Один оленевод всерьез объяснил это тем, что Кайо стал таким в Ленинграде. Но Иунэут понимала, что это не совсем так… Да, Кайо много знал, но своими знаниями никогда ни перед кем не кичился и не ставил в тупик приезжих лекторов, как-это любил делать Дима Гэманто, обладатель трехтомного энциклопедического словаря. Наверное, Кайо такой, потому что он любит и Маюнну, и Иунэут. Она это твердо знала, хотя Кайо ни разу не сказал этого слова - любовь. Иунэут и припомнить не может, чтобы он когда-нибудь сказал: я тебя люблю. Это было и смешно и неправдоподобно, как в кино. Да, по правде говоря, в чукотском языке как отдельное слово "любовь" не существует. А употреблять чужое слово и смешно и глупо: все равно что брать чужую одежду для того, чтобы понравиться. А вот Алексей, наверное, говорил эти слова Маюнне. Ему можно - он русский…
Иунэут убирала посуду, и в мечтах уже видела свадьбу. Маюнна идет по улице Улака, мимо новых домов. Она в длинном белом платье, на голове фата, в руках букет цветов. Словом, как на журнальной картинке. В июле можно набрать цветов в тундре. А с ней рядом… А кто рядом? Ни Кайр, ни Иунэут не видели его никогда. Даже мысленно невозможно его представить. Иунэут поставила обратно чашки на столик и достала письмо.
"Алеша парень хороший, не пьет, не курит, - внимательно читала Иунэут. - Образование у него среднее. Ростом высок, волосы темные. Красивый нос…"
Конечно, если не пьет и не курит, это хорошо. Но, наверное, нос - это не самое главное в будущей семейной жизни.
Иунэут вздохнула и аккуратно вложила листок бумаги в конверт. Она решила дождаться мужа и серьезно поговорить с ним.
Вертолет, забуранив снегом, взял курс на Улак.
Кайо поглядел вслед машине и побрел к ярангам.
Он шел бездумно, как бы растворясь в воздухе, словно сделавшись частичкой весенней тундры, частью неба, воздуха, подтаявшего снега и первых травинок. Кайо в эти минуты ни о чем не думал, а просто жил как бы вне времени, вне пространства. Он любил это состояние и про себя называл "невесомостью". Десяток минут в этой "невесомости" - и усталости как не бывало. Будто стряхнул с себя, словно пыль, мелкие неприятности, обрел новую уверенность в себе. Кайо мог вызывать у себя такое состояние и в тундре, и в большом шумном селении, в Магадане, на большом и скучном собрании или дома, в своей яранге. Первое время Иунэут испуганно поглядывала на него и несколько раз напрямик спрашивала: "О чем ты думаешь?" "Ни о чем", - отвечал Кайо и встречал недоверчивый взгляд жены. Он уверял ее, что действительно ни о чем не думает, просто так вот, смотрит в одну точку - и все. "А можно подумать, - замечала Иунэут, - будто тебя какая-то тайная мысль грызет".
Правда, иной раз, побыв в такой "невесомости", Кайо вдруг, обнаруживал, что сама собой пришла в голову дельная мысль.
И на этот раз Кайо прошагал довольно далеко от стойбища, пока не очнулся, споткнувшись о евражечью норку.
Он вспомнил о письме, о новости, которую написала аккуратно дочка Маюнна. Кайо снова ощутил беспокойство и щемящую тоску от мысли о невозвратимой потере.
Он едва сдержал подступившие слезы и повернул в стойбище.
2
Улак за последние три года так переменился, что издали походил на маленький городок. Признаков старинного селения морских охотников оставалось все меньше, и даже священные камни, у которых когда-то устраивались грандиозные песенно-танцевальные состязания обоих берегов - азиатского и американского, пошли на фундамент новой пекарни. Исчезли стойки, на которых каждая семья держала свою байдару, исчезли вешала для сушки нерпичьих и лахтачьих кож, шкур белых медведей, пушнины, нерпичьих мандарок. Мясные ямы-увэраны засыпали. Только по-прежнему, несмотря на постановления районных и сельских властей, по селению бегало множество собак, и никакие угрозы не могли заставить улакца отказаться от удовольствия иметь собственную упряжку, хотя многие обзавелись мотоциклами и на ближайший промысел ездили на своих тарахтелках, взметая за собой облачка распыленного снега.
