Ребята, напишите поскорее, подробно опишите свое житье-бытье. Я буду ждать вашего ответа с нетерпением.
Ваш Качаз.
P. S. Мурад, если вам туго, то напиши. Франков двести я могу выслать. Хотел пригласить вас сюда, да боюсь. Во-первых, очень сложно получить визу (другое дело, если бы вы могли путешествовать, как я), во-вторых - а это, пожалуй, самое главное, - боясь, что вы здесь не сумеете найти работу, тем более без знания языка. Пиши.
К.".
- Ай да Качаз! Молодец, не то что мы! Сам устроился, работает, да еще денег нам предлагает! - восторгался Мушег.
- Когда это было! Смотри, письмо написано шестнадцатого июля, а сейчас конец ноября. За это время он мог десять раз потерять работу, - умерил восторг товарища Мурад.
- Все равно. Качаз не пропадет, я в этом уверен.
- Мы тоже не пропадем. Только не унывайте. Пошли искать Теоредиса, - может, он нам поможет. Мы люди не гордые, примемся за любую работу, а там видно будет, - успокоил Мурад своих упавших духом товарищей.
В адресном столе Теоредиса не числилось.
- Наверное, ваш знакомый живет на пустыре, где дома без номеров, а улиц совсем нет; поищите его там, если вы твердо знаете, что он в Афинах, - посоветовала добродушная женщина, долго рывшаяся в картотеке.
На окраине города громоздилось множество бесформенных лачужек, сколоченных из разбитых ящиков и железных листов, без окон и дверей, кузовов старых автомашин, землянок. Издали все это напоминало цыганский табор. Здесь жила афинская беднота.
После долгих и настойчивых расспросов Мураду наконец посчастливилось натолкнуться на человека, знающего Теоредиса.
- Знаю, как же! Вместе работаем на текстильной фабрике, только в разных цехах. Он сейчас на работе, отправляйтесь туда и попросите в проходной, может быть, сторожа вызовут его, - сказал рабочий и взялся показать дорогу на фабрику.
В проходной Теоредиса вызвать отказались и грубо предложили не путаться под ногами. Делать было нечего. Юноши устроились на краю тротуара, напротив ворот, и стали ждать конца смены.
Часа через два раздался протяжный гудок, извещающий о конце смены, и вскоре у ворот показалась знакомая фигура бывшего погонщика мулов; сейчас он был в запачканной спецовке. Мурад еще издали закричал:
- Дядя Яни!
Теоредис от неожиданности растерялся, но сразу же пришел в себя и стал радостно обнимать ребят.
- Вот так встреча! Никак не думал увидеть вас здесь! - Он долго тряс руку Мурада. - Вижу, вас трое, - где же остальные? Тот, черный, что у нашего попа жил, брат, кажется, твой, и другой, высокий?
- Высокого больше нет в живых, а от черного только что получили письмо - он в Марселе.
- Пойдемте ко мне, там вы мне все расскажете, - предложил Теоредис. - Кстати, мы обсудим, как вас устроить. Подумать только: судьба нас в третий раз сводит вместе!
По дороге Теоредис говорил без умолку. Оказалось, что он работает молотобойцем и надеется вскоре стать кузнецом.
- Знаешь, Мурад, я женился, - наконец сообщил он. - Жена моя тоже на фабрике работает, она ткачиха. - И, смутившись, добавил: - Скоро у нас ребенок будет!
- Я очень рад за вас, дядя Яни! - искренне сказал Мурад.
Теоредис привел их в лачужку, где ютился он с женой.
Жена Теоредиса, круглолицая, маленького роста женщина, встретила их приветливо.
- Яни не раз рассказывал мне вашу историю, как он тогда спас и увел вас к себе в деревню, как вы там жили, как встретили его на железной дороге и вместе уехали в Константинополь, - говорила она сочувственно.
Вспомнили родину, караван Гугаса, греческую деревню, мать Теоредиса и его сестру Марту, деревенского попа, который непременно хотел крестить ребят. За это время хозяйка приготовила скромный обед и угостила всю компанию.
