- Тогда мы почти мальчишками были, все ждали чего-то хорошего, а сейчас что? Здоровые дяди двадцати пяти лет - и ничего за душой. В этом возрасте порядочные люди имеют семью, детей, а мы с тобой нищие бродяги. Я часто спрашиваю себя: зачем, во имя чего живу я на свете? - Мушег замолчал и еще ниже опустил голову.
- Тебя послушать - так и вправду жить не захочется!
- Не знаю, как ты, Мурад, но мне, честно говоря, такая жизнь надоела, опротивела, не могу я так больше!
- Так что же ты предлагаешь? Пойти броситься в море и утопиться?
- Не знаю…
- Брось, Мушег, хандрить. Помню, в детстве, когда моя бабушка Такуи жаловалась на свою тяжелую долю и молила бога послать ей смерть, отец сердился и говорил, что жизнь, как бы она ни была тяжела, лучше всякой смерти, и я с этим согласен.
- Может быть, и так, - пробурчал в ответ Мушег.
Они дошли до шумного базара. Фрукты, груды овощей, лежавшие прямо на земле, мясные лавки, кустарные мастерские, повозки, верблюды, разносчики - все это перемешивалось причудливым образом. Торговцы, крича во весь голос, расхваливали свой товар; рядом с чайной подковывали лошадей кузнецы; цирюльники, намочив бороду клиента слюной, брили тут же, на земле.
Купив две кисти винограда, кусок брынзы и несколько лепешек, товарищи пошли к садам и, присев около арыка, позавтракали. На садами, на возвышенности, утопая в пышной зелени, виднелись причудливые белые здания многочисленных вилл и дворцов европейцев и местных богачей.
Наступили сумерки.
- Где будем спать? - спросил Мушег.
- Где твоей душе угодно. Мы с тобой свободные люди и, в отличие от многих, не привязаны к определенному месту. Хочешь - поспи здесь, вон под тем деревом, хочешь - пойдем во двор церкви.
- Ну что ж, пойдем туда.
Они вернулись в церковный двор и, подложив под голову свои узелки, растянулись на могильных плитах, но заснуть долго не могли. Мурад, лежа на спине, смотрел на звездное небо и думал о превратностях судьбы и о жестоких законах жизни, которые давили человека, как железные тиски, и ни на минуту не отпускали его, куда бы он ни поехал. Мушег, поджав ноги, лежал на боку, мысли его по-прежнему были мрачные, на душе скребли кошки, - ему казалось, что дальнейшая борьба за жизнь бессмысленна.
Ночью их разбудил церковный сторож с длинной палкой в руках.
- Опять здесь люди спят? Господи, что за наказание! Неужели вы человеческого языка не понимаете? Сказано - нельзя, значит, нельзя. Чего лезть и людей беспокоить! - ворчал сторож, теребя Мурада за одежду.
Мурад проснулся и, протирая глаза, сел на край могильного камня. Недоуменно спросил:
- Ты что?
- Он еще спрашивает! А ну, проваливайте отсюда, да поскорее!
- Боишься, что мы мраморные плиты испортим или покойников побеспокоим?
- Ничего я не боюсь. Не велено, понимаешь? - на этот раз более мягко сказал сторож.
- Эх, дядя! Думаешь, если бы мы могли где-нибудь приткнуться, разве пришли бы сюда?
- Приезжие, что ли? - сочувственно спросил сторож.
- Да, только сегодня утром сошли с парохода, из Греции приехали. Ни знакомых, ни друзей нет. Надеемся найти работу.
- Из Турции небось от резни спаслись?
- Да, всю Турцию прошли вдоль и поперек, а сейчас таскаемся по миру, и везде нас гонят.
- Ох, и тяжело человеку на чужбине!
Они разговорились. Сторож, узнав, что юноши из города Ш., поморгал глазами.
- Постой! Говоришь, из города Ш.? Так, должно быть, старуха Шнорик тебе землячкой приходится, а с ней еще одна молодая девушка живет, они тоже каким-то чудом спаслись.
Мушег, до сих пор безучастно слушавший беседу Мурада со сторожем, даже вскочил с места.
