Театры в Ленинграде прекрасные. Я еще в них не был. Семен Иванович бывал и смотрел в Театре имени Пушкина пьесу Чехова "Дядя Ваня". Возьми в библиотеке книгу Чехова: там полное собрание сочинений. Прочитай, что там написал Чехов про этого дядю. Я спрашивал Семена Ивановича, о чем пьеса, так он не помнит: давно это было. Есть еще другой театр - Филармония называется. Семен Иванович написал мне это слово на отдельном листке, чтобы я не сделал ошибки, когда буду тебе писать. В этой Филармонии играют музыку. И не такую, что часто по радио передают или в кино играют. Называется эта музыка классической или еще - серьезной. Семен Иванович, когда слушал, говорит, у него сердце разрывалось. Сейчас Семен Иванович, конечно, не такой, но по-прежнему, как в молодости, отзывчивый и понимает беду других людей. Он не заводит нравоучительных разговоров, как некоторые. В самом плохом человеке он всегда находит хорошее и это хорошее покажет ему, чтобы человек не считал себя совсем пропащим. Он и поддерживает во мне дух, подбадривает, а то помер бы я тут в отпуске от тоски.
Я иногда, слушая Семена Ивановича, жалею, что не учился дальше. А то стал бы, как он, историком. Историком быть хорошо: вся человеческая жизнь просматривается назад до тех времен, когда мы вместо моржей и китов били мамонтов. Все, что теперь случается, оказывается, когда-то уже случалось. Это очень интересно и поучительно.
Ну вот кончаю тебе письмо писать. Скажу тебе одно: очень хочу домой, да вот не знаю, как это сделать. Крепко тебя целую. Твой папа Николай Оле".
Надя с некоторым разочарованием вложила листки обратно в конверт и задумалась. Совсем мало написал папа про Ленинград. Все больше про этого Семена Ивановича, который Наде совсем неинтересен, хоть он и слушал классическую музыку. Уж лучше бы папа сам пошел в Филармонию. Может, и он услышал бы "Маленькую ночную серенаду" Моцарта и "Пассакалию" Генделя. Но он еще успеет сходить, а когда вернется в Еппын, вот удивится, узнав, что и Надя слышала ту же музыку прямо здесь, в сельском клубе.
Попив чаю после тихого часа, Надя направилась в библиотеку взять Чехова.
Но не успела она отойти от интерната, как ее догнала уборщица совхозной конторы, старая Пэлына, и сказала:
- Владимир Иванович зовет тебя.
Прежде чем попасть к директору, надо было пройти комнату, в которой сидела его секретарша Нина Ува, приехавшая из Сиреников и умеющая печатать на пишущей машинке. Она кивнула Наде и глазами показала на дверь.
В кабинете кроме Владимира Ивановича сидели Христофор Андреевич и мама Зина.
- Надя, - обратился к девочке Владимир Иванович, - ты давно не получала письма от папы?
Темная туча тревоги охватила девочку.
- Что-то с ним случилось? - спросила она пытливо вглядываясь в каждое лицо. Мама Зина смотрела в окно, на флагшток и развевающийся на нем флаг, красный с синей полосой. Христофор Андреевич изучал старинный компас на столе директора совхоза.
- Ничего не случилось с ним, - сказал Владимир Иванович и добавил: - Он жив и здоров. Просто вот беспокоимся: пишет ли он тебе?
- Пишет, - сказала Надя и вынула из кармана два последних письма. - Вот одно письмо из Москвы и сегодняшнее - из Ленинграда.
- Я не хочу иметь с ним ничего общего! - вдруг резко и громко сказала мама Зина и, поднявшись из-за стола, вышла из комнаты.
Снова тревога охватила Надю. Она испытующе посмотрела прямо в глаза Владимиру Ивановичу.
- Наверное, что-то случилось с папой?
- Успокойся, Надя, - терпеливо ответил Владимир Иванович. - Я еще раз тебя уверяю: с ним все в порядке.
Зазвенел телефон, Владимир Иванович не стал брать трубку. Но тут вошла секретарша и сказала:
- Это из "Возрождения".
Тогда Владимир Иванович взял трубку.
- Алло, Константин Владимирович? Это Владимир Иванович из Еппына беспокоит вас. Нашелся ваш делегат? Вернулся? Ну вот, а вы тревожились. Хорошо, хорошо, помню. А да, приглашение на пленум я получил. Значит, встретимся в Магадане. Хорошо, хорошо, привет!
Владимир Иванович положил трубку и весело посмотрел на Надю.
- Ну так что же тебе пишет папа?
- Пишет о памятниках, о театрах, о друзьях, - сдержанно сообщила Надя, подумала и сказала: - Очень скучает по дому и хочет возвращаться.
