- Как ты, - ответил Алеша. - Летчик же сказал, что родители согласны.
- Но письма-то нет, - напомнила Маюнна.
- Летчик сказал… - начал было Алексей, но, встретившись взглядом с Маюнной, осекся и понуро закончил: - И от моих нет ответа.
- Меня беспокоит, что папа ничего не сказал, - задумчиво произнесла Маюнна.
- Но и не сказал "нет", - напомнил Алексей.
- Может, лучше так прямо бы и сказал "нет", - вздохнула Маюнна. - Тогда б я знала, что делать. А когда папа просто молчит и ничего не говорит значит, тяжело ему.
- Нам тоже нелегко, Маюнна, - произнес Алексей. - Все равно, рано или поздно, все это нужно сделать: и зарегистрироваться, тем более что заявление-то уже подано, и свадьбу справить… Мы свой долг исполнили - оповестили родителей, а ведь решать все равно только нам с тобой…
- Да, это так, - с тяжким вздохом согласилась Маюнна.
3
Брак регистрировал Пэлянто, пожилой чукча в темно-синем костюме, ослепительно белой рубашке с галстуком, связанным из цветной нейлоновой лески, но в летних торбазах из нерпичьей кожи.
В сельском совете никого не было, кроме Маюнниной подруги Клары Калянто и свидетеля со стороны жениха - охотника Сергея Кымына.
Пэлянто долго и важно писал. Алексей сидел на неудобном стуле с высокой спинкой и искоса наблюдал за старательными действиями председателя сельского Совета. Почерк у Пэлянто был красивый, четкий и походил на печатный курсив. Само написание букв, видимо, доставляло Пэлянто громадное удовольствие, физическое наслаждение.
- Какую фамилию желаете носить после сочетания браком? - учтиво спросил Пэлянто у Маюнны.
- Я хочу оставить свою фамилию, - ответила Маюнна.
Пэлянто удивленно глянул на девушку. Странно. Обычно девушка берет фамилию мужа. Бывает, но очень редко, когда парень меняет фамилию на женину. Недавно Пэлянто пришлось регистрировать брак воспитательницы детского сада Гали Нестеренко и местного моториста Геннадия Тынакалячайвыгыргына. Теперь Геннадий стал Нестеренко, и очень доволен. А тут Маюнна оставляет фамилию Кайо и не хочет брать такую хорошую русскую фамилию, как Яковлева.
- Может, все-таки подумаешь? - тихо спросил ее по-чукотски Пэлянто.
- Нет, я хочу оставить свою фамилию, - твердо сказала Маюнна. - Мы уже советовались.
Пэлянто начал заполнять бланк брачного свидетельства. Он писал долго и думал о том, что, когда чукчанки разводились со своими русскими мужьями, а это, надо сказать, бывало очень редко, они все равно оставляли мужнину русскую фамилию.
Наконец все формальности были закончены. Пэлянто произнес хорошо заученные поздравительные слова, пожал руки жениху и невесте и выпустил их из тесной комнаты сельского Совета.
- Уф! - облегченно вздохнул Сергей Кымын. - А бумагу-то в магазин забыли!
Пришлось возвращаться. По такому случаю Пэлянто выдал разрешение на покупку вина, которое в это напряженное время охоты на моржа в улакском магазине не продавали.
Маюнна вошла в квартиру, и странное чувство охватило ее. Она уже не раз бывала здесь - в этом новом двухэтажном деревянном доме с паровым отоплением. Астроном, который приезжал наблюдать солнечное затмение, уехал. Сейчас, когда Маюнна вошла сюда полноправной хозяйкой, вдруг подумалось, что уже навсегда и безвозвратно кончилась прежняя жизнь, и радости, связанные с ней, остались далеко позади. И эта мысль затмила все, как бы завесила невидимой, но плотной завесой то, что было радостного до этого мгновения. Вот если бы сейчас все повернуть назад, изменить, отказаться от брака, ведь ничего такого особенного не было, если не считать этой плотной бумаги, сложенной вдвое и похожей на аттестат зрелости, сказать Алексею, что лучше бы все оставить так, как было до церемонии в сельсовете… Но подумалось так со щемящим чувством именно потому, что ничего уже нельзя было сделать. Подумать можно, а сделать нельзя, как бы этого ни хотелось.
