Громче всех хлопала Наденька. Широко раскрытыми глазами глядела она на Лену, на дирижера, который кланялся с улыбкой, держа по-прежнему в правой руке палочку. Потом он повернулся к остальным музыкантам, сделал им знак, и все они встали и тоже принялись кланяться. Затем музыканты играли какие-то другие вещи, но в душе Нади продолжала звучать "Маленькая ночная серенада" Моцарта, волшебная, почта неземная музыка, пришедшая невесть откуда на берега Еппына.
Концерт был недолгим, чуть больше часа, и, когда он окончился, Надя подождала музыкантов у дверей клуба.
Лева несла свою скрипку в черном футляре. Она заметила Надю и спросила:
- Понравилось тебе?
- Очень! - воскликнула Надя. - Я такого никогда не слышала!
- А ты приходи и вечером, - пригласила Лека.
- Наверное, не разрешат, - потупилась Надя. - Нас даже в кино на вечерний сеанс не пускают.
- Так это же не кино, а музыка! - значительно сказала Лека, - Я попробую тебе помочь. Ты приходи сюда к началу вечернего концерта. Хорошо?
Надя пошла к себе в интернат на тихий час, не не успела она раздеться, как в комнату вошла воспитательница.
- Надя, тебя просят зайти в сельский Совет.
Надя быстро оделась, сунула ноги в резиновые сапожки и домчалась вниз, к большому дому с красным флагом на отдельно стоящем флагштоке. Зачем она могла понадобиться Христофору Андреевичу? Может, телеграмма от отца?
- Надя! - строго сказал председатель сельского Совета. - Ключ от отцовского дома у тебя?
- У меня, - испуганно ответила Надя.
- Как там, чисто?
- Я убираю, подметаю, а в прошлую субботу даже пылесосила, - ответила Надя.
- Артистка будет ночевать там, - сказал Христофор Андреевич. - Проводишь ее туда. Хорошо?
- Хорошо, - кивнула Надя.
Это была Лена-скрипачка.
Дело в том, что гостиницы в Еппыне не было. Была комната при сельском Совете, но там стояли только две кровати. А в интернате, кроме той комнаты, в которой жила Надя, все остальные были на ремонте.
Надя шла с артисткой гордая, счастливая, и ей очень хотелось, чтобы как можно больше народу попалось навстречу. Лена несла в левой руке скрипку в черном футляре. Они перешли через деревянный мостик, перекинутый над ручьем. Справа был магазин, и Лена сказала:
- Зайдем купим чего-нибудь на ужин.
В магазине артистку пропустили к прилавку без очереди. Она взяла банку кофе, сгущенного молока и буханку хлеба.
Войдя в комнату-кухню, Лена воскликнула:
- Как тут мило!
- Здесь папа живет, - сказала Надя. - А я ему помогаю, убираю, иногда варю обед.
- Молодец девочка! - похвалила Лена, подходя к зеркалу и поправляя прическу.
- У вас очень красивые волосы, - сказала Надя.
- У тебя тоже, - засмеялась Лена. - Ну что, попьем кофе?
Надя достала электрический чайник, пошла к соседям за свежей водой. Вернувшись, она застала Лену на тахте. Та лежала, откинувшись на подушку, с закрытыми глазами.
Наде показалось, что она спит. Стараясь не шуметь, она включила чайник и уселась на табуретку у кухонного столика.
- Я не сплю, Наденька, - сказала Лена. - Твой папа любит читать?
- Любит, - ответила Надя. - Когда я была маленькая и не умела читать, он мне читал вслух.
- Я почему спрашиваю: вот тут, на этажерке, - хорошие книги.
Пока пили кофе, Лена рассказывала:
- Я училась в консерватории в Ленинграде. Это самый прекрасный из городов. За всю мою жизнь не видела ничего лучшего. А сама я родом с Дальнего Востока, родилась недалеко от Хабаровска, в деревне Николаевке. Там и сейчас мои родители живут.