- А ты была бы рада, если бы он вернулся? - спросил Владимир Иванович.
- Очень! - воскликнула Надя. - Я тоже очень соскучилась!
Христофор Андреевич придвинул конверты к Владимиру Ивановичу и обменялся с ним многозначительным взглядом, не ускользнувшим от внимания Нади.
Владимир Иванович поглядел на конверты и возвратил их Наде со словами:
- Ну иди, гуляй и жди папу.
Надя вышла из конторы озадаченная. Что-то недоговаривали и Владимир Иванович, и Христофор Андреевич. Что же там было такое, на этих конвертах?
Надя бегом спустилась к морю, на свое излюбленное место напротив бани, и уселась на гальку. Достав конверты, она внимательно исследовала их. Все было на месте: сверхзвуковой самолет с хищно загнутым клювом, индексы и даже обратный адрес. На одном конверте стояло - "Москва", а на другом - "Ленинград". Правда, обратный адрес этим и ограничивался, но ведь и на других письмах папа так же писал: сначала - "Бухта Провидения", а потом "Магадан".
Надя услышала шаги за спиной. Это был Катушкин. Он шел с ведром к морю.
- А, Надя! Письма читаешь? Ну читай, читай! Авось что-нибудь вычитаешь!
Он зачерпнул морской соленой воды и потащил в баню. Надя с удивлением смотрела на него.
- Чего зришь? - сказал Катушкин. - Медицина предписала: горячие ванны в морской соленой воде. Говорят - сильное средство против прострела… А тебе до прострелов еще ой как далеко!
- Дяденька! - вдруг решилась Надя. - Если я вас попрошу, вы не откажете?
- Если не про деньги в долг, то не откажу, - обещал Катушкин и поставил ведро на гальку.
- Вот посмотрите, пожалуйста, эти конверты и скажите, что в них неправильно, - сказала Надя, подавая Катушкину оба конверта.
Катушкин молча, деловито сопя, долго рассматривал конверты, даже поглядел на другую сторону и отдал обратно со словами:
- Обратный адрес полагается писать полностью - вот что неправильно. А то - "Москва" да "Ленинград". А если понадобится, как его найти? Ты знаешь, какие это громадные города! Не приведи господь!
Катушкин поднял ведро и зашагал к себе в баню.
И все же что-то случилось. Мама Зина! Она же знает!
Надя помчалась вверх по склону, едва не наскочила на привязанных собак. Вслед ей полетел их встревоженный лай.
Мама Зина была дома. Она мрачно взглянула на дочку и ворчливо сказала:
- Почисти куртку.
На куртке был белый налет. Это всегда случалось, когда Надя садилась на гальку. На гальке был невидимый глазу налет соли, который потом отпечатывался на штанах, на куртке. Надя прошла на кухню, намочила под умывальником ладонь и потерла куртку.
- Мама!
Та сердито посмотрела на Надю:
- Ничего тебе не скажу! Не велено! Вот и все!
- Кем не велено? - сердце запрыгало где-то возле самого горла. - Почему не велено?
Слезы сами полились из глаз. Надя зарыдала. Ноги ее не держали, и она повалилась на диван. Диван был покрыт новым ковром, и жесткий ворс больно царапал щеку. Но Надя ничего этого не чувствовала.
- Ну что ты расплакалась! - вдруг закричала мама Зина. - Ничего не случилось с твоим отцом! Жив он и здоров.
- Нет, мама, с ним что-то случилось, и вы скрываете это от меня, - с трудом проговорила сквозь слезы Надя. - Почему вы не хотите мне сказать правду?
- Не велено! - повторила мама Зина.
Надя утерла слезы и поглядела на мать. Вчера на концерте она показалась ей самой красивой во всем зале. А теперь эта красота куда-то исчезла. Мама Зина была в коротком и тесном платье, отовсюду у нее выпирали складки жира.
Никогда в жизни Надя не смотрела так на свою мать. Теперь она ее не любила по-настоящему.
- Если ты мне не скажешь, - пригрозила Надя, - я пойду в контору и буду громко плакать целый день.
- А я тебя не выпущу отсюда!
Но Надя была уже возле дверей. Одним прыжком настигла ее мама Зина, настигла, схватила за шиворот и втащила обратно в комнату. Мама была очень сильная. Вдобавок она еще раза два стукнула дочь по затылку. Кулак у нее был тяжелый, даром что рука мягкая.
Надя заголосила. Не столько от боли, сколько от обиды. Раньше ее никогда не били.
- Замолчи! - кричала над ней мама Зина. - Вот сейчас возьму ремень и отхлестаю как следует!