Навсегда перейдена межа, которая отделяла прежнюю Маюнну от теперешней, замужней, рядом с ней человек, которого она должна почитать за своего близкого и родного. И этот человек стал таким не по предопределению рока, не судьбой был предназначен, а выбран сознательно.
Алексей суетился, переставлял мебель, обращался с какими-то словами к Маюнне, спрашивал совета, а она все не могла очнуться от оцепенения, не могла отмахнуться от тех мыслей, которые ввергли ее в смятение.
И несколько раз в голове мелькало: "Неужели с ним всю жизнь?"
Она убеждала себя, что так и должно быть. А эти мысли - просто оттого, что она растерялась от необычной обстановки и необычного события. "Интересно, так ли чувствуют все, когда выходят замуж… Спросить бы у кого-нибудь…" Но подружки были так рады, так счастливы, что, казалось, они радуются замужеству Маюнны больше ее самой…
Алексей осторожно, с помощью Кымына внес большую двуспальную кровать, купленную у начальника полярной станции, уезжавшего насовсем из Улака. На его место приехал неженатый мужчина, и, таким образом, семейное ложе переходило новой семье.
- Что с тобой, Маюнна? - участливо спросил Алексей, когда добровольные помощники разошлись и в квартире остались одни молодожены.
- Голова разболелась, - солгала Маюнна, покраснела, но тут же, к своему удивлению, почувствовала, что в голове и впрямь как-то тяжело, словно наглоталась дыма или надышалась лекарств с эфиром.
- Прими тройчатку, - со знанием дела предложил Алексей, - а еще лучше пятерчатку.
- И так пройдет, - тихо произнесла Маюнна.
Кончилась юность, детство далеко позади, и так щемяще горько от мысли, что все это уже никогда больше не повторится, безвозвратно ушло в прошлое. И это чувство тревожного ожидания чуда зачеркнуто строгими, неумолимыми строчками брачного свидетельства. Все. Теперь надо ожидать других чудес, надо быть взрослой, серьезной. Придется отказаться даже от своих мечтаний, когда она воображала себя иной раз невесть кем: капитаном большого, прекрасного корабля, летчиком реактивного самолета. На огромном вертолете, который она мельком видела в Анадырском аэропорту, она мысленно прилетала в тундру, легко зацепляла ярангу и перевозила на новое место, куда уже гнал свое стадо отец. А может быть, даже есть такой большой вертолет, куда может поместиться все двухтысячное стадо? Самолет такой есть, Маюнна читала о нем и видела в кинохронике. Или прилететь знаменитым хирургом с большой передвижной операционной и сделать пересадку сердца отцу, который жалуется на боль в груди. Пересадить ему неутомимое оленье сердце, превзойти знаменитого южноафриканского хирурга Кристиана Бернарда. Доказать всему миру - незачем ждать, когда человек попадет в несчастье и освободится сердце для больного. Олени будут отдавать сердце человеку. А дальше? Дальше полет в космос, врачом на другую планету… Самое интересное, что многое Маюнна придумывала с полным сознанием того, что это никогда не сбудется, но мечты были ей нужны, они помогали жить и держали ее всегда в прекрасном настроении. Иной раз она даже "плавала" на экзаменах с таким достоинством, что удивляла экзаменаторов и подруг, не подозревавших о том, что она только что вернулась из операционной на далекой планете.
Но к лицу ли замужней женщине такие мысли?
Еще не все потеряно. Можно повернуть обратно, объяснить Алексею. Да, в конце концов, можно уговорить и Пэлянто. Он поймет. Давний друг отца… Отец. И все-таки надо было подождать. Откровенно высказать ему все. Как опрометчиво и легкомысленно она поступила! Уж отец бы не дал ей совершить необдуманный поступок. А сердце словно предчувствовало и торопило - делай быстро, не жди, иначе все повернется обратно… Захотелось быть самостоятельной. Но как, что нужно делать для этого?
Вот хлопочет Алексей Яковлев, муж Маюнны Кайо, записанный таковым в книге записей актов гражданского состояния селения Улак. Он поставил кровать на место у стены напротив окна, настелил на провисшую панцирную сетку несколько оленьих шкур, а поверх - двуспальный полосатый матрац производства Магаданского комбината бытовых товаров. Теперь дело за Маюнной - она должна положить постельное белье.
