- Я не хочу умирать только потому, что так хочет мой враг, - продолжал Гугас. - Наоборот, докажем, что мы сильнее его, хоть нас и осталось мало. Будем бороться до последней капли крови. А теперь пора в путь. Вставайте!
Все с трудом, опираясь на руки, поднялись, только один пожилой боец остался лежать с закрытыми глазами.
- Вставай, Мовсес! Дай мне руку, помогу, - подошел к лежащему Гугас.
- Прости, Гугас, но я больше не ходок. - тяжело дыша, сказал Мовсес. - Оставьте меня здесь!
- Что ты, что ты! Мы с тобой еще походим. Скоро дойдем до синего моря: там и солнце греет, и ветерок ласковый дует…
Гугас нагнулся к Мовсесу, взял его за плечи, приподнял и поставил на ноги. Больной пошатнулся и опять упал на мокрую землю.
- Носилки, ребята! Живо! Соорудите носилки из веток, - приказал Гугас, и люди, еле державшиеся на ногах, поспешили выполнить его приказание.
- Мы сейчас уложим тебя на носилки и понесем с собой. Денек-другой полежишь - и все пройдет, - говорил ласково Гугас Мовсесу, но тот лежал безучастно.
Больного уложили на носилки и потащили с собой.
На второй стоянке Мовсес совсем ослаб, он часто впадал в забытье, а когда партизаны поднялись, чтобы идти дальше, он поманил рукой к себе Гугаса.
- Я уже не жилец. Не мучь людей зря, просто пристрели меня! - прошептал он и отвернулся.
Гугас задумался. Нести Мовсеса не было сил. Но как оставить? У кого поднимется рука убить своего боевого товарища?
- Хачик, давай вместе! А ну, ребята, помогите поднять Мовсеса. Дойдем до привала - отдохнем.
К вечеру Мовсес скончался. Партизаны вырыли яму и похоронили товарища.
- Хорошо Мовсесу! Умер и избавился от мучений, сейчас ему ничего не страшно. Чья же очередь? - как бы про себя сказал Завен.
- Если ты будешь хныкать, то я могу отправить тебя вслед за Мовсесом! - Гугас сердито посмотрел на Завена. - Марш вперед! Бери на плечи винтовку Мовсеса, она еще нам пригодится.
Завен покорно взял винтовку и, шатаясь, поплелся за остальными.
На следующий день отряд вышел к кустарнику, которым были покрыты все холмы на сотни километров. Тут росли дикие апельсины и лимоны, кизил, райские яблоки. По мере приближения к морю климат становился мягче, хотя мелкий дождь по-прежнему моросил не переставая. Случайно отряд набрел на пещеру. Дождь туда не проникал, земля была сухая. Развели костер, вскипятили воду, начали сушиться. Мазманян пошел на охоту. Он притащил большого зайца и с десяток куропаток. Плотно пообедав, легли спать; только один Хачик остался охранять ход в пещеру.
Гугас дал отряду три дня отдыха. Дичи вокруг было много. Ожиревшие за лето куропатки плохо летали, хоть палками бей их. Партизаны повеселели.
- Ну как, Завен, хочется тебе за Мовсесом? - спросил Гугас.
- Смотря куда. Если Мовсес попал в рай, то это еще ничего, - пошутил Завен.
- А ты еще сомневаешься! - вмешался другой боец. - Не успела его душа выйти из тела, как ее подхватили ангелы - и прямо в рай. Мовсес не одного турка отправил на тот свет, к Магомету, это ему зачтется.
- Ах вы богохульники! - закряхтел Мазманян.
Еще три дня дороги по мокрому лесу, и перед отрядом раскрылась широкая гладь синего моря. Бойцы, впервые увидевшие море, широко раскрыв глаза, как зачарованные смотрели вдаль, где белели одинокие паруса рыбачьих лодок и множество чаек кружилось над водой. А в лесу вечнозеленые деревья, аромат апельсинов и тишина.
- Какая красота! - вздохнул Мазманян. - Неужели не настанет такой день, когда люди смогут мирно любоваться этой красотой?
- Как бы жандармы не залюбовались тобой! - сказал Хачик и потащил его в кусты.