- А теперь пойдем на фабрику, к управляющему, поговорим насчет работы, авось он примет вас, - предложил Теоредис.
Управляющий, солидный человек с большим животом, согласился принять на работу Мурада и Мушега - первого в качество ткача, а второго учеником слесаря в ремонтную бригаду - и направил их в общежитие. Но Каро не принял.
- Для ткача он мал ростом, до батана не достанет, а для другой работы слаб, - сказал он.
Напрасно Мурад просил - ничего не помогло, управляющий остался неумолимым.
Ребята вышли на улицу счастливые. Только Каро стоял растерянный.
- Ничего, Каро, ты не падай духом. Пока поживешь с нами, а там найдешь себе какую-нибудь работу, - сказал Мурад.
Общежитие, куда они переехали жить на следующий день, напоминало ночлежку в Пирее, с той разницей только, что здесь вместо коек были двухэтажные нары. Семейные рабочие отгородились от холостяков ситцевыми занавесками. В узком проходе между нарами женщины готовили обед, стирали белье. Тут же бегали полуголые детишки.
Найдя себе свободное место на нарах и оставив свои вещи на попечение Каро, Мушег с Мурадом отправились на фабрику.
Мураду никогда не приходилось бывать на текстильной фабрике. Грохот сотни ткацких станков, расположенных в одном зале, оглушил его. Он растерянно шагал вслед за мастером по узкому проходу, боясь, как бы не попасть в эти быстро вертящиеся машины. Ткачи и ткачихи, все в пыли, с побелевшими, как у мельников, бровями, проворно работали за станками. По углам цеха лежали груды суровья. Мураду показалось, что он очутился в каком-то подземном аду, где все вокруг шумело, грохотало для того, чтобы человек нигде не нашел себе покоя.
Мастер привел его к пожилому ткачу и что-то сказал ему, потом закричал на ухо Мураду:
- Постой вот около него! Он тебе покажет, что надо делать!
Вечером Мурад вернулся в общежитие совершенно разбитый. У него сильно болела голова, и в ушах все еще раздавался грохот станков.
- Ну как? - спросил его Каро.
- Если не оглохну, то ничего. Работа сама по себе несложная, можно быстро освоить; это тебе не наборщиком быть.
Мушег вернулся возбужденный. Он был грязный, измазанный. Его одежда, руки, лицо - все было в масле.
Поужинав на скорую руку, усталые, они легли спать, постелив на нары свое единственное одеяло, но уснуть им долго не удавалось. Взрослые обитатели общежития громко разговаривали, дети плакали. К полуночи как будто все успокоились, но тут же пьяный рабочий начал бить свою жену. Она кричала, молила о помощи, но почему-то никто даже не пошевелился. Как видно, такие картины здесь были привычны.
- Мурад, ты не спишь? - спросил Мушег.
- Какой тут сон! У меня так трещит голова, что, наверное, скоро лопнет.
- Тебе не кажется, что с каждым новым шагом наше прошлое кажется лучшим? Там, на табачной плантации, хоть тихо было и воздух чище.
- Поживем - увидим; может быть, нам скоро удастся выбраться отсюда.
- Если бы можно было легко выбраться, то эти люди, наверное, не стали бы жить в таком аду.
- Выбрался же Теоредис: хоть и в лачуге живет, а все-таки свой угол.
Только к утру они заснули, но тут же раздался гудок, зовущий на работу. Разбитые от бессонной ночи, Мурад и Мушег на скорую руку оделись и побежали на фабрику.
Для них началась новая жизнь - жизнь фабричных рабочих.
Глава восьмая
Каро
Потекли однообразные и скучные дни. На рассвете гудок, потом бесконечно длинные часы в шумном цехе и бессонные ночи в тесном, полном клопов общежитии… И так изо дня в день. А за стенами фабрики, особенно в центре города - шумная жизнь, веселая музыка, танцы, яркие рекламы кинобоевиков. Но юношам стыдно было ходить в город в своей рваной одежде и потрепанных ботинках. Зато Каро, будучи свободным от всяких дел и забот, целыми днями бегал по Афинам.