- Как их фамилия, ты не знаешь? - нетерпеливо спросил он сторожа.
- Нет, фамилии не скажу, но знаю твердо, что они из вашего города. Старуха рассказала нам все подробно: как ваши молодцы целый месяц крепость обороняли, турок к себе не пускали… Жаль только, что русские не успели подойти: тогда вы все спаслись бы, как спаслись ванцы.
- Сделай одолжение, дядя, отведи нас к ним, - стал просить Мушег.
- Что ты, милый! Как в такой поздний час поведу я вас в чужой дом! Потерпите до утра, - отказался сторож.
Сторожу было явно скучно, и он не прочь был поболтать. Поджав под себя ноги, он сел поудобнее, достал кисет, свернул цигарку и начал расспрашивать о подробностях боев с турками в крепости и легендарном герое Гугасе.
- Вот, говорят, был человек! Старуха, рассказывая, сама плакала. Интересно бы знать: спасся Гугас или погиб?
При упоминании об отце у Мурада сжалось сердце, он впервые почувствовал гордость за него. Здесь, в далеком Ливане, старик сторож знал про него и восхищался его делами. Может быть, пройдет еще немного времени, и армяне с благодарностью будут вспоминать имя Гугаса, возглавившего восстание против угнетателей своего народа.
- Что ты молчишь? Разве ты не знал Гугаса? - переспросил удивленный сторож.
- Знал, земляк, хорошо знал, а вот куда он делся, неизвестно: должно быть, погиб! - Мурад поник головой.
Проснулась семья сторожа. Он напоил юношей молоком и велел своему босоногому сынишке проводить их до дома старухи Шнорик.
- Передай привет и скажи, что я их прислал! - крикнул старик вдогонку.
В большом грязном дворе, куда привел их мальчишка, ютились одна на другой полуразрушенные глинобитные лачужки. Отвратительный запах разлагающихся отбросов, сваленных тут же в кучу, вызывал тошноту. Через весь двор тянулись веревки, на них висело рваное, пожелтевшее от долгого употребления белье. Мальчик остановился около одной из лачужек и, показав рукой, сказал:
- Вот здесь она живет.
На их стук вышла седая, сгорбившаяся, морщинистая старуха.
- Что вам нужно? - спросила она недружелюбно.
Товарищи внимательно рассматривали старуху, но найти знакомые черты в этом высохшем, как мумия, существе не могли.
- Из вашего города, - ответил за них мальчик. - Папа прислал и просил передать тебе привет.
Выслушав его, старуха, в свою очередь, начала рассматривать их.
- Нет, не узнаю. Куда мне, глаза совсем ослабли! Скажите сами, чьи вы будете.
Они назвали себя. У ошеломленной старухи от сильного волнения даже голова затряслась.
- Неужели это ты, Мушег? - не зная, верить или нет, воскликнула она. - Как ты вырос! Каким большим стал! Не дождалась твоего прихода несчастная Заруи. Она днем и ночью не переставая плакала, вспоминая тебя, - не верила, что ты погиб.
При упоминании имени матери у Мушега замерло сердце.
- Что стало с мамой? Где сестра? Неужели они были здесь, в этом городе? - засыпал вопросами старуху Мушег.
- Ты тоже вырос, Мурад, совсем мужчиной стал, - как бы не слыша вопросов Мушега, продолжала старуха. - Не думала я, что ты спасешься и останешься в живых. Знай турки, кто твой отец, они бы тебя в куски разорвали. Ну, слава богу, что жив! Да заходите в дом, что тут стали!
- Тетя, ты не ответила на мои вопросы! - в отчаянии вскричал Мушег.
- Скажу, милый, все, не торопись, все скажу по порядку, сначала дай мне полюбоваться вами. Счастье, что ты здесь, а то Астхиг совсем измучилась одна.
- Она здесь? - Мушег сильно сжал руку старухи.
- Здесь, дорогой, здесь, только ты успокойся, не горячись. Она сейчас на работе, на фабрике, скоро вернется.
- Где эта фабрика? Покажи дорогу или отведи меня туда! Пойми, не могу я ждать так долго!
- Ладно уж, раз тебе так не терпится, то пошлю за ней девушку, пусть придет сюда.