Встали у берега моря двухэтажные дома, одноквартирные домики протянулись до самой полярной станции, заняв пустырь, на котором когда-то стоял первенец улакской электрификации - ветродвигатель.
В селе кипела стройка - возводили корпуса новых домов для умельцев, резчиков по моржовой кости.
Мастерскую ставили возле самой прибойной черты, и улакские старожилы опасались, что осенние штормы будут бить в каменные стены нового дома. Проектировщики отмахивались, пока в прошлом году волны не унесли часть строительных материалов и не подточили фундамент мастерской. Тогда решили забить в землю сваи и возвести защитную стенку.
На строительстве этой стенки и работал Алексей Яковлев, демобилизованный солдат.
Он был здесь всего несколько дней, и все ему нравилось: огромный простор, который открывался с любой высоты, океан, уходящий далеко на север, лагуна, блестевшая под солнцем, как исполинское зеркало, утиные стаи, пролетающие прямо над домами и чудом не цепляющиеся за провода, удивительно доброжелательные люди, ощущение постоянной, ровной радости от счастья, от близости любимой.
Алексей встретил Маюнну Кайо на танцах в поселковом клубе. Она стояла в сторонке, и в ее облике было нечто такое, что притягивало взгляд. Ребята, хорошо знакомые с местными девчатами, предостерегали Алексея: дикарка, даром что с Улака.
И все-таки Алексей подошел к ней.
Маюнна посмотрела на парня исподлобья и вдруг улыбнулась. Улыбка у Маюнны была такая, что от прежней хмурой девчонки ничего не оставалось. Перед солдатом был совершенно другой человек. Но сходила улыбка с лица - и снова появлялась хмурая, нелюдимая девушка. И даже лицо ее словно становилось смуглее, непроницаемее.
Танцуя с Маюнной, Алексей старался далеко отставлять ноги в армейских сапогах, чтобы не наступить ей на туфельки. От этого он казался неуклюжим, спотыкался и злился на себя.
Заметив состояние парня, Маюнна предложила:
- Давайте лучше посидим.
Они сели рядом на длинную скамью, и Маюнна вдруг призналась:
- Не люблю танцевать.
- Но у вас так хорошо получается, - возразил Алексей.
Маюнна насмешливо посмотрела на парня и тихо, но твердо произнесла:
- Почему вы говорите неправду? Вы же видели, что я танцую плохо.
Алексей пытался возражать:
- Да что вы! Я даже и не почувствовал!
- А если не почувствовали, то почему же не хотите мне поверить? Если говорю, что танцую плохо, значит это так. Кто же лучше меня это знает?
- Видите ли, - слабо сопротивлялся Алексей, - со стороны бывает виднее.
- Верно, - кивнула Маюнна, - но вы сказали, что сами плохо танцуете. Как же вы тогда можете судить?
Алексей совсем растерялся, хотя считался в своем подразделении находчивым и сообразительным парнем. Он смущенно уставился на кончик своего сапога и пробормотал:
- В таком случае - извините.
- Давайте лучше погуляем, - предложила Маюнна. - Такая погода! Я хочу попрощаться с живым лесом.
- Попрощаться с лесом? - удивился Алексей.
- Там, куда я уеду, - пояснила Маюнна, - леса нет. Деревья не растут.
- Где это?
- В нашем Улаке. На Чукотском полуострове, - с оттенком гордости произнесла Маюнна.
С того вечера Маюнна и Алексей стали встречаться. Они гуляли по берегу Колымы, и любимой темой беседы у них было - рассказывать друг другу о своих родных местах.
Алексей рассказывал о Ленинграде, о Невском, о Московском проспекте, где прошло его детство.