Он уже привык к шуму и сутолоке, даже успел приобрести себе друзей среди уличных мальчишек. По совету одного из них Каро занялся продажей газет. Прижав под мышкой кипу свежих, пахнущих типографской краской газет, он, босой, вихрем носился по улицам, выкрикивая фантастические новости:
- Экстра, экстра! Покупайте газету! Покупайте газету! Потрясающая новость: ревнивый муж топором зарубил жену!
На другой улице:
- История похищения пятидесяти тысяч долларов!
Каро научился на ходу получать деньги, давать сдачу, первым появляться в местах, где особенно ходко покупали газеты, - у подъезда варьете, у дверей ресторанов и баров, - и так с раннего утра до поздней ночи. Каро старался во всем подражать своему другу Папандопуло. У того выручка всегда бывала больше, чем у Каро, хотя они оба продавали одинаковое количество газет.
- А как ты даешь сдачу? - поинтересовался Папандопуло, выслушав жалобу Каро на низкий заработок.
- Обыкновенно, сколько полагается.
- Тогда тебе лучше заняться чем-нибудь другим - так ты проторгуешься.
- Не понимаю… - замигал своими маленькими глазками Каро.
- Пошевели мозгами. Как по-твоему, для чего человеку дана голова - шапку носить или соображать?
- Что ж тут соображать-то?
- Газетчику нужно больше соображать, чем банкиру. Банкир сидит себе и подсчитывает деньги, а нашему брату приходится с первого взгляда определять клиента, что за человек: настоящий богач или только по виду, щедр или скряга? Если попадается клиент с дамой, да еще чуточку навеселе, то смело отсчитай ему половину сдачи: он, не взглянув, спрячет в карман - и дело с концом.
- А если он посчитает, тогда что?
- Ничего. Вежливо попросишь извинения и отсчитаешь сдачу полностью: ошибся, мол. Бывают, конечно, такие бессовестные, что дадут тебе раза два по уху, - ну так что ж, пусть.
Каро понемногу входил во вкус уличной жизни, пел веселые песни, острил, плевал сквозь зубы, часто посещал кино, а главное - не унывал. Он даже завел себе постоянных клиентов. Особенно успешно он продавал вечерние выпуски в вестибюле гостиницы "Гранд отель", находившейся на Королевской площади. Хозяин гостиницы, толстый грек, шутил с Каро, когда бывал в хорошем настроении:
- Ну, как идет торговля, купец?
- Ничего, идет, только не знаю, как лучше разместить капиталы: магазин открыть или издавать свою газету? - на шутку шуткой отвечал Каро.
- Лучше всего купить пароход.
- Дураков нет: пароход утонет, и денежки пропадут. Газета лучше: пиши все, что придет в голову, товар дешевый.
Посетителям гостиницы тоже нравился этот шустрый подросток, они от души хохотали над его остротами.
Однажды хозяин задержал Каро дольше обычного и под конец разговора спросил:
- А что ты скажешь, господин купец, если я предложу тебе работу у себя?
- Скажу спасибо и, полагая, что в компаньоны вы не собираетесь меня взять, в свою очередь, спрошу: что за работа и сколько за нее платят? - весело ответил Каро.
- Жох парень! За словом в карман не лезет, - сказал один из посетителей. - Из него выйдет толк.
- У меня одного лифтера не хватает. Если хочешь, то можешь занять его место, - на этот раз серьезно предложил хозяин.
- Замечательная работа! Я всю жизнь мечтал кататься на лифте, и до сих пор ни разу не приходилось. Что же, это мне подходит. А какие условия?
- Питание и форма. Спать будешь вот здесь. - Хозяин показал на маленькую будку за парадными дверями. - Это на тот случай, если кто-нибудь из посетителей запоздает. Все, что заработаешь, - твое.
- Чаевые, значит?
- Угадал.
- А много бывает?
- Это уж зависит от тебя, как сумеешь понравиться моим посетителям.
- Что ж, условия неплохие, я согласен. Когда можно приступить к делу?
- Хоть завтра.
- Хорошо, утром приду.