- Выпусти меня! - кричала Надя. - Я тебя ненавижу! Ты мне больше не мама! Отпусти меня!
- Никуда ты отсюда не пойдешь! - отрезала мама Зина. - Сиди здесь!
Она вышла из комнаты, и Надя услышала, как в замке два раза повернулся ключ.
Послышались ее торопливые шаги по лестнице, хлопнула на пружине входная дверь.
Надя вытерла слезы и подошла к окну. Мама Зина шла вниз, в сторону пошивочной мастерской.
От окна до земли было от силы метра три. Надя пошла на кухню, сняла с крючка толстое кухонное полотенце, разрезала вдоль и связала. Окно открылось легко. В хорошую теплую погоду дядя Арон иногда раскрывал обе створки, чтобы звуки его электрической гитары разносились по всему селению.
Надя спустилась, повиснув на полотенце, спрыгнула на землю и, прячась за домами, побежала в совхозную контору.
Владимир Иванович сидел за столом и что-то писал.
Он поднял голову и с удивлением уставился девочку.
- Что случилось, Наденька?
- Вы мне скажите, - начала Надя, - вы мне правду скажите, что случилось с папой…
- Да ничего не случилось! - принялся уверять Владимир Иванович. - Напрасно беспокоишься.
- Нет, Владимир Иванович, что-то случилось, и вы не хотите мне сказать, - проговорила сквозь слезы Надя.
Слезы не давали ей говорить, но чем больше она старалась сдержать рыдания, тем было хуже. Какой-то комок стоял в горле.
Владимир Иванович поднялся со своего места, налил из графина воды, подал Наде.
- Я тебе даю честное слово: с папой твоим ничего не случилось, - мягко, но настойчиво повторил Владимир Иванович.
- Я не верю, - сказала Надя. - Я знаю: что-то случилось. И пока вы мне не скажете, я отсюда никуда не уйду… - Подумала и добавила: - Никуда не уйду и буду плакать.
Владимир Иванович подошел и погладил ее по голове.
- Ну ладно, Наденька… Так и быть, скажу тебе… Твой папа в Магадане.
- И это неправда, - твердо сказала Надя. - Он в Ленинграде. Вот письмо.
- Нет, он в Магадане… Он просто не хочет тебя огорчать и пишет как будто из Москвы или Ленинграда. Он в беде, знаешь, какой… Не выдержал. Я завтра улетаю на пленум в Магадан, разыщу его и привезу. Так что все будет в порядке, не волнуйся.
- Но вот письма, - Надя вытащила письма и положила на стол. - Вот смотрите, он пишет про памятники, про театры. Смотрите, Владимир Иванович.
Владимир Иванович тяжело вздохнул, взял стул и сел рядом с Надей.
- Наверное, в Магадане у него есть кто-то, побывавший в Москве, в Ленинграде… А теперь вот погляди сюда.
Палец Владимира Ивановича был на почтовом штемпеле, на который Надя прежде не обращала никакого внимания.
- Видишь, что тут напечатано? Ма-га-дан. Это значит, что письмо отправлено из Магадана. И еще: несколько дней назад из Магадана вернулся механизатор совхоза "Возрождение" Петр Тутын. Он там, в Магадане, был вместе с твоим отцом и подтвердил, что Николай Оле застрял в городе и, похоже, дальше ехать не собирается.
Так вот что разглядывали Владимир Иванович и Христофор Андреевич на конверте! Надя пристально поглядела на штемпель - по черному кругу значилось: "МАГАДАН".
Она несколько раз всхлипнула и попросила:
- Можно еще попить, Владимир Иванович?
Он налил в стакан воды.
- Извините меня, Владимир Иванович, - тихо сказала Надя. - Я пойду.
За дверью послышался какой-то шум, в кабинет ворвалась разъяренная мама Зина.
- Ах вот ты где, гадина! - закричала она, рванувшись к Наде.
Ее перехватил Владимир Иванович.
- Зинаида Аковна! Все в порядке! Не волнуйтесь!
- Она сбежала как преступница! Связала веревку из полотенца и спустилась через окно! Надо же додуматься! Ты вся в отца своего! Ух, я сейчас тебя!
Она замахнулась на девочку, но Владимир Иванович успел схватить ее за руку.
- Ты иди, Надя, - сказал он. - Не беспокойся. Мы приедем обратно с твоим папой.
Идя по коридору, она еще некоторое время слышала пронзительный голос мамы Зины.
На душе было пусто и холодно. Ей никого не хотелось видеть. Она пошла на морской берег.
Наступил тихий летний вечер. Стая куликов опустилась на воду у самого прибоя. Чуть поодаль ловил рыбу баклан. Слышался звон приближающихся вельботов. В небе угасал белый след рейсового самолета.