- Интересно, - заметила Маюнна, - вот ты мне рассказываешь о Ленинграде, а я закрою глаза - и все могу представить. И Невский проспект, и мосты, и Летний сад, и петергофские фонтаны. Знаешь, мой отец в молодые годы, сразу после войны, жил в Ленинграде, учился в университете. Он никогда не рассказывал о тех годах. От мамы знаю, что он уехал оттуда по болезни. И вот я думаю: может быть, то, что я знаю о Ленинграде, досталось мне по наследству, через гены?
- Не только поэтому, - отвечал Алексей. - Многое ты видела в кино, на картинах, на фотографиях… А вот я, как ни стараюсь, не могу себе вообразить твой Улак, галечную косу, скалы, южный ветер…
- Верно, трудно словами рассказать… Это надо самому увидеть, пережить, самому почувствовать - увлеченно сказала Маюнна. - Утром выходишь из яранги, и первый звук, который слышишь, - журчание ручья и птичьи песни. А, солнце такое чистое и большое… Так много воздуху, что кажется - все время летишь и летишь… А в Улаке - другая красота. Там море и лагуна. Прибой шумит, и водорослями пахнет.
Странные и удивительные глаза у Маюнны. С первого взгляда вроде бы в них ничего особенного и не было. Но они запоминались сразу.
Маюнна получила диплом чуть ли не в тот же день, когда Алексей Яковлев демобилизовался.
А до этого в части побывал представитель строительного треста, который приглашал демобилизованных на сельские стройки Чукотского полуострова.
В Улак ехали вместе. Через Магадан, через город Анадырь - столицу Чукотки, который вставал новыми домами на тундровых сопках, на склонах холмов, на берегу Анадырского лимана.
Всю дорогу Алексей старался казаться веселым, хотя на сердце у него камнем лежало чувство вины перед родными, оставшимися в Ленинграде.
Маюнна была права: много чудного и интересного встретил в Улаке Алексей Яковлев. В глубине души ожидал увидеть нечто необыкновенное, древнее, не похожее на ранее виденное. Однако, сойдя с рейсового вертолета, Алексей оказался в обыкновенном поселке, застроенном деревянными одно- и двухэтажными домиками. Среди них выделялись большое здание школы, магазин и детский комбинат с непривычно большими для Севера окнами.
Большинство жителей Улака были чукчами, и меховая одежда, хотя мало кто из них ее носил, все же придавала своеобразный колорит этому старинному селению морских охотников.
Окрестности были поразительные. На первый взгляд - ничего особенного в этих скалах, галечных берегах.
Алексей Яковлев побродил под скалами Ченлюна, сходил пешком на мыс Дежнева, а оттуда - на горячие ключи. Десятиминутное купание в природной ванне немедленно сняло усталость.
Все было удивительно, интересно, необычно… Если бы не постоянное сознание вины перед родными. А они так ждали его, считали каждый день, оставшийся до демобилизации… Они часто писали письма: отец, мать, сестра и даже муж сестры. В письмах была заранее расписана будущая жизнь после демобилизации: учеба, работа.
Маюнна заметила подавленное состояние парня и напрямик спросила, что с ним.
- Ничего особенного, - бодро ответил Алексей.
- Я же вижу, - настаивала Маюнна.
Алексей откровенно рассказал обо всем.
- А я вот, видишь, - парень беспомощно развел руками.
Маюнна задумалась и тихо сказала:
- Я тоже удивляюсь. Как же так, думаю, ты два года служил вдали от родных, они тебя не видели, ждали, а ты взял и поехал совсем в другую сторону…
Алексей странно заморгал.
- Эх, Маюнна! - хрипло произнес он. - И ты можешь говорить такое?.. Неужели ты не догадалась, почему я рванул на Чукотку? Я же люблю тебя!
Это были первые слова о любви, сказанные Алексеем Яковлевым. И первые, услышанные Маюнной. До нее не сразу дошел их смысл. Она даже поначалу подумала, что ослышалась, и поэтому сказала просто:
- Тогда ты должен ехать домой!
Алексею показалось, что его окатили холодной водой.
- Я не могу без тебя.
- Почему?
- Я же сказал - люблю.
Значит, все-таки он сказал это слово. Что же делать, как на это ответить? А может, он говорит просто так? Ведь и такое бывает.