Мурад стоял растерянный. Он никак не ожидал, что здесь, в этом далеком городе, встретит своих земляков, а тем более Астхиг. Сколько хорошего было связано с ее именем!
- Цогиг! - позвала старуха девочку лет девяти. - Сходи на фабрику, найди тетю Астхиг и передай, чтобы она быстренько пришла домой, скажи - важное дело есть, пусть отпросится и прибежит.
Девочка кивнула головой и побежала со двора.
- А вы заходите ко мне, отдохните с дороги.
Полутемная комната с единственным окном, величиной с форточку, была совершенно пуста. Никакой мебели, никаких признаков того, что здесь живут люди!
- Садитесь, - пригласила старуха, показав на единственную циновку, постланную в углу; затем она откуда-то притащила две жесткие подушки.
- Здесь умерла моя мать? - глухо спросил Мушег.
- Да, здесь. Года два тому назад. Она долго болела и все молила бога послать ей смерть, а смерть не шла. Кушать было нечего, жить негде, ждать помощи неоткуда. Раньше, когда она была здоровой, ходила стирать, сама кормилась и кое-что домой приносила. Спасибо, добрые люди помогли, устроили Астхиг на фабрику, иначе я не знаю, что было бы с ними.
Мушег слушал рассказ старухи задумчиво.
- Подумай, Мурад, мы так близко были от них… Моя бедная мать умерла почти от голода, - сказал он, и губы его задрожали.
- Тут все наши голодали, да и сейчас не особенно сытно живут. Ох, и тяжело нам всем! - вздохнула старуха.
Дверь со скрипом раскрылась, и на пороге показалась молодая девушка в простеньком ситцевом платье с шалью на голове. Мушег и Мурад одновременно вскочили с циновки.
- Что случилось, тетя Шнорик? Зачем ты меня позвала? - спросила Астхиг, удивленно рассматривая незнакомцев.
- Астхиг! Не узнаешь?! - воскликнул Мушег, подбежав к ней.
Она растерянно и взволнованно смотрела на него, не понимая, в чем дело.
- Я твой брат, Мушег, а это Мурад Сарян, помнишь?
Астхиг вскрикнула и, громко зарыдав, бросилась Мушегу на шею.
- Ну, успокойся, не плачь, - просил Мушег, гладя ее волосы.
Мурад стоял рядом и с завистью смотрел на радость сестры и брата. Ему стало обидно, что Астхиг даже не посмотрела в его сторону.
- Сколько мы страдали, сколько слез пролили! - шептала сквозь рыдания Астхиг. Потом подняла свои заплаканные глаза на Мурада. - И за тебя очень, очень рада, Мурад! Мне всегда почему-то казалось, что ты не пропадешь. - И она смущенно протянула Мураду руку.
Только сейчас Мурад заметил, что Астхиг сильно похудела. От этого глаза ее стали еще больше, они горели каким-то нездоровым блеском, и около них уже залегли морщинки. Астхиг скорее была юной старухой, чем молодой девушкой, - только ямочки на щеках напоминали Мураду ту девочку, которую он знал лет двенадцать назад.
Старуха, суетясь и кряхтя, собрала поесть "что бог послал", как она выразилась, приглашая их. А бог оказался более чем скупым и послал им только черствых лепешек и засохшую брынзу.
Товарищи хоть и были голодны, но ели медленно, от волнения у них пропал аппетит. Они без конца засыпали Астхиг вопросами. Она отвечала скупо - слишком тяжелы были воспоминания. Долго они втроем сидели в полутемной комнате и тихо разговаривали. Мушег и Мурад рассказали ей о своих скитаниях, об истории Ашота, рассказали о Качазе с Каро. Астхиг слушала их молча и только изредка качала головой.
Вечером, как только стемнело, Астхиг расстелила на полу тюфяк и, уложив на нем брата с Мурадом, укрыла гостей ситцевой занавеской, днем перегораживающей комнату. Старуха зажгла коптилку и, сев в углу, начала вязать чулок.
- Расскажи, Астхиг, как вы тогда спаслись с мамой от курдов в Долине смерти и что с вами потом было, - попросил Мушег.