Надя слушала Лену, и в душе у нее что-то раздваивалось. Лена была артисткой, человеком, по представлению Нади, не совсем обычным, отличным от других. Там, на сцене сельского клуба, целиком поглощенная музыкой, она казалась пришелицей из другого, необычного мира. А тут она прихлебывала кофе, собирала крошки печенья с клеенки, облизывала палец и говорила обычным, чуть приглушенным голосом:
- Когда нам сказали, что едем на Чукотку, я так обрадовалась! Всю жизнь слышала с детства - Чукотка, Чукотка… Какая она, эта легендарная страна? Красиво тут. И ваше село красивое. Немного беспокоилась: поймут ли серьезную музыку местные жители? И должна тебе сказать, Наденька, хоть и не произносят твои земляки высокопарных слов об искусстве, но глаза! Глаза и лица их говорят, что наша музыка доходит до сердец. А это, девочка моя, самое главное в нашем деле! Когда мы плыли сюда - как вокруг было красиво! Сколько живого в этих холодных водах! И моржи, и киты, и нерпы! А птицы! Какое богатство! Закроешь глаза, представишь себе на мгновение - какая даль и какая прелесть! И вот еще что радостно и удивительно: люди здесь самые что ни на есть знакомые, простые - наши обыкновенные советские люди! Вот что хорошо, Наденька!.. Ну я совсем разболталась!
Лена посмотрела на часы и предложила:
- А давай-ка пойдем погуляем, Наденька! Покажешь мне свою родину!
Надя повела Лену сначала на склон Еппына, откуда село было видно как на ладони.
- Говорят, что раньше все люди жили по эту сторону ручья, где папин домик. А новую часть построили позже, - рассказывала Надя. - Вон в том двухэтажном доме живет моя мама. Ее зовут Зина. А вон интернат, где я живу и где мы обедали. Магазин, склад. А на берегу - баня. Видите - дымок идет? Это Катушкин топит, наверное, для вас.
- А что там за лодочки беленькие? - Лена показала на горизонт.
- Это охотничьи вельботы плывут домой, - сказала Надя.
Редкие прохожие провожали уважительными взглядами артистку. Многие останавливались и справлялись, что написал в последнем письме Николай Оле. Надя понимала - им хотелось получше рассмотреть артистку.
Возле доски "Лучшие люди нашего села" Надя остановилась.
- Вон мама Зина, а рядом дядя Арон.
- Какие симпатичные! - сердечно сказала Лена. - А где твой папа?
- Здесь его нет, - тихо ответила Надя.
- Ну, поместят обязательно! - обнадеживающе сказала Лена. - Обязательно поместят!
Вельботы были еще далеко. На краю дернистого обрыва, свесив ноги в нерпичьих торбазах, сидел старик Рультын и смотрел в бинокль.
- Здравствуйте, дедушка! - поздоровалась с ним Надя.
- Какомэй, Надя! - откликнулся старик. - А это кто же с тобой?
- Это артистка, - важно сообщила Надя, - она сегодня вечером будет играть на скрипке.
- Какомэй! - повторил Рультын. - Я еще никогда не слышал живую скрипку! Обязательно приду послушать!
Надя перевела слова старика Лене, и та сказала:
- Непременно приходите!
Рультын протянул ей бинокль.
- Посмотрите на вельботы. Похоже, что на этот раз больше повезло Кайвынто.
Лена осторожно взяла бинокль и навела его на море.
- Как интересно! - сказала она. - Как красиво!
После нее в бинокль поглядела, Надя, но больше из вежливости, потому что вельботы были уже близко.
На берегу собрались разделочницы, стоял трактор. Вскоре сюда пришли другие артисты. Дирижер спросил Лену:
- Ну как устроилась?
- Лучше всех! - весело ответила Лена. - Вот знакомьтесь, моя хозяйка. Ее зовут Надежда.
Артисты подходили и подчеркнуто серьезно знакомились с Надей, пожимали ей, руку… Вот если бы папа видел!
Надя была счастлива. Как хорошо, когда кругом такие добрые, интересные, новые люди! И как хорошо, когда они замечают тебя, разговаривают с тобой.