- Любовь, - Маюнна усмехнулась, - очень легкое слово.
- Но я на самом деле тебя люблю! Неужели ты такая слепая, что не видишь?
- Почему, - задумчиво произнесла Маюнна, - когда мужчина чем-то жертвует во имя любви, он громко кричит об этом? Отчего это, а?
Алексей умолк. Он ничего не понимал в этой странной девушке, Что в ней такого? Вон в Улаке сколько девчат и повыше ее ростом, и поярче. Вот собраться с силами, взять и вправду уехать… Но стоило только вообразить себе, что он больше не увидит Маюнну, что из его жизни исчезнет это маленькое чудо, как все кругом тускнело.
- Я не могу объяснить словами, но я тебя очень люблю, - притихшим голосом повторил Алексей. - И ничего не могу поделать со своим чувством.
- Ну вот, а еще сильный пол! - усмехнулась Маюнна, и от этой улыбки, Алексею стало не по себе.
Этот разговор происходил на берегу моря, там, где начинались скалы Дежневского массива, переходящие к востоку в обрывистый мыс, мимо которого катил могучие волны Берингов пролив.
Алексей в растерянности остановился.
Он попытался еще что-то сказать, но комок обиды застрял в горле.
- Почему замолчал? - спросила Маюнна.
- Мне больше нечего сказать, - пробормотал Алексей и отвернулся к морю, к зеленому горизонту, где плясал на далеких волнах причудливо светлый, словно отделившийся ото всего остального света, луч. Алексей смотрел на него и, отвлекая себя от грустных мыслей, думал о том, что по всем физическим законам такого луча не может быть и свет не может существовать без источника излучения, сам по себе. Но тот осколок сверкал на горизонте, перемещался, высвечивая гребни волн.
- Алеша, - услышал он сквозь гул прибоя голос Маюнны.
Он повернулся и увидел улыбку. Она была не насмешливая, как всегда, а какая-то виноватая.
- Алеша, - повторила она незнакомым голосом, и у парня зашлось сердце. - Наверное, нам уже ничего нельзя поделать с этим. Я ведь тоже, я ведь тоже… люблю тебя, - с трудом произнесла Маюнна и повернулась туда, где бродил отделившийся ото всего светлый луч.
Они не знали, как быть дальше. Обессиленно улыбались и не могли сделать шага навстречу друг другу, словно все силы ушли у них на то, чтобы сказать эти вечные и великие слова.
Взявшись за руки, они пошли обратно в селение.
Алексей шел счастливый, ощущая в руке теплую ладонь Маюнны, неожиданно твердую, словно вырезанную из плотной, просоленной в океане деревяшки.
Алексей был в растерянности. Он лихорадочно думал о том, что, наверное, надо было бы поцеловать Маюнну, сказать ей какие-то слова. Но, с другой стороны, все как будто бы сказано, и поцелуй ничего не прибавил бы к тому чувству великой радости, которое испытывал Алексей.
Он искоса поглядывал на Маюнну: что за мысли в этой аккуратно причесанной головке?
А Маюнна думала о том, как об этом сказать родителям. Мама, конечно, обрадуется, а вот отец!.. Маюнна чувствовала, что отец ее очень любит, и вот теперь он должен уступить заботу о ней другому человеку, этому смешному парню, не похожему на тех приезжих ребят, которые ходили по Улаку с подчеркнуто небрежным видом, изображая покорителей Севера, великих землепроходцев. Почему-то те ребята не брились, может быть, даже и не всегда мылись, но держали себя высокомерно и порой грубо.
Алешка другой. Может быть оттого, что он из Ленинграда? Из города, который в семье Кайо был почитаем более всех других городов, потому что когда-то там жил отец.
Но что такого особенного случилось? В книгах, которые читала Маюнна, в кинофильмах, которые она видела, влюблялись совсем не так. Может быть, она об этом не знает, потому что чукотская жизнь почти не показана в художественных фильмах, только в хроникальных лентах Магаданского телевидения или Дальневосточной студии кинохроники. И в книгах описывалась совсем другая земля. Не похожая на ту, какую вспоминаешь издалека, особенно в колымской тайге или в неожиданных березовых рощах у Дебина.