- Ох, не хочется вспоминать старое! - тяжело вздохнула девушка.
- Это же все в прошлом, - сказал Мурад и присоединился к просьбе товарища.
- Да и сейчас сладкого тоже мало, - начала Астхиг. - Я часто думала, что лучше было б нам тогда погибнуть, чем все эти годы мучиться. Эти мысли упорно лезли мне в голову, особенно когда заболела и слегла мама. Во время ее болезни я часто садилась около нее, брала ее высохшие руки в свои и подолгу плакала. Есть было нечего, только одна вода. У меня сердце разрывалось, когда я смотрела на маму. Она с каждым днем таяла, и я чувствовала, что недолго мне осталось ее видеть. - Голос Астхиг дрогнул, она украдкой вытерла глаза и после долгого молчания заговорила опять: - Нашлись добрые люди, с большим трудом устроили меня на работу. До получки нужно было как-нибудь дотянуть, да как дотянешь, когда мы должны всем лавочникам и они больше не отпускали нам в долг! Я уходила на работу, оставляя маму совершенно одну, только в обеденный перерыв на минутку прибегала домой, чтобы покормить ее чем-нибудь. На фабрике тоже дела у меня шли неважно: я никак не могла сосредоточиться на работе, мысли все время были с мамой, - боялась, что, придя домой, не застану ее в живых.
Так жили мы тогда между страхом и надеждой. По правде говоря, нам не на что было надеяться, зато страха было сколько угодно. Мы задолжали хозяину квартиры за шесть месяцев и боялись, что он выбросит нас на улицу. Со дня на день мы ждали, что лавочники подадут на нас в суд и засадят в тюрьму. Задолжали мы и доктору, который изредка заходил посмотреть на маму и все советовал получше питать ее, и аптекарю за лекарство. Я боялась выходить на улицу и встречаться с людьми.
Зарабатывала я так мало, что едва хватало на хлеб и керосин для коптилки. Хоть я и работала по десять часов в сутки, но жить приходилось по-прежнему впроголодь. Еду, которую я приносила маме, она не съедала, а оставляла для меня, - а я тоже старалась есть как можно меньше, чтобы побольше доставалось ей, и выходило так, что мы с ней обе недоедали, а пища часто портилась. Я молодая, выдержала, а мама была старая и больная…
Бывало, мы по целым ночам не спали и все разговаривали. Вспоминали нашу долину, наши горы, родных и знакомых. Мама почему-то была уверена, что ты жив, Мушег, и что рано или поздно найдешь нас. Я не особенно верила этому, но всячески поддерживала ее, и мама долго и горячо молила бога дать ей дожить до твоего возвращения.
По-моему, только одна эта надежда повидаться с тобой давала ей силы бороться со смертью. Но в последнюю ночь мама словно почувствовала, что наступает конец, и попросила меня сесть рядом. Долго гладила мою руку и вдруг начала вспоминать какие-то подробности далекого прошлого: каким ты был тихим ребенком, Мушег, как ты начал улыбаться, бить в ладоши и говорить. Когда ты начал ходить в школу, они с папой, видя, как ты хорошо учишься, решили, что в будущем ты станешь великим человеком и прославишь нашу долину. В ту ночь мама вспоминала и про тебя, Мурад, про вашу дружбу с братом и про ваши шалости. "Мурад был серьезным мальчиком, весь в отца", - сказала она тогда. Очень тепло говорила она про дядю Гугаса, называла его храбрецом и хорошим сыном.
Рано утром, как всегда, я ушла на работу, и, когда вернулась, ее уже не было в живых.
Астхиг опять глубоко вздохнула. В комнате воцарилось молчание, только слышался тихий плач Астхиг.
- Не плачь, Астхиг, не плачь. Что поделаешь, все мы когда-нибудь умрем… - начал было успокаивать сестру Мушег, но она прервала его:
- Конечно, умрем, но знаешь, Мушег, как тяжело умирать на чужбине, да еще в нищете! Было бы у нас тогда немного денег на лекарство и питание, наша мама еще жила бы…
Астхиг замолчала, молчали Мурад и Мушег; каждый из них думал о своем.