Артисты всем интересовались. Они сфотографировались близ моржа, потом возле вельбота, вместе с охотниками. Каждый раз Лена брала за руку Надю и ставила рядом с собой.
Вечером отовсюду, с разных концов села к клубу потянулись люди. Многие были в лучших своих костюмах, мужчины при галстуках, а женщины в туфлях, утопающих острыми каблуками в мягком тундровом дерне.
Надя прошла вместе с Леной в заднюю комнату, где собрались музыканты. Артистка уселась перед складным зеркалом, попудрилась и осторожно нарисовала что-то на своем лице. Всего несколько линий провела, но вдруг ее глаза удлинились, а все лицо преобразилось:
- Какая вы стали красивая! - восхищенно прошептала Надя.
- Товарищи, товарищи, пора на сцену! - хлопотал дирижер, а рядом с ним топтался Казимир Болеславович и строго смотал на Надю.
- Пойдешь в зал, Надя? - спросила Лена.
- Да-да, иди в зал, девочка, - торопливо сказал Казимир Болеславович.
На удивление всем сидящим в зале, он посадил Надю на свободный стул в первом ряду.
Потом он сам раздвинул занавес, за которым уже сидели музыканты, и перед каждым из них на специальной подставке лежали раскрытые ноты.
Казимир Болеславович произнес речь. Надя запомнила из нее только одну фразу: "Искусство принадлежит народу".
Точно так же, как и на дневном детском концерте, на сцену вышел дирижер. Он был в том же одеянии, напоминающем оперение кайры, и та же тоненькая палочка была у него в правой руке.
Играли почти все то же, что и на дневном концерте для детей.
И снова Надя чувствовала себя на волшебном корабле, плывущем вдоль незнакомых берегов… Нет, не совсем так. Когда заиграли "Маленькую ночную серенаду" Моцарта, Надя как бы поплыла вдоль уже знакомой береговой линии, и за каждым поворотом мелодии ожидалось что-то волнующее.
Аплодисменты гремели после каждой пьесы.
Краем глаза Надя видела маму Зину и дядю Арона. Они сидели в третьем ряду. Дядя Арон был в темном костюме, в переливающемся металлической чешуей галстуке. Мама Зина - в темно-бордовом платье с большой брошкой на груди. Она перед концертом причесалась, пышно уложила волосы, и Надя подумала, что мама, пожалуй, в зале самая красивая, самая нарядная.
На душе у Нади стало светло. Как было бы хорошо, если бы рядом сидел отец! Они бы взялись за руки и слушали эту волшебную музыку, а потом шли бы по мягкой тундре, вдоль берега, в свой домик… Рядом шла бы Лена-артистка и несла в футляре свою выплакавшуюся скрипку, такую хрупкую и звучную.
Наде казалось, что музыканты играли лучше, чем днем. Может, это и впрямь было так: ведь тогда, днем, они еще только сошли с корабля и ничего не видели. Не видели, как шли вельботы из морской дали к берегу, как, приминая гальку, на берег выползала моржовая туша…
Каждый номер объявлял Казимир Болеславович. Он это делал с удовольствием, читая по бумажке, значительно и громко произносил мудреные названия.
- "Пассакалия" Генделя! - объявил он и медленно ушел за сцену.
Каждый раз, закончив одну вещь, дирижер уходил, а все музыканты оставались на месте. Конечно, он уставал больше всех - попробуй постоять вот так и помахать палочкой! Дирижер утирал большим белым платком лицо, шею и руки, а когда возвращался, то, прежде чем стать спиной к зрителям, приветливо им улыбался.
И на этот раз он улыбнулся и встретился взглядом с Надей. Среди всех слушателей концерта она одна была школьницей, все остальные - взрослые.
Дирижер поднял палочку, как бы призывая музыкантов к вниманию, и вдруг резко взмахнул обеими руками. Что-то дрогнуло в груди у Нади, тревожно-сладко заныло сердце. Нахмурилось море, и издали, с темного стыка воды и неба, рванул тревожный порыв ветра, зарябил гладкую водную поверхность. Пронзительно закричали птицы. Шумно хлопая крыльями, они сорвались с отвесных черных скал и заскользили над потревоженным морем.