Целых два месяца, собирая плоды, ловя рыбу и охотясь, партизаны жили в кустах. Гугас каждую ночь бродил у берега, он что-то рассматривал, что-то подсчитывал, но до поры до времени ничего не говорил товарищам. По утрам он подолгу смотрел в туманную даль, где были русские берега, где была свобода.
- Хачик! - однажды позвал Гугас. - Нужно найти две бочки, запастись дичью и хлебом, чтобы отряду хватило дней на семь. Давай думать, как все это достать.
- Сам хорошо знаешь, мы давно забыли вкус хлеба.
- Но достать нужно.
- Положим, хлеба достать не мешало бы, но скажи на милость, бочки зачем тебе понадобились?
- Для воды.
- Гугас, ты мне загадки начинаешь задавать. Тут воды сколько угодно, зачем же запасать ее! И если уходить, то все равно бочек с собой не унесешь.
- Позже узнаешь, - улыбнулся Гугас. - Лучше скажи: можешь ты подобрать такого человека, чтобы он смог в город пробраться?
- Разве Завена…
- Пожалуй, Завен не годится. Скорее подойдет старик Мазманян; пусть он под видом турка спустится в город, купит две большие бочки, хлеба и немного съестного, - словом, что достанет, - наймет арбу и привезет все это сюда. В случае, если спросят, пусть скажет, что это для рыбаков. Понятно?
- Понятно-то понятно, только боюсь, как бы старик в лапы туркам не угодил.
- Выкрутится, Мазманян человек сообразительный.
Это рискованное поручение Мазманян выслушал хладнокровно. Гугас же приказал всем привести себя в порядок, побриться, постирать белье и почистить винтовки. Люди почувствовали, что Гугас затевает что-то серьезное.
Когда Мазманян вернулся и все было готово, Гугас собрал отряд и сообщил свой план:
- Здесь нам делать больше нечего, нужно уходить. Через фронт, к русским, пробраться не удалось, а сейчас тем более не удастся: выпал глубокий снег и дороги закрыты. Попробуем поплыть по морю.
Люди, никогда не плававшие, ахнули.
- На чем переберемся? - спросил один.
- Найдем! - коротко ответил Гугас.
- Кто нас поведет? - спросил другой.
- Тот, кто знаком с мореплаванием.
- Чем погибать в море, лучше умереть на родной земле! - запротестовал третий.
- Прекратить споры! - повысил голос Гугас. - Я все предусмотрел. Каждый третий день к берегу причаливает большой парусный баркас. Команда его состоит из пяти человек, вооружения никакого. Мы легко их одолеем. Капитана и, может быть, еще кого-нибудь из команды возьмем с собой, остальных свяжем и оставим в кустах. Провизию и воду Мазманян уже приготовил. Вот и все.
- А ты уверен, что мы доплывем до русских берегов? - спросил седоусый боец.
- Надеюсь, - ответил Гугас и добавил: - Я никого не неволю, кто не хочет рисковать, может остаться здесь.
- Что ты, Гугас! Как так можно! Куда ты, туда и остальные, - поспешил заявить седоусый.
- Мы все пойдем за тобой, куда ты прикажешь! - хором поддержали его остальные.
Ночью у берега, за скалой, бойцы ждали приближения баркаса. Ночь была темная и тихая, только пенящиеся волны монотонно катились по песку. На рассвете вдали показался красный огонек, он то поднимался, то опускался или совсем исчезал. Все до боли в глазах следили за огоньком. Разрезая своим острым носом волны, к берегу подходил баркас. Команда убрала паруса, и баркас, скользнув по воде, врезался в золотистый песок и остановился. Когда вся команда баркаса сошла на берег, отряд Гугаса кинулся на них из засады. Ошеломленные неожиданностью, матросы не оказали никакого сопротивления. Мазманян с группой бойцов погрузили на баркас бочки с водой и провизию.
Капитана и еще одного пожилого матроса вытащили из кустов и подняли на баркас. Там Гугас приказал капитану:
- Поведешь баркас к русским берегам. Мои люди помогут тебе во всем. Знай - я три года плавал на море и хорошо разбираюсь в компасе. При попытке с твоей стороны повернуть обратно сюда, в Турцию, ты немедленно будешь убит. Ясно?
