За ним кинулись ребята, подоспели еще несколько рабочих, и дашнакских молодчиков отогнали.
- Правильно сказал дядя Мисак! - начал, в свою очередь, на весь зал кричать Мурад. Вот мы, армянские юноши, спасшиеся от резни, просим работы, а нам ее не дают… Мечтали об учебе, но учиться нельзя. Какие же у нас с вами общие интересы? Нет, наши интересы разные!
В ответ ему опять раздался вой и крики:
- Полицию! Познать полицию!
- Долой этих бандитов!
- Бей их!
В зал ворвались полицейские, открыли запасные выходы и рабочих, окружавших Мисака, начали выталкивать через эти выходы на улицу. Кое-где в зале началась драка.
Какой-то хорошо одетый человек ударил Мурада кулаком по лицу. Брызнула кровь. На Мурада посыпались новые удары; его били по голове, по спине, куда попало. Качаз, в свою очередь, набросился на обидчиков Мурада, но в этот момент их вытолкнули на улицу.
- А сейчас давай ходу! Не попадайтесь в руки полиции! - скомандовал Мисак и с проворностью молодого человека бросился в переулок.
Вслед за ним разбежались и его защитники.
Вскоре Мурада вызвали в полицию.
Комиссар интересовался, почему они решили ехать именно в Россию.
- Мы армяне, господин комиссар, и хотели ехать к себе на родину, в Армению. Куда же нам еще деваться?
- Ты мне вопросы не задавай, иначе исковеркаю всю твою физиономию. Здесь я задаю вопросы, понятно? Значит, родился в городе Ш., а говоришь, что родина твоя где-то в Ереване? Интересно, как это у тебя получается?.. Короче говоря, ты и твои товарищи - коммунисты?
- Нет, господин комиссар, мы не коммунисты.
- Тогда скажи мне: кто посоветовал вам ехать в Советскую Россию?
- Никто, сами надумали.
- Хитер ты, как я вижу, но меня не проведешь: знаем мы вас, таких наивных! Кончай игру, признавайся, и мы дадим вам визу на выезд в ваше большевистское царство.
- Я вам говорю правду, господин комиссар.
- Что ж, раз ты упорствуешь, а против тебя имеются явные улики, я принужден тебя задержать до выяснения.
Мурад обомлел: попасть в турецкую полицию - и за что? Он даже слов не мог подобрать, чтобы сказать что-либо в свое оправдание, и только спросил:
- Какие же это улики, господин комиссар?
- Как же! Хочешь ехать в Советскую Россию в то время, когда все бегут оттуда. Разве ты не видел на улицах Стамбула людей, убежавших из России?
Да, Мурад знал, что оттуда бегут, - еще недавно пароход за пароходом выгружали в Стамбуле массу русских, - но это были богатые или белогвардейцы.
Мурада арестовали. Его заставляли признаться, что он коммунист, требовали назвать фамилии членов коммунистической организации Стамбула, авторов листовок, появляющихся частенько на улицах. Видя, что он упорствует, его начали бить.
Продержав два дня Мурада в камере и не найдя никаких улик против него, полицейские, надев на него наручники, переправили Мурада в другой участок - и так без конца. В течение месяца он побывал во всех двадцати семи полицейских участках Стамбула. Ему, как не осужденному, пищи не полагалось, деньги у него отобрали в первую же ночь, когда он лежал без памяти от побоев. И чтобы не дать Мураду умереть от голода, полицейские, сопровождающие его из участка в участок, великодушно разрешали ему попрошайничать - таковы были обычаи турецкой полиции в Стамбуле. Но Мураду было невыносимо стыдно подходить с кандалами на руках к людям и просить милостыню.
Увидев его робость, опытные полицейские сами водили его к армянским лавочникам и сами за него просили, а он в это время, понурив голову, стоял где-нибудь в углу лавки и готов был провалиться сквозь землю, умереть от голода, лишь бы не переносить это страшное унижение.