Но все это проходило как бы мимо сознания девочки, все перекрывало ощущение огромной оглушающей обиды, чувство растерянности и горького разочарования. Она так верила, так гордилась отцом, который уехал в отпуск в далекие сказочные города и оттуда слал письма своей любимой дочери.
А на деле…
Как же он мог писать такое, выдумывать то, чего не было на самом деле, хорошо зная, что Надя безоглядно верит каждому его слову, каждой написанной им строке?
Хотелось уйти от всего этого - от мыслей, от обиды, от людских глаз, уйти куда-то насовсем, чтобы не видеть и не слышать ничего.
Даже маленькие кулички, даже баклан-рыбак, казалось, знали обо всем, что случилось. Они искоса поглядывали на одинокую девочку.
Слезы подступали к глазам. Надя разрыдалась, вспугнув птичек. Они вспорхнули и улетели к мысу Беринга, и лишь баклан, занятый своим делом, по-прежнему сосредоточенно следил за морской глубиной, высматривая добычу.
Надя плакала во весь голос. Здесь ее никто не слышал. Громкий морской прибой, который не утихает на берегу Еппына даже в штилевые дни, заглушал рыдания и как бы брал на себя часть невыразимого горя девочки.
Надя плакала до полного изнеможения, до бессилия. Она упала на гальку, на холодные, покрытые беловатым налетом камешки. Сквозь куртку она чувствовала их успокаивающий холодок. Всхлипы становились реже, слезы понемногу высохли.
Надя больше не сердилась на отца. Каждый раз, вспоминая искаженное гневом лицо мамы Зина, она чувствовала, как что-то подступает к горлу. Хотелось снова заплакать. Но она уже могла сдерживать слезы.
Надя громко высморкалась и уселась на гальку.
Вынув из кармана письма, она принялась их рвать. Она рвала их на мелкие кусочки и пускала по ветру в море. Легкие, они вскоре улетели вслед за куличьей стаей. За листками, исписанными кривым почерком папы, полетели клочья конвертов.
Но мысль упорно возвращалась к случившемуся. Как, должно быть, трудно и горько было отцу писать такие письма! А каково будет ему, когда он вернется! И вместо гнева и обиды Надя вдруг ощутила в себе жалость и сочувствие. А ведь никто не пожалеет отца, как она! Мама Зина будет злорадствовать, дядя Арон не преминет где-нибудь, не называя прямо Оле, попрекнуть его.
И многие-многие жители Еппына будут многозначительно посматривать вслед папе.
А он будет чувствовать эти взгляды, слышать намеки и страдать!
Эти мысли снова разбередили душу Нади. Что она может сделать? Как она может уберечь отца от позора, от косых взглядов и многозначительного шепота вслед?
Надя решительно поднялась. Она возвратилась домой, вошла в наполненную сумерками кухню-комнату, зажгла свет и увидела на столе листок, на котором было крупно и отчетливо написано: "Спасибо этому гостеприимному дому! Спасибо тебе, Наденька, спасибо твоему папе. Сообщаю свой адрес: Хабаровск, улица Запарина, 32, квартира 17. Будете в наших краях - милости прошу в гости! Лена Халатова".
Надя аккуратно сложила листок и положила на этажерку, прижав томиком Герберта Уэллса.
Потом она растопила плиту и принялась за уборку: вымыла полы, протерла стекла окон. В интернат не хотелось идти. Она достала чистое постельное белье и постелила себе на диване. Но долго заснуть не могла. Стоило ей закрыть глаза, как она слышала глуховатый отцовский голос, его обещание писать и обнадеживающее: "Не беспокойся, дочка, все будет хорошо!" Это значило для них обоих, что он обещал не притрагиваться к спиртному. И Надя верила ему… Выходит, он обманул ее. Обманул и Владимира Ивановича, который крепко поверил ему. Обманул самого себя! Хуже всего, конечно, ему самому. И Надя своим маленьким сердцем понимала, что он сейчас прежде всего нуждается в понимании и участии. То, что у него происходит в душе, - это невыносимо больно, и, если никто не протянет ему руки, ему и в самом деле будет совсем худо.
Утром рано Надя умылась и отправилась завтракать в интернат. Здесь она нашла воспитательницу и твердо заявила ей:
- Я буду жить у отца. Он скоро возвращается. Мы с ним так решили.
- А как будешь питаться? - спросила воспитательница. - Ведь ты у нас стоишь на довольствии.
Надя подумала и сказала:
- Ладно, буду приходить обедать.
Она аккуратно сняла со стены карту, на которой был отмечен отпускной маршрут отца, свернула ее, а в карман положила кнопки.