Попрощавшись с товарищами, Каро с удовольствием оставил общежитие и перешел жить в будку за дверью гостиницы.
Учеба Мурада на фабрике, как когда-то в типографии, шла успешно, и вскоре он уже самостоятельно работал за ткацким станком. У Мушега дела обстояли хуже. Слабый, он быстро уставал, часто бил молотком по рукам, резал пальцы, но все переносил молча, терпеливо. Он внимательно присматривался к приемам опытных слесарей-ремонтников, старался понять устройство ткацких станков, наладкой и ремонтом которых занималась его бригада. Бригадир Триондофилас, высокий худой человек, замечая его старания, всячески ему помогал, поручая на первых порах легкую работу.
Иногда во время обеденного перерыва в мастерскую забегал Теоредис, - он все еще надеялся, что скоро станет кузнецом и тогда дела его пойдут лучше.
- Можно сказать, что я с детства был кузнецом. Еще в караване мне не раз приходилось подковывать мулов, Гугас эту работу всегда поручал мне, - говорил он Мушегу.
Воспоминания о прошлом всегда вызывали у Теоредиса тоску. Он тяжело вздыхал, глаза его делались задумчивыми.
- Отмахаешь, бывало, за день километров сорок - и хоть бы что! Словно на мягкой траве лежал целый день: ни усталости, ни боли в ногах - ничего не чувствуешь. А сейчас, поверишь ли, по ночам спать не могу, все косточки болят.
- Тогда вы молоды были, дядя Яни.
- И то правда, в тридцать пять лет стариком выгляжу. Жизнь, брат, скрутила.
Однажды в субботу Теоредис пришел к ним в общежитие явно в приподнятом настроении.
- Ребята! Завтра приходите ко мне обедать! - весело воскликнул он.
- С чего это, дядя Яни, решили пригласить нас? - спросил Мурад.
- Как с чего! У меня сын родился! Назвали мы его Николасом, как тебя звали у нас в деревне. Завтра крестить будем. Так приходите и Каро позовите, у него ведь тоже никого нет. Жена вчера сказала: "Позови своих друзей, пусть придут, домашнего обеда отведают". Она у меня сердечная женщина.
- Спасибо, дядя Яни, непременно придем и подарочек твоему Николасу принесем.
- Подарки не нужно, лишнее. Вот крестным отцом тебя хотел сделать, да поп не разрешил. "Не грек", - говорит.
Утром Мурад с Мушегом пошли за Каро. Но он отказался:
- Что я там буду делать? Пообедать и здесь могу не хуже, чем у твоего Теоредиса.
Мурад удивленно посмотрел на Каро.
- Да разве мы с Мушегом идем к нему ради обеда?
- А зачем же тогда?
- Он же земляк. Разве ты забыл, что он когда-то спас нам жизнь и здесь не отказался протянуть руку помощи! Наконец, он тоже одинок и от всего сердца приглашает нас к себе.
- За все это спасибо, но мы тоже помогли ему перебраться в Константинополь, значит, квиты.
- Слушай, Каро! Я не узнаю тебя! Неужели, по-твоему, все на свете делается по расчету и ни дружбы, ни привязанности не существует? Чтобы доставить хоть маленькое удовольствие Теоредису, я готов сделать все, что только можно.
- Ну и на здоровье, кто тебе мешает! - дерзко ответил Каро. Манеры его сейчас стали развязнее.
- Жаль мне тебя. На этой лакейской работе ты потерял человеческий облик.
Мурад повернулся и вышел. Мушег на минуту задержался.
- Тебе не стыдно? - спросил Мушег.
- Мне нечего стыдиться, я ни у кого ничего не украл. Вместо того чтобы меня лакеем называть, пусть лучше Мурад на свои ботинки посмотрит и не воображает.
- Одно скажу тебе: плохо ты кончишь. Прощай.
День был испорчен, и Мурад с Мушегом шли хмурые. Мушег первым нарушил молчание.
- Каким негодяем оказался этот паршивец! Как мы его любили, берегли всю дорогу, и чем он нам отплатил…
- Он не виноват, ты не сердись на него.
- Как так не виноват?