Волны поднимались, и вместе с ними волновалось маленькое сердце девочки. Буря вдруг затихла, но раздавался вдруг новый глухой удар о берег, о скалы, и вся земля от мыса Беренга до мыса Еппын содрогалась.
Надя вдруг обнаружила, что горячие слезы капают ей на сложенные на коленях руки.
Ах, как было бы хорошо, если бы рядом был отец! Он бы понял, до глубины души прочувствовал эту неземную, великую музыку, такую глубокую и мощную! И это сделал человек! Каким надо быть самому мудрым и значительным, как надо понимать других людей, чтобы создать такое!
В душе девочки все перемешалось. Она смутно догадывалась, что отныне ее жизнь будет другой, ибо музыка затронула, расшевелила в ней что-то до сих пор дремавшее. Она как бы пробудилась заново, новым взглядом оглядела окружающий ее мир.
Расходились поздно.
Надя проводила Лену до домика и пошла к себе в интернат.
Она разулась в коридоре и тихо прошла в свою комнату. В окно светила белая летняя ночь. Издали доносилось дыхание моря.
Надя долго не спала. Она думала об отце. Думала о том, что когда он вернется, она насовсем переселится к нему. Они будут жить вместе. Будут читать хорошие книги и слушать музыку. Она посадит вокруг домика такие же кусты, какие привез из тундры Ваня Грошев.
Рано утром она будет провожать отца на охоту, а вечером встречать.
И над их маленьким домиком, над их жизнью будет огромное небо, которое чувствуется даже сквозь облака, звезды и полоса Млечного Пути, и на всем этом огромном пространстве - прекрасная музыка.
6
Вертолет прилетел сразу же после завтрака.
Надя была среди провожающих. Она стояла поодаль возле бочки из-под горючего, окрашенной в ярко-красный цвет. Владимир Иванович, Христофор Андреевич, Казимир Болеславович, заведующая клубом благодарили артистов, просили их снова приезжать. Лена отыскала глазами Надю, подошла к ней.
- Ну, до свидания, Наденька. - сказала она. - Я была очень рада познакомиться с тобой. Там, в домике, на столе, я оставила свой адрес. Напиши мне письмо, а то приезжай в гости, в Хабаровск.
Лена нагнулась и поцеловала Надю.
От порыва ветра, поднятого вертолетом, взметнулась пыль и мелкий песок, но Надя не уходила. Вцепившись в красную бочку, она смотрела в круглое окошко вертолета, за которым угадывалось лицо Лены.
Вертолет несколько секунд повисел над зацементированной посадочной площадкой, качнулся и полетел сначала в сторону моря, затем развернулся, набрал высоту и скрылся за мысом Еппын, взяв курс в тундру, в стойбище Кутая.
Надя медленно пошла по берегу. На душе было пусто. Казалось, пронеслась буря, срывая крыши, катя бочки, бумажный хлам и картонные коробки, а потом внезапно наступила тишина, но солнце еще не вышло из-за туч и было пасмурно.
Вельботов на берегу уже не было: охотники ушли на рассвете и там, вдали от берега, должно быть, как и Надя, вспоминали вчерашний вечер, полный музыки и смятенных чувств. Ноги вязли в податливой гальке, и Надя старалась идти по песчаным проплешинам. Когда откатывалась волна прибоя, песок становился твердым от пропитавшей его воды. Она миновала корпус старого катера, баню, перепрыгнула через устье обмелевшего ручья и пошла дальним берегом, на котором редко кто бывал. Напротив зверофермы зловонный поток растекался по гальке, разнося неприятный запах. Надя, ускорила шаг и оказалась под скалистым берегом. Здесь, у воды, лежали большие, гладко отполированные волнами и льдом валуны. Некоторые из них были наполовину в воде, и казались выползающими на берег незнакомыми морскими зверями.