Наконец Мурад, как видно, надоел полицейским, но они не знали, как с ним поступить дальше. В одном из предместий, в Боюкдере, комиссар вызвал его к себе и предложил:
- Найди себе двух поручителей и можешь проваливать отсюда.
Но кто мог за него поручиться? Ребята в счет не шли, оставались рабочие из типографии. Но разве мог он обратиться в таком положении к ним и навлечь на своих друзей подозрения? Обдумав все это, Мурад твердо заявил, что у него никого нет, кто бы мог за него поручиться.
- Как же с тобой быть?
Комиссар задумался.
- Тогда вот что, - предложил он, - давай прыгай в окно коридора и удирай, мы тебя задерживать не станем.
- Я этого не сделаю, - наотрез отказался Мурад.
- Почему?
- Как же! При первом удобном случае меня арестуют, на этот раз за бегство из полицейского участка, и осудят.
- Вот чудак! Да пойми ты наконец, что мы тебя так отпустить не можем, этого не позволяют правила!
Мурада опять увели в камеру. Ему поручили убирать комнаты участка, очищать дорожки в саду и выполнять разную грязную работу, но на свободу не отпускали. Ребята наконец напали на след Мурада и, продав кое-что из его вещей, принесли ему передачу и чистое белье.
Увидев Мурада как-то в саду за работой, комиссар подошел к нему.
- Ну как же мне быть с тобой? Вот задал ты нам задачу, сукин сын! - сердито процедил он сквозь зубы. - Первый раз в жизни вижу арестанта, у которого в целом городе нет двух поручителей и который не хочет добровольно уходить из участка. Чудак ты какой то, мямля, а не арестант!
- Мне некуда, да и незачем идти, - в тон ему ответил Мурад. - Тут и воздух хороший, морем пахнет.
Комиссар рассвирепел.
- Вон отсюда, бездельник! - закричал он и вытолкнул Мурада на улицу через калитку сада.
За время ареста Мурада из типографии уволили. Сейчас работал одни Качаз, но его заработок был слишком мал, чтобы кормить четырех человек. Нужно было на что-то решиться.
- Поедем, ребята, в Грецию. Язык мы знаем, - предложил Мурад. - На худой конец, где-то в Афинах Теоредис, мы легко его отыщем.
- Ну, нет, был уж я у греков и ни за что больше не поеду к ним! - наотрез отказался Качаз.
И ребята решили отправиться в Афины втроем.
Перед отъездом Мурад пошел в типографию попрощаться с товарищами. Старый наборщик долго тряс его руку.
- Нам тоже здесь недолго осталось жить, где-нибудь еще встретимся с тобой, Мурад, - сказал Мисак.
А Исмаил на прощание только улыбнулся жалкой улыбкой, словно ему было неловко за своих соотечественников.
- Ничего, Мурад, ты еще вернешься в Турцию, но уже в новую Турцию, и это время не за горами.
Исмаил повернулся и ушел.
Настал день отъезда.
На пристани, прощаясь, Качаз протянул Мураду свой кошелек с последними деньгами.
- На, бери, Мурад, они вам пригодятся!
- А ты?
- Мне деньги не нужны. Завтра же заберусь в любой отходящий пароход и уеду отсюда куда глаза глядят, в Америку или Францию. Мне все равно.
- Ты хоть пиши нам, - попросил Мурад.
- А куда это я вам напишу? "В некоторое царство, в некоторое государство, моим дорогим товарищам" - так, что ли, писать на конверте?
- Ты не шути, Качаз. Можешь писать в Афины до востребования. Нужно же нам знать о тебе!
- Ладно, напишу, если, конечно, к тому времени будет о чем писать.
Мушег не выдержал и прослезился, а Мурад, чтобы не показать своего волнения, побежал на пароход, и только Каро остался с Качазом на молу до третьего гудка.
Глава седьмая
Под чужим небом
На грузовом пароходе было тесно и неуютно. Множество угрюмых мужчин, худых, изможденных женщин с маленькими детьми заполняло грязные трюмы. Они ехали в чужие края, совершенно не представляя себе, где будет их последняя остановка и когда придет конец их вечным скитаниям. Затхлый воздух трюма, пропитанный специфическим запахом моря и людских испарений, вызывал тошноту, и, чтобы избавиться от этого невыносимого запаха, Мурад позвал товарищей на палубу.