Алексей принялся за установку стола. Стол разборный. Первым делом надо привинтить ножки. Лучшее место для стола у окна. Окно, кстати, широкое, три стекла в ширину. Оно выходит на восток, на скалу, на которой стоит маяк. У соседей окна смотрят на морскую сторону, на лагуну и на главную улицу Улака - шумную и пыльную оттого, что по ней ходят трактора, автомашины и вездеходы. В ненастные дни стекла окон на морскую сторону дребезжат от напора ветра и брызги соленой воды залепляют стекла. Так что на восток - это удачно.
В углу комнаты лежали доски с заготовленными угольниками, шурупами - книжные полки. Точно такие же доски только покороче - на кухне. Свое хозяйство, свои собственные вещи, вызывающие совсем иные чувства, нежели интернатские тумбочки или вместительные шкафы в общежитии медицинского училища в Дебине.
Рядом с досками - книги. Учебники по медицине, подписные тома Краткой медицинской энциклопедии, несколько стихотворных сборников и любимая книга Маюнны. - "Сервантес" Бруно Франка.
Еще задолго до того, как Маюнне попалась эта книга, она прочитала "Дон-Кихота". Поначалу, на первых страницах, Рыцарь Печального Образа вызывал усмешку, ироническое отношение. Иногда сквозь чужую речь, чужую обстановку, чужие дела прорывалось что-то знакомое, едва уловимое. В этом было что-то отцовское. И еще одно вызывало особый интерес: об этом писателе в школьных учебниках ничего не было. Маюнна любила читать такие книги, где открытия можно было делать самой.
Сначала Маюнна читала о Сервантесе безо всякой связи с писателем, написавшим "Дон-Кихота". Она с любопытством следила за приключениями человека эпохи Возрождения, которой в учебнике истории отводились страницы, украшенные бледными изображениями инквизиторов, рыцарей, участников крестовых походов, Джордано Бруно, похожего на инспектора по пожарной охране Эйнука, и Галилео Галилея, великого астронома, воскликнувшего уже после отречения от своего учения: "А все-таки она вертится!"
Но вот к концу книги Маюнна узнала, что этот многострадальный Мигель, пленник турецкого султана - великий писатель земли испанской, создатель "Дон-Кихота". Унижения великого писателя, страдания, которые он терпел от чванливых сеньоров, тупоумных священнослужителей, способны были убить любую живую мысль. Но через все пробивалось творчество. Скромный сборщик налогов, третьестепенный чиновник, бывший раб турецкого султана пишет удивительные, звучные стихи, чарующие слух непонятными словосочетаниями:
Был и Кристобаль Москера
В ток священный погружен,
И, одаренный без примера,
Был Аполлону равен он…
Алеша взял книгу, бережно отставил ее в сторону.
Как быть? Почему он так спокойно все делает, словно ничего не случилось, а все осталось по-прежнему и жизнь такая же, как и до сегодняшнего дня, когда случилось такое, о чем и не знаешь как думать - хорошо это или плохо?
Как недостает Маюнне сейчас отца! Был бы он тут, не было бы этого мучительного состояния.
А если сказать Алеше, что вся церемония записи брака недействительна? Он, конечно, страшно обидится. Еще бы! Маюнна видела в каком-то зарубежном кинофильме, как невеста сбежала из-под венца. Но, кажется, там было другое дело. Ее насильно выдавали. За богатого жениха. А тот, настоящий, любимый, был беден. К нему и сбежала невеста. А у Маюнны никого кроме Алексея нет. Так что бежать некуда и не к кому. Разве только в тундру, к отцу…
А вот если сейчас тихо выскользнуть из комнаты? Пойти на берег лагуны, оттуда - по колее, пробитой трактором и вездеходами. Сейчас отцова бригада кочует возле озера Гытгын. Километров сорок отсюда. Долго идти. По карте вроде бы близко. Через три речки надо переправляться, а плавать Маюнна не умеет.
Даже если бы удалось - это нечестно. Алексей такого не заслужил. И уж если поразмыслить спокойно, так он сделал все, чтобы Маюнне было хорошо. Он был терпелив и нежен, внимателен и предупредителен. И, самое главное, он всегда переполнен лаской. Наедине с Маюнной он держался неестественно сдержанно и неловко. И удивительно: такой он был всего милее Маюнне. Ведь среди людей, среди сослуживцев и незнакомых Алексей старался быть таким, как все, и даже порой развязным. И тогда он становился какой-то сам не свой, отдалялся от Маюнны, словно бы превращался совсем в другого человека, в худшего, чем он был на самом деле. Наверное, это самое трудное для человека - не быть самим собой…
Маюнна любила голос Алексея. Может, это был обычный голос молодого человека, чуть хрипловатый от курения и вдыхания сухого морозного воздуха Колымы. Но когда Алеша тихо и чуть протяжно говорил: "Ма-юн-на" - это ни с чем нельзя было сравнить, только разве с шелестом снега на высоких, чистых, голубых ледниках, где даже круглосуточное солнце не может нагреть вечно прохладный воздух.