В книгах чукотская земля часто изображалась суровой, неприветливой, без ласки и тепла. Ее покоряли, преодолевали с трудом, обживали с проклятиями и хотели переделывать.
Покорители "белого безмолвия" мечтали о северных городах под стеклянными колпаками, где меж домами торчали бы южные пальмы, зеленела мягкая бархатная трава, росли заморские фруктовые деревья, увешанные плодами… Из того, что сегодня было на Севере, допускалось полярное сияние. Но и ему отводилось место за пределами стеклянного колпака.
Маюнна Кайо читала об этих фантастических проектах, и сердце сжималось от горестного предчувствия, словно у нее собирались отнять самое дорогое, самое близкое сердцу. Однажды ей даже приснилась эта удивительная Чукотка будущего, превратившаяся в какой-то южный курорт с рекламного плаката Аэрофлота, чужая, незнакомая земля. Маюнна брела по зеленым улицам, искала свою тундровую ярангу. С ветвей огромных деревьев свисали вперемежку апельсины, яблоки, бананы, ананасы и даже почему-то арбузы, хотя Маюнна прекрасно знала, что они растут на земле. Посреди улицы она встретила человека в огромной кепке, усатого, темнолицего. Только пристально вглядевшись, узнала отца. Но почему он надел такую большую кепку, если летом предпочитал ходить вовсе без всякого головного убора? Отец вдруг заговорил на незнакомом, странном языке. Маюнна в испуге кинулась прочь от него и - проснулась.
Как и все девушки ее возраста, Маюнна, конечно, втайне мечтала встретить того, кто станет другом на всю жизнь. Только никак не могла представить, какой он будет. В дни первых встреч с Алешей она даже в самых безрассудных мыслях не могла предположить, что все произойдет так…
Может быть, даже то, что было до произнесенных слов, и не было настоящей любовью? Потому что тогда не было этого волнения, сухости в горле и удивительного ощущения необыкновенной ясности, словно все вокруг омылось… Все это появилось, когда были сказаны слова и надо было сделать навстречу тот самый шаг, который пока еще разделял их… Они сделали этот шаг.
И начались совсем другие, житейские заботы. Надо было оповестить родителей, назначить время регистрации брака и свадьбы. В Ленинград ушла подробная телеграмма, подписанная Алешей Яковлевым, а в тундру, с попутным вертолетом, - письмо Маюнны Кайо.
Ответа на телеграмму пока не было. А ответ на письмо должен был привезти на вертолете Василий Васильевич Шаронов.
Когда на горизонте показалась темная точка, Алеша заторопился на вертолетную площадку. Проходя мимо сельской больницы, он постучал в окно. Мелькнуло Маюннино лицо, она кивнула и через минуту была на улице рядом с Алешей.
Вертолетная площадка находилась на берегу лагуны, отмеченная пустыми бочками из-под авиационного бензина.
На площадку прибыл почтовик Панай. Вертолет стал настолько привычным, что к нему уже давно не сбегались все жители, как это было еще несколько лет назад.
Василий Васильевич спустился на землю. Подошел к Маюнне и Алексею и весело сказал:
- Удивили вы новостью стариков!
- Он ничего не сказал? - еще раз спросила Маюнна.
- Да что тут говорить? - пожал плечами Василий Васильевич. - Ты получше меня знаешь своего отца: где не нужно слов, где полная ясность - он ничего и не говорит. Так что можешь не беспокоиться.
Панай погрузил почту, подошел и сказал:
- Готово.
- Ну, - летчик пожал руки Алеше и Маюнне, - желаю вам всяческого счастья. Постараюсь прилететь на свадьбу. Тем более что имею официальное приглашение Иунэут и Павла Григорьевича.
Летчик поднялся в кабину, завертелись лопасти вертолета, пригибая жиденькую траву на площадке.
Алексей и Маюнна постояли на площадке, пока вертолет не взлетел, и медленно пошли по улице селения.
Возле больницы Маюнна остановилась и тихо спросила:
- Что будем делать?