Мелкая зыбь рябила серую воду. Пароход, оставляя за собой пенистую дорожку, медленно шел вперед. В прохладном вечернем воздухе кружились чайки. В поисках добычи они парили над морем, то взлетая высоко вверх, то стремительно падая вниз. С наступлением темноты вдали один за другим зажглись огни маяков. На палубе стало прохладно, но спускаться вниз никому не хотелось.
Юноши впервые в жизни ехали морем и без конца любовались его беспредельными просторами. Облокотившись на перила, они молча смотрели вдаль, стараясь представить себе, что ждет их впереди, под чужим небом.
По пути часто встречалось множество маленьких каменистых островов. Пароход в поисках попутного груза делал частые остановки. Как только матросы бросали якорь, оборванцы на почерневших, старых лодках окружали пароход. Споря, ссорясь, люди старались отнять работу друг у друга. Эта борьба за жалкие гроши вызывала у ребят еще большую тревогу за будущее.
На четвертые сутки пароход причалил в порту Пирей. На пристани их встретила разноплеменная, многоязычная толпа. Кого только здесь не было! Турки, арабы, итальянцы, мавры, албанцы… Крики носильщиков, мелких торговцев, громкий говор матросов, сливаясь в одно, с непривычки оглушали.
- Вот и доехали. А что дальше? - спросил Мушег, подавленный видом этого человеческого муравейника.
- Будем искать работу, а если ничего подходящего не найдем, то махнем в Афины. Как-никак мы сейчас находимся на территории христианского государства, - ответил Мурад.
И вдруг с криком: "Чемодан!" - бросился за каким-то оборванцем, уносящим его вещи. Пока Мурад догонял вора, другой вор стащил узелок Каро.
- Эге, ребята! Здесь похлестче Стамбула, зевать не приходится, - сказал Мушег.
- Последнее белье унесли! - горевал Каро.
За портом шум не утихал. По длинным, мощенным булыжником улицам, около многочисленных кафе, ресторанов, баров и просто питейных заведений с громкими названиями - "Золотой якорь", "Грезы моряков", "Лондон", "Марсель" - горланили пьяные матросы, а среди них шныряло множество молодых нарумяненных девиц.
За мраморными столиками, стоящими прямо на тротуаре, под полосатыми тентами, сидели солидные на вид люди и развлекались игрой в домино.
В Пирее юноши безуспешно потратили три дня на поиски работы. Хотели было поступить в матросы, но и здесь ожидала неудача: в пароходных компаниях требовали матросские книжки, которых у них не было.
В первую ночь решили переночевать в саду. Дождавшись ухода посетителей, улеглись на скамейках, но около них словно из-под земли выросла грозная фигура полицейского.
- Разве вы не знаете, что здесь спать не полагается? - спросил он.
- Нам негде ночевать, - ответил Мурад.
- Это меня не касается. Вон ночлежка, идите туда. - Полицейский показал рукой на длинное деревянное здание.
В ночлежке за три драхмы можно было получить койку, а за одну разрешалось спать на голом полу. Заплатив скрепя сердце девять драхм, юноши вошли в грязное помещение. Чтобы добраться до коек, стоящих за перегородкой, им пришлось шагать через лежащих на полу людей. Воздух в ночлежке был спертый, тяжелый.
- Лучше спать где-нибудь под открытым небом, чем в этом аду, - тихо сказал Мушег.
Каро, измученный целым днем бесполезной ходьбы, еле держался на ногах. Страшась, как бы товарищи не передумали, он жалобно попросил:
- Давайте уж эту ночь поспим здесь, я не в силах больше двигаться.
На рассвете они без оглядки убежали из ночлежки.
- Я ни за что сюда больше не приду! Здесь хуже трюма грузового парохода! - воскликнул Мушег, жадно дыша свежим воздухом.