За камнями белел нетающий снежник. Он отлого спускался к морю, и нижний край его был глубоко подмыт волнами. Сейчас, когда море успокоилось, подо льдом открылась глубокая пещера, полная ледяной сырости и звона капель. Надя прислушалась. Теперь ей повсюду чудилась музыка и в неумолчном звоне капель, слышались то "Маленькая ночная серенада", то переливы ведущей мелодии трио Чайковского. Дальше дороги не было. Чтобы взобраться на отвесную скалу, надо было по крайней мере иметь веревку.
Надя посидела на камне, вслушиваясь в плеск волн. Недалеко резвилась моржиха со своим детенышем. Иногда выныривала нерпа и большими черными глазами смотрела, на неподвижно сидящую на камне девочку.
Время подходило к обеду. Надя почувствовала, что проголодалась.
Обратно шла она быстро и, когда поднималась к интернату мимо почтового отделения, вдруг услышала:
- Надя! Что же ты не заходишь?
Это была почтарша.
- А разве есть письмо? - удивилась Надя.
- Сегодня с утренней почтой пришло, - сказала почтарша. - Но ты так была занята артисткой, что совсем позабыла о почте.
Надя почувствовала, что краснеет. Как же так? Ну да, там лежали эти хорошо знакомые ей серые мешки с почтой, а она и впрямь позабыла о них.
Письмо было в знакомом конверте. Те же кривые буквы и вылезающие из предназначенных им линий цифры индекса.
Надя спрятала письмо и заторопилась в интернат. Наскоро проглотив обед, она поспешила в комнату, быстро разделась и юркнула в постель. Воспитательница удивленно спросила.
- Никак ты собираешься тихий час провести в постели?
- А что, нельзя? - невинно спросила Надя.
- Можно, конечно, но что с тобой случилось? - с беспокойством спросила воспитательница. - Раньше ты не ложилась в тихий час. Не заболела ли?
Она подошла и приложила свою шершавую ладонь ко лбу девочки.
Когда она ушла, Надя осторожно вскрыла конверт. Письмо было большое, строки разбегались вкривь и вкось.
"Здравствуй, Надя! Это письмо летит к тебе уже из Ленинграда. Это прекрасный город! Набережные, мосты, красивые улицы. Среди них самая лучшая - Невский проспект. А какие тут памятники! Медный всадник! Помнишь скалы, когда едешь морем от Нунлиграна в Еппын? Очень похоже! А на камне, на котором стоит памятник, на древнем латинском языке начертано: "Петр Примус - Екатерина Секунда". И значит это вот что: Петру Первому - Екатерина Вторая. Екатерина Вторая была царица. Она очень уважала своего предка и поэтому поставила ему памятник. На набережной Невы еще стоят сфинксы. Это изображения полульвов-полулюдей, вывезенные еще при царизме из Египта. Они стоят прямо у воды, устрашая прохожих. А невдалеке от этих сфинксов - университет. Это самое высокое учебное заведение. Мой друг, магаданец Семен Иванович, учился в нем. Во дворе университета - общежитие, где он жил. А учился он сразу же после войны. Парового отопления в общежитии не было, поэтому приходилось топить печки дровами. Тут же, во дворе, пилили дрова, и отсюда же ходили учиться наукам. Исторический факультет, который закончил Семен Иванович, - неподалеку. Весь университет расположен на острове. Но на этот остров есть несколько мостов. Самый красивый - Дворцовый мост. По нему бежали балтийские матросы во время революции. Помнишь, мы смотрели кинофильм о семнадцатом годе? Все это происходило здесь. В Магадане про Ленинград мне много рассказал Семен Иванович. Он говорил, что долго не мог привыкнуть к городу, даже опасался ходить по улицам: а вдруг что-нибудь свалится на голову с верхнего этажа? Однако и посередине улицы он не мог ходить, потому что там мчались разные машины и трамваи. Кроме трамвая есть еще и троллейбус - это машина с длинными рогами, зацепленными за провода, протянутые над улицей. Машин в Ленинграде множество - намного больше, чем в Провиденском порту во время навигации.