательно и дружелюбно разговаривал с женой, но в душе все равно было пусто, холодно и противно от сознания фальши.
Оле аккуратно "отмечал субботы", опохмелялся на следующий день и все воскресенье лежал в постели, приходя в себя.
Теперь Оле с радостью уезжал в тундру. Там легче и просторнее, но, главное, там меньше соблазна пить вино. Но и там, вдали от берега, не было настоящего спокойствия: не хватало дочери. Как-то Оле высказал пожелание взять Надю на летовку в тундру.
- Что она не видела там, в грязной яранге! - резко возразила Зина. - Ни умыться как следует, ни сходить в баню…
Оле посмотрел осуждающе на жену и сказал:
- Ты рассуждаешь, как офтальмолог!
Зина не поняла, что он имел в виду, и сильно обиделась.
А Оле тем временем думал: почему свои же иногда так плохо говорят про тундру? Почему раньше человек выживал в этих антисанитарных условиях, ребенок вырастал здоровым и сильным в яранге, а в деревянном доме он часто выглядит хилым и мало приспособлен к жизни по сравнению с его тундровым сверстником?
Оле и Зина все больше отдалялись друг от друга.
Как-то приехал Оле из тундры, а Зина с особой обидой бросила дочери:
- Вот он, твой отец! Все уши прожужжала, все глаза проглядела: где мой папа?
А сама ушла, хлопнув дверью.
- Она пошла к Арону, - сказала Надежда. - Пусть идет.
Маленькая девочка, что она знала о жизни и любви? А сам Оле? Что он видел?
Оле стало жаль себя так, что он не выдержал и отправился в магазин. Как прибывшему из тундры, ему разрешалось купить несколько бутылок.
Поздним вечером с работы пришла Зина. Оле, бесчувственный, лежал в постели, а рядом тихо плакала Надежда.
Зина собрала вещи, взяла малышку и навсегда ушла из домика.
Оле пил без перерыва.
Раз, в минуту просветления, он пошел к Арону Кале, но здоровый и сильный эскимос, чемпион района по самбо, вышвырнул его в сугроб.
Утром сознание возвращалось вместе с долгим зимним рассветом. Но Оле не хотел просыпаться, возвращаться в действительность, полную, как ему казалось, укоризненных взглядов, невысказанных упреков и жгучего стыда. Вот так бы умереть, остаться навсегда в спасительном мраке. Иногда неожиданно уходил сон и в голову лезли беспокойные мысли, страхи. С рассветом становилось еще страшнее. Остаться бы в ночи, в темноте.
И тут приходила мысль об уходе из жизни. В тот раз, когда она впервые посетила Оле, он как-то даже печально обрадовался ей как спасительнице, избавительнице от мучительных угрызений совести. Всего-то делов: выйти в тамбур, снять со стены карабин… И только возникшее тут же воспоминание о Надежде, как слепящий свет молнии, отогнало мысль о смерти. Как же она? Как она пойдет за гробом, такая маленькая и жалкая в непонятном и неутешном горе?.. Как она потом будет приходить на его могилу, к покосившемуся фанерному обелиску?.. А может, вовсе не будет приходить и даже за гробом не пойдет. Сказал же директор совхоза Владимир Иванович: "Ты становишься пьяницей, алкашом, Оле… Не мне судить твою семейную жизнь, но, кажется, и ты виноват в том, что она у тебя не удалась".
О, сколько раз Оле давал себе клятву больше не пить! Иногда удавалось продержаться больше месяца, но потом все снова начиналось. Спасаясь от гнетущего одиночества, он пробовал жить у родителей. Они не видели ничего предосудительного в поведении сына, только раз мать попросила: "Ты уж не пей так, чтобы валяться на воле. Собаки съели твои новые торбаза…"
Надя пряталась, когда видела его выпившим.
Это было невозможно пережить, и Оле, собрав в себе остатки воли, останавливался. Тогда в домике начинался маленький праздник: Надя целые дни проводила с отцом.
Год шел за годом. Надя пошла в школу. За это время Оле раза три пытался жениться, но, в общем, ему нравилось жить одному: никто не попрекал, не устраивал сцен. А главное - из-за Нади.
Оле работал на забое оленей невдалеке от районного центра. От рассвета дотемна - в крови, на холоде. На забойную площадку часто приходили любители оленьих языков и камуса - шкур с ноги оленя.
Явился и старый знакомый Оле - глазной врач Ксенофонт Матвеевич Пуддер. Он предъявил путевку от районного отделения общества "Знание" на чтение лекций "Берегите глаза - зеркало души человека".
Лекцию слушали в палатке после работы, потом поели свежего мяса и, разумеется, выпили. Оле, превозмогая неприятное чувство, преподнес Пуддеру десятка полтора языков. Глазной врач смущенно улыбнулся и спросил:
- Как дочка?
- Растет.
- Учится?
- Во второй класс пошла.
- Да, - вздохнул Пуддер и заметил: - Время неотвратимо течет… А моя дочь уже кончает десятый класс. И музыкальную, и общеобразовательную школу. Хотелось бы сделать ей подарок - жакет из камуса. Это теперь так модно…
Пуддер огляделся в палатке.
- Вам ведь иногда не мешает согреться…
Оле понял, в чем дело. Он подозвал Семена Кикиру, который брал все, что дают.
Глазной врач долго тряс ему руку и ушел довольный.
- Передайте привет вашей супруге и дочери.