Днем они пошли за город поискать себе место для ночлега. Сразу же за окраинными домами начались бесконечные голые холмы с чахлой растительностью. Между холмами, в низинах, - оливковые рощи, крохотные огороды и табачные плантации, а чуть повыше - деревни с покосившимися от времени домишками.
- Точь-в-точь как та греческая деревня в Турции! - воскликнул Мушег.
- Ну нет, там были леса, просторные пастбища, а здесь что? Песок да камень, - не согласился Мурад.
Посидев немного на траве, ребята собрались обратно. В это время к ним подошел старик в крестьянской одежде и в широкополой соломенной шляпе.
- Скажите, дядя, нам здесь можно ночевать, не прогонят? - спросил Мурад, поздоровавшись со стариком.
Старик внимательно посмотрел на ребят, потом достал из кармана широких шаровар кисет, набил трубку и закурил.
- А вы откуда? - наконец спросил он.
- Из Турции приехали, от резни спаслись, ищем себе работу, - опять за всех ответил Мурад.
- А-а! Понимаю. Там, под Измирней, мой единственный сын погиб. Пусть будут прокляты те, которые выдумали войну!.. Ночевать здесь? Что же, ночевать можно, вон мой шалаш, заберитесь туда и ночуйте себе, только ночи прохладные, вам будет холодно.
- Ничего, мы уже привыкли.
- Работу, говорите, ищете? Трудно с этим, ой как трудно! Народу столько со всех сторон нахлынуло! Все ищут работу, а какая по теперешним временам работа?.. Я слышал, что на больших табачных плантациях берут рабочих. Это километров тридцать отсюда будет, вон там, за холмами. - Старик показал рукой и еще раз посмотрел на юношей. - Попробуйте. Может быть, вам посчастливится, вы еще молодые, сильные, а вот меня больше никто не возьмет, я свое отработал.
На табачной плантации действительно люди были нужны, и их приняли на работу.
- Соорудите себе шалаш и устраивайтесь, - сказал им смотритель, - а утром на работу, там вам покажут, что делать.
Человек семьдесят в одних трусиках и в широкополых соломенных шляпах на головах рядами работали на плантации. Их потные спины блестели под палящим солнцем. Некоторые из них, бросив беглый взгляд на вновь пришедших, снова принялись за работу. Ни одного приветливого взгляда, лица у всех угрюмые, сосредоточенные, - по крайней мере, так показалось Мураду.
В полдень ударом по висящей на столбе жестянке известили о перерыве на обед. Рабочие, выпрямив усталые спины, медленно поплелись в разные стороны. Они поодиночке уселись на голую землю и принялись за свой завтрак, состоящий из куска хлеба, головки лука и соли, смешанной с красным перцем. Покончив со скудной едой, люди растянулись в тени шалашей и задремали.
Рабочий день кончился, когда зашло солнце и наступил прохладный вечер. Усталые рабочие, пошатываясь, побрели к своим шалашам. Кое-кто разжег костер и начал варить себе обед. Не было ни веселого шума, ни оживленных разговоров; здесь каждый жил обособленно.
Мурад скоро понял причину обособленности своих новых товарищем. Каждую субботу многие из них, получив заработанное, покидали плантацию и отправлялись дальше искать себе лучшей доли, а в понедельник вместо ушедших приезжали новые и так без конца. За короткое время люди не успевали познакомиться друг с другом.
Мураду и его товарищам некуда было уезжать. В этой чужой стране у них не было ни надежды на другую работу, ни друзей, ни знакомых, к которым они могли обратиться за поддержкой, и они терпели, хотя было очень тяжело.
Но скоро пришлось уехать и им: работа окончилась, и они получили расчет. Потолкавшись несколько дней в Пирее, они отправились в Афины.
После шумного, пестрого порта Пирей Афины показались привлекательнее. Широкие площади, хорошие парки и многоэтажные дома украшали город. Но и здесь на каждом шагу пестрели вывески многочисленных ресторанов и шикарных гостиниц, словно весь город состоял из одних ресторанов.
На улицах было полно иностранцев - надменных англичан и американцев с фотоаппаратами, шустрых французов со своими шикарно одетыми дамами.