Глава одиннадцатая
В поисках работы
Бывают такие минуты в жизни, когда человек, испытав вереницу неудач, опускает руки, теряет веру в свои силы и порою даже презирает себя. Именно в таком душевном состоянии находился сейчас Мурад. Вот уже сколько времени он живет на иждивении Астхиг! Ну, еще день, еще два - найдется же наконец работа, и тогда… Тогда Мурад не останется в долгу перед Астхиг. Но дни проходили за днями, а работы не было.
Каждое утро чуть свет Мурад тихонько вставал и уходил из дому: только бы не завтракать у Астхиг! Он по нескольку раз обходил фабрики и мастерские города, часами простаивал у окошек по найму, готов был взяться за любую работу, но везде получал один и тот же ответ:
- Работы нет.
По вечерам, усталый и злой, Мурад возвращался к Астхиг, каждый раз давая себе слово, что не вернется больше сюда, если завтра же не найдет работы. Здесь на циновке он находил оставленную ему долю завтрака и, будучи не в силах переносить голод, съедал ее.
Мушег чувствовал себя не лучше. Найдя свою единственную сестру после стольких лот разлуки, он мучился тем, что отнимает у нее последний кусок хлеба. Радость первых дней встречи исчезла, уступив место жестокой действительности.
По вечерам, ожидая возвращения Астхиг с работы, товарищи садились на гнилые ступеньки крыльца и молчали; разговаривать было не о чем. Лишь однажды Мушег начал со злостью говорить:
- Я готов броситься на первого встречного богача и задушить его! Сидят, мерзавцы, на золотых мешках, а ты тут подыхай с голоду!..
- Чепуха! Ничего ты этим не добьешься: заберут и сошлют на каторгу - вот и все, - мрачно ответил Мурад.
- Где же выход? - спросил Мушег.
- Ты спрашиваешь, где же выход?
Мурад помолчал. На миг перед ним встала сцена гибели любимого учителя. Турецкие бандиты уже навели дула немецких карабинов на учителя. Сколько осталось ему жить - секунда, может быть, самое большее, две-три. Он стоит такой же спокойный, как всегда. И Мураду показалось, что его судьба, и судьба учителя, и все, что произошло в его жизни и жизни всего их городка, всех людей, окружавших его, - это тоже история, но о ней ничего не говорили в школе, и ее он должен понять сам.
Мурад провел рукой по пряди волос, упавшей на лоб, и в упор, серьезно посмотрел на Мушега.
- Ты помнишь последние слова учителя?
Мушег вздрогнул, точно от боли, и, не задумываясь, подтвердил:
- Да, помню!
- Вот в этом и есть, как видно, выход.
- Но мы же боролись.
- Значит, недостаточно, вернее - не так, как нужно.
- Кажется, мы с тобой все перепробовали, - Мушег вспомнил крепость, детский дом, забастовку в Греции. - А где же результат? Снова оказались у разбитого корыта.
- По-моему, выход для всего человечества один: этот путь избрали рабочие и крестьяне России.
- Пока здесь будет так же, как в России, - вздохнул Мушег, - до тех пор мы успеем десять раз подохнуть с голоду.
- Ну что ж, не велика потеря. По мне, например, и плакать некому, - криво усмехнулся Мурад.
Опять наступило молчание.
В этот вечер Мурад заметил исчезновение единственной в доме занавеси, которой они покрывались, а на следующий день утром случайно подслушал разговор старухи с Астхиг.
- Чем же кормить-то своих будешь? - спросила старуха. - Хоть бы ты жалованье вперед попросила, может, и дали бы.
- Ах, тетя Шнорик! Я уж за целый месяц вперед взяла, еще у девушек заняла, больше негде взять. Попробуйте опять продать что-нибудь. - Последние слова Астхиг произнесла почти шепотом.
- Господи, да неужели ты не понимаешь, что ничего не осталось?!
- Ну и жизнь, будь она трижды проклята! - сквозь слезы воскликнула Астхиг.
Она ушла на работу, не позавтракав.
Мурад решил больше не возвращаться в дом Астхиг. Перед тем как совсем уйти, он написал письмо Качазу и оставил на столе записку Астхиг.