- Хорошо, поведу! - стуча зубами, согласился капитан.
Через пятнадцать минут баркас, покачиваясь, вышел в открытое море.
Зеленые берега начали постепенно отдаляться. Гугас встал во весь свой богатырский рост на корме и бросил последний взгляд на землю, где веками жил его народ. Он поднял сжатый кулак и, угрожая невидимому врагу, потряс им в воздухе.
Глава четвертая
Жить, чтобы бороться
Вторые сутки шел дождь. Вторые сутки скитался Мурад по горным тропинкам, не чувствуя холода, усталости, голода; он был теперь одинок в этом мире, все прошлое для него стало сплошным кошмаром, а будущее… он не знал, будет ли оно у него. Где-то недалеко от тех мест, где он бродил, проходила дорога: он часто слышал крики караванщиков, звон колокольчиков, песни, но не решался выходить на дорогу: там турки, там смерть!
Но прошел еще один день, и Мурад, уже без сил, все-таки вышел на дорогу и поплелся за одинокой арбой, которую медленно тащила старая тощая лошаденка.
- Эй, кто ты? - крикнул ему настороженным голосом крестьянин.
Мурад ничего не ответил. Ноги его сами подогнулись, и он упал лицом в липкую грязь.
Крестьянин остановил лошадь, сошел с арбы и подошел к мальчику. Он легко перевернул слабое тело Мурада и покачал головой - перед ним было только жалкое подобие человека.
- Опять армянин, - тихо произнес крестьянин, будто боялся, что его могут услышать, и добавил уже со злостью: - Ироды, что делают с людьми!
Он поднял безжизненное тело Мурада на руки, положил на доски, накрыл мешками и хлестнул кнутом свою лошадку. Арба со скрипом покатилась вперед, проваливаясь колесами в глубокие ухабы, залитые мутной водой.
Проехав немного, крестьянин свернул к обочине и остановил телегу. Он вытащил из своего мешка хлеб, кусочек брынзы и протянул мальчику.
- На, поешь немного, а то, брат, ты совсем плох, так недолго и душу аллаху отдать, - сказал он, и пока Мурад, не разжевывая, торопливо глотал куски хлеба, старик смотрел на него и качал головой.
- Сирота, значит? - спросил он.
Мурад отрицательно покачал головой.
- А где же твои родители - отец, мать?
- Мать погибла, а где отец, не знаю, - ответил Мурад сдавленным голосом.
- Ничего, сынок, не падай духом, все на свете преходяще, пройдут и эти тяжелые дни, и люди образумятся, - сказал старик и тяжело вздохнул.
Крестьянин оказался человеком не из смелых. Когда жандармы при въезде в город спросили его о маленьком пассажире, он нескладно, путаясь и краснея, рассказал, что знал, хотя понимал, что потом всю жизнь будет в этом раскаиваться, и как бы для очистки совести отдал мальчику остаток своего хлеба.
Мурада повезли в полицейский участок, а вечером отвели в один из длинных бараков, расположенных почти на самом берегу Евфрата. Раньше здесь были складские помещения.
Барак был набит грязными, оборванными армянскими детьми разного возраста. Одни из них лежали вповалку около стен, другие стояли, прижавшись друг к другу. Тяжелый, спертый воздух вызывал тошноту…
Мурад втиснулся между стоящими, а когда его глаза немного привыкли к темноте, он узнал Ашота и Смпада.
- И ты попался, Мурад? Что ж, добро пожаловать! - воскликнул шутливо Ашот. Как видно, он и здесь не потерял бодрости духа. - Втроем будет веселее, хотя Смпад окончательно раскис, из него слова не вытянешь.
- Нашел время шутить! - буркнул Смпад. - Я ему рассказываю о том, что вчера, лежа в камышах, своими глазами видел, как вели из города и топили мальчиков в Евфрате, а ему хоть бы что! Сегодня ночью, видать, наша очередь.
- Да-а, на это похоже! - сказал Ашот.
- На этот раз конец! - мрачно добавил Смпад.
- Ну, ну, не пророчь, мы еще посмотрим! - рассердился Ашот. - Нечего тут слюни распускать, и так тошно…
Двери опять открылись, ввели еще двоих. Один из них оказался Качазом.