- Да, здесь люди живут! - воскликнул Мушег.
- Люди-то живут, а вот как мы будем жить, не знаю, - печально ответил Мурад.
Первые дни они с увлечением осматривали город, многочисленные памятники старины, музеи, развалины Акрополя. Уроки древней истории живо восстанавливались в памяти. Но по мере того как заработанные таким тяжелым трудом деньги таяли, их тревога за будущее увеличивалась с каждым днем.
Как-то на улице они увидели высокое здание с вывеской "Почта и телеграф" и, вспомнив о Качазе, зашли туда. Накрашенная девушка за окном долго копалась в ящиках, наконец вынула пожелтевший конверт и протянула ожидающему Мураду.
- Ребята! Письмо! - радостно крикнул он и тут же, на почте, прочел письмо Качаза вслух.
"16 июля 1926 года
Франция. Марсель.
Дорогие друзья!
Пишу наугад, не знаю, где вы и что с вами. Временами ругаю себя за то, что так необдуманно расстался с вами. Как ни говорите, жить одному в чужой стране тяжело. Хотя мои товарищи по работе, французы, ребята общительные, но мы друг друга мало понимаем, больше объясняемся при помощи рук, чем языком. Удивительное дело: вокруг народу тьма, а я одинок. На заводе, где я сейчас работаю, есть несколько армян, но и с ними я не сумел сойтись, они почему-то меня чуждаются. Подождите, вы так ничего и не поймете из моего письма, лучше напишу по порядку.
Через неделю после вашего отъезда я тайком пробрался на отходящий пароход и спрятался в трюме. Поверите, я даже не спросил, что за пароход и куда он направляется. Мне было совершенно безразлично, куда ехать, хоть к черту на рога, лишь бы уехать из благословенного Стамбула, - уж очень опротивел мне этот город, а без вас он и вовсе показался проклятым.
Когда пароход благополучно прошел Дарданеллы и вышел в открытое море, я вылез из своего тайника: мне опасаться было нечего, самое большее, что могли со мной сделать, - это высадить в первом порту. Но на этот раз впервые в жизни мне по-настоящему повезло. На пароходе заболел кочегар, и помощник капитана, узнав, что я немного бывал на море и не боюсь качки, предложил занять место больного. Разумеется, я долго просить себя не заставил. Но кочегар выздоровел, и в Марселе я решил, что мне придется покинуть пароход и пойти искать себе работу в доках. С работой кочегара я немного свыкся, - хоть она и тяжелая, но в общем ничего. Я обратился к судовому механику с просьбой дать мне справку, что я с работой кочегара справлялся хорошо. "Разве ты думаешь поступать в кочегары? Если так, тогда, пожалуйста, можешь остаться у нас", - сказал он. Итак, я стал кочегаром на французском пароходе "Роз нуар". Потом мы поплыли в Африку. Были в Александрии, два раза заходили в Стамбул. За это плавание я увидел много интересного, о чем напишу вам в другой раз, когда получу от вас ответ. В общем все шло хорошо, и я решил было стать моряком, но странное дело - мне почему-то платили меньше всех, наравне с неграми, а это почти наполовину меньше заработка белого матроса. В феврале, когда мы снова стояли в Марселе, я попросил механика объяснить мне причину такой несправедливости.
- Матрос без документов хуже негра, - сказал он мне. - И если ты недоволен, то можешь проваливать на все четыре стороны.
После этого мне пришлось уйти.
Один матрос, с которым я подружился во время плавания, устроил меня в доках, где я работаю клепальщиком, вернее - учусь.
Здесь много безработных, и каждый рабочий дрожит за свое место. В любую минуту можно остаться за бортом, а это страшно, в особенности для нашего брата эмигранта: ведь никакой закон нас не защищает, не говоря уже о том, что нам пособия по безработице не полагается.
Вот какие мои дела. Очень хотелось бы узнать о вас: как вы устроились, как живете? Вам, наверное, легче, чем мне: вы греческий язык знаете не хуже самих греков.