- Сам подумай: вначале уличная среда, потом эта проклятая гостиница, подачки, чаевые, - вот и испортили мальчишку…
Купив погремушек, они отправились в дом Теоредиса. Его жена, еще не совсем окрепшая после родов, искренне обрадовалась их приходу.
- У моего Яни никого нет из родственников, для него вы самые близкие, и я рада, что вы пришли. Садитесь, сейчас он сам явится.
Пришел Теоредис. Он весь сиял от радости. За ним стали собираться и гости, все фабричные: бригадир Триондофилас, слесари, ткачи. Теоредис с гордостью показывал им своего сына:
- Ну, прямо геркулес! Посмотрите, какой он упитанный! Вырастет - кузнецом будет.
- Нашел тоже, что пожелать ему: кузнец! - обиделась жена. - Наш Николас в люди выйдет, купцом станет.
- Дай бог, но я что-то не слыхал, чтобы дети бедняков купцами становились. Пусть уж будет честным кузнецом, - настаивал на своем счастливый отец.
Понемногу завязался оживленный разговор. Гости жаловались на фабричные порядки, на плохие заработки. Особенно горячо говорил Триондофилас. Мурад заметил, что бригадир говорит так же, как и Мисак с Исмаилом в типографии.
- Возьмем хотя бы рабочее общежитие: разве это жилье для человека? У другого хозяина свинарник чище, чем наши общежития.
- Что правда, то правда! - невольно воскликнул Мурад.
- А вы не живите, раз там так нехорошо, - сказала соседка Теоредиса.
- Куда же им деваться? - спросил Триондофилас. - Их заработка на еду не хватает, не то что платить за комнату или угол.
- Лучше всего сколотить себе конурку тут, на пустыре, чем жить там. Места хватит, - предложил Теоредис. - Правда, Мурад, ты подумай об этом.
Мурад посмотрел на Мушега. Слова Теоредиса натолкнули его на мысль: "В самом деле, почему бы нам не сколотить себе нечто похожее на лачужку Теоредиса и не жить отдельно?"
- Тоже хорошего мало. Ни воздуха, ни света, а осенью что тут делается! Разве так должен жить человек? - спросил Триондофилас.
- Вот сделают меня кузнецом, тогда заново отстрою себе комнатку, - не унывал Теоредис.
Через некоторое время Мурад и Мушег занялись устройством себе жилья на пустыре. В каждую получку они покупали на базаре по дешевой цене разбитые ящики из-под мыла и апельсинов, ржавые, бывшие в употреблении гвозди, обрезки жести и железных полос. Выкопав яму, они сколотили себе нечто вроде собачьей конуры, ухитрились даже сделать маленькое окошко. Только двери получились очень неуклюжие и низкие. Чтобы попасть в эту конуру, приходилось нагибаться чуть ли не до пояса; во всем остальном они остались довольны своим новым жильем. Здесь было тихо, и за ночь можно было выспаться. Одно было плохо: когда шел дождь, крыша текла, как решето, и через многочисленные щели проникала сырость.
Жизнь понемногу начала налаживаться. Они купили два тюфяка, набитых морскими водорослями, керосиновую лампу, сколотили стол и две табуретки. Мурад опять пристрастился к чтению, он брал из библиотеки книги, купил грамматику и начал изучать греческий язык. Мушег больше интересовался техникой, он подолгу изучал чертежи ткацкого станка, делал несложные расчеты и сам чертил. А иногда брал флейту и играл. В таких случаях Мурад откладывал книгу и, полузакрыв глаза, прислушивался к знакомым мотивам. Мысли опять уносили его далеко, к просторам родных гор. В памяти воскресали незабываемые образы. Сквозь мелодии он как будто слышал громкий голос отца: "Эй!.. Эй!.. Караван Гугаса идет!"
- Знаешь, Мушег, мы скоро с тобой забудем не только родину, но и родной язык, - сказал он как-то.
- Давай говорить между собой по-армянски, - предложил Мушег.
Несколько раз они начинали говорить по-армянски, но незаметно для себя переходили опять на греческий и вскоре совсем перестали говорить на родном языке.