- Я видел, как ты тогда бросился за сестрой в воду, - рассказал Качаз. - И был уверен, что ты спасся. А сам я спрятался за скалой и только ночью, когда курды ушли, вылез.
- Что с остальными? Куда делся мой братишка? - спросил Мурад с тревогой, хотя заранее знал ответ Качаза.
- Все, все погибли, - сказал тихо Качаз. - Сначала мне было очень тяжело, я почти жалел, что не погиб с ними, но потом как-то успокоился, а сейчас совсем не хочу умирать.
Они замолчали. Мурад смотрел на ребят и радовался. Теперь он не один, с ним друзья, с которыми можно идти в огонь и в воду. Он вспомнил слова отца: "Надо бороться!" Но с кем? В мозгу смутно перемешивались события последних дней, и Мурад ясно понял одно: надо жить. Он должен жить - так хотел отец. Он должен жить, жить, чтобы бороться!
- Всем хочется жить, - после паузы сказал Смпад. - Да как это сделать, никто не знает.
- Слушай, Смпад, замолчишь ты наконец или мне придется дать тебе по голове? - не на шутку рассердился Ашот.
- Перестаньте, ребята, ругаться, этим делу не поможешь. Смпад, ты ростом выше нас, посмотри-ка, нельзя ли вытащить решетку из окна, - предложил Мурад.
- Зачем? - в недоумении спросил тот.
- Попробуем, может быть, ночью удастся удрать…
- Правильно говорит Мурад, - поддержал Ашот. - Нужно попытаться, может, в самом деле можно удрать.
Деревянная решетка оказалась ветхой, стоит только немного расшатать ее - и она легко подастся, а проем был достаточно большим, чтобы пролезть через него. Ребята решили подождать до темноты.
В свой план бегства товарищи посвятили еще нескольких незнакомых мальчиков, но те бежать отказались.
Как только начало темнеть, ребята принялись за работу. Ашот встал на четвереньки под окном, Смпад забрался на его спину и легко вытащил деревянную решетку, потом высунул голову и осмотрелся.
- Невысоко, не больше чем полтора метра, можно прыгнуть! Во дворе ни души, двор небольшой, заборчик низенький, через него легко перемахнуть, - весело докладывал Смпад.
Времени нельзя было терять, ребята условились собраться за забором.
- Ты, Ашот, прыгнешь последним. Смотри, чтобы ребята тут шума не подняли, - предупредил Мурад.
Первым прыгнул Качаз, за ним Мурад. Все обошлось благополучно, во дворе никого не было; они незаметно перелезли через забор и стали дожидаться остальных. Вскоре все собрались и тихонько пошли. Добравшись до садов на берегу Евфрата, стали обсуждать дальнейшие планы.
- Нужно выбрать узкое место и переплыть на противоположный берег, - предложил Мурад. - Там скалы, легко спрятаться.
- Я боюсь! - захныкал, как маленький, Смпад.
- Ну, оставайся здесь, никто тебя не заставляет! - с досадой воскликнул Ашот, и Смпаду волей-неволей пришлось поплыть с остальными.
Всю ночь жандармы приводили на мост детей и сбрасывали их, как щенят, в Евфрат.
Утром на берегу ребята подобрали одного мальчика; остальные, как видно, погибли. Этот мальчик оказался их земляком - маленьким Каро. Бедняга долго не мог успокоиться, весь дрожал, заикался и от малейшего звука вздрагивал.
Ребята были очень голодны.
- Пойду на дорогу, может быть, удастся добыть чего-нибудь съестного. А вы ждите меня тут, - предложил Мурад.
Он лежал в овраге на краю дороги и наблюдал. Проходили разные люди, но Мурад не решался подняться и попросить. Наконец вдали показался караван. При звуке колокольчиков у Мурада забилось сердце.