И еще - его неуклюжие слова, ласковые слова, которые сами по себе были простыми, порой ничего не значащими, преображались в его устах, словно только что рождались и до него никто и никогда их не произносил.
Волшебство, сделавшее Алексея Яковлева единственным в мире человеком, который мог составить счастье Маюнны Кайо, - это и есть любовь?
Уйдет он, исчезнет с горизонта Маюнны, унесет с собой свои слова… Пройдет время, и он скажет их другой, и зажжет у нее в груди это необъяснимое ощущение полета, странной легкости, неслышной песни, вечно звучащей во взволнованной груди.
А что будет с ней? У нее будет свобода. Тревожные рассветы и ожидание чуда. А может быть, ожиданий больше не будет. Потому что чудо уже было - и полет над землей, и необыкновенная легкость, и неслышимая песня… И острая жалость оттого, что было создано в минуту острого сожаления о свободе, с которой расстаешься. Да и свободна ли она будет? Нужна ли такая свобода - без Алексея, без его рук, без его голоса?
И вдруг Маюнне показалось, что вот сейчас-сейчас Алексей отойдет от книг и выйдет в полуотворенную дверь. Шагнет за порог - и исчезнет навсегда из ее жизни. Ведь стоит только произнести эти слова… Он ведь такой - и гордый, и покорный.
Неужели это возможно?
Маюнна быстро вскочила, подбежала к Алексею, обхватила его за плечи, повернула к себе его удивленное лицо и принялась торопливо целовать.
- Что с тобой, Маюнна? - удивился Алексей. - У тебя такое лицо… Как твоя голова?
- Ничего не говори, ничего не говори и не уходи, - сквозь подступившие рыдания произнесла Маюнна.
- Никуда не пойду, раз ты хочешь так, - покорно сказал Алексей.
- Не уходи никогда от меня, - продолжала Маюнна, путаясь в собственных словах.
- Да вот только за углем надо бы…
- Если даже я буду гнать тебя от себя, если я когда-нибудь скажу "уходи от меня" - никогда не верь этим словам, потому что нет меня без тебя, - всхлипывала Маюнна.
Алексей озадаченно посмотрел на жену и медленно погладил ее вздрагивающее под тонкой камлейкой плечо. Что с ней? На голову жаловалась, и вот теперь такое.
- Никуда я от тебя не уйду, - твердо сказал Алексей. - Хочешь - даже за углем не пойду. Будем сегодня без чаю сидеть.
- Да не об этом речь, - продолжала всхлипывать Маюнна: - Прошу тебя - не уходи от меня никогда, чтобы ты всегда был со мной… Обещай мне это.
Алексей еще раз удивленно посмотрел на Маюнну. Что это ей вдруг вздумалось брать с него клятву? Вроде все нормально, уж если кто и сомневался, так сам Алексей в Маюнне.
- Да успокойся ты, - ласково сказал он. - Ты просто устала, переволновалась. Хочешь, я принесу тебе воды?
- Может, лучше чаю согреть? - спросила Маюнна.
- Но тогда надо пойти за растопкой и за углем, - напомнил Алексей.
- Так иди, - уже другим, спокойным голосом произнесла Маюнна.
Алексей встал и, пожав плечами, отправился в сарай.
Через полчаса Маюнна и Алексей пили чай за кухонным столиком, перед окном, обращенным на морскую сторону.
Дело уже клонилось к вечеру, и на горизонте появились возвращающиеся с промысла вельботы. Звук моторов не доносился, и издали суда казались белыми сказочными птицами из полузабытой детской легенды о морских добрых великанах, приносящих людям счастье в огромных волшебных рукавицах.
- Ни от твоих, ни от моих родителей нет никаких известий, - задумчиво произнесла Маюнна.
Алексей в ответ вздохнул и осторожно сказал:
- Мои-то далеко. А вот твои могли ответить еще перед регистрацией брака. Вдруг они и на свадьбу не приедут?
- Приедут, - уверенно сказала Маюнна.