Сколько хороших воспоминаний было связано у него с этими нежными звуками! Каждый раз эти колокольчики извещали о приезде отца со своим караваном, и Мурад бежал далеко за город встретить его. Он знал, что отец непременно привезет ему что-нибудь интересное из далеких краев, расскажет много любопытного о своих приключениях. Все товарищи завидовали Мураду, что у него такой отец, и он гордился этим. Где теперь отец? Жив ли он вообще? Караван приближался. Мурад, как бы проснувшись от сна, начал прислушиваться. До него долетали обрывки отдельных фраз. Что это? Караванщики говорили по-гречески! Позабыв о всякой осторожности, Мурад поднялся из оврага и побежал им навстречу.
Во главе каравана шагал молодой грек, спутник его отца, Теоредис. Мурад его помнил хорошо. В былые времена грек бывал у них дома.
- Здравствуйте, дядя Яни! Не узнаете меня? - спросил Мурад, видя, как удивленно Теоредис смотрит на него.
- Мурад! Сын моего друга! Бог мой! Вот чудеса! Скажи, дорогой, как ты попал сюда, что делаешь в этих местах?
К ним подошли остальные караванщики. Хотя Мурад и говорил по-гречески, но, не зная товарищей Теоредиса, он замолчал.
- Не бойся, тут все свои, рассказывай, - ободрил его Теоредис.
Мурад коротко рассказал все и попросил спасти их.
- Сколько вас? - спросил Теоредис.
- Пять человек.
Караванщик покачал головой.
- Все говорят по-гречески?
- Нет, только двое, я и мой двоюродный брат.
- Что вы скажете? - обратился Теоредис к своим спутникам.
Все задумались. Никто не отвечал.
- Оставить в беде сына друга, который не раз делился со мной последним куском хлеба, я не могу. Я возьму Мурада с собой; может быть, можно было бы взять и его брата, коли он тоже знает по-нашему, их легко выдать за своих, а как быть с остальными - не знаю… Что же, мы вас двоих возьмем с собой, - обратился он к Мураду.
- Нет, дядя Яни, я не могу оставить остальных ребят. Возьмите нас всех, спасите, иначе мы погибнем! - умолял его Мурад.
- Возьмем всех, Яни, будь что будет! - предложил один из караванщиков, пожилой человек.
- Поймают и нас убьют, - опасливо проговорил другой.
- Да… Дело тяжелое… - вздохнул Теоредис. - Пять живых душ… Они в самом дело погибнут. Что ж, рискнем, положимся на милосердие всевышнего, он не оставит нас без своей помощи. Двоих выдадим за греков, остальных спрячем между тюками. Ладно, Мурад, иди зови остальных, да поскорее, пока на дороге никого нет.
Глава пятая
У греков
На четвертый день Теоредис, ехавший во главе каравана, повернул вправо от шоссе, к узкой тропинке, извивающейся между невысокими холмами. Вокруг царила тишина, только внизу журчала маленькая горная речушка. Горизонт был окутан легким туманом, и казалось, что по мере приближения каравана туман поднимается и уходит все дальше, оставляя на редкой растительности холмов крупные, прозрачные капли росы.
Утреннее солнце озарило вершины далеких гор. Природа лениво просыпалась от ночной дремоты.
Ехали молча, все были погружены в свои думы. Идущий впереди Мурада пожилой грек глубоко вздохнул и воскликнул:
- О господи! Как красиво и хорошо кругом, и до чего же злы люди!
После двухчасовой езды, когда солнце уже вышло из-за гор, показалась убогая деревушка, притаившаяся между холмами. Закопченные одноэтажные домишки ее покосились, вросли в землю. На всем лежал отпечаток нищеты; даже бревенчатая церковь согнулась и покачнулась набок; казалось, что грубый деревянный крест вот-вот свалится с колокольни.
При появлении каравана вся деревня высыпала на улицу. До полусотни ребят разного возраста, с бледными, исхудалыми лицами и со вздутыми животами, одетые в лохмотья, окружили приезжих. Они удивленно рассматривали нежданных гостей. Мурад и его товарищи стояли неподвижно, опустив глаза, и дожидались возвращения своих попутчиков. Они смутно понимали, что в маленьком домике около церкви, где собрались караванщики и старейшины деревни, решалась их судьба.
Вскоре Теоредис окликнул Мурада:
- Эй ты, мальчик! Иди сюда, тебя зовут!
Мурад удивился, почему грек не назвал его имени, но, войдя в дом, понял.