Глава девятая
Забастовка
Наступил страшный 1927 год. Промышленный кризис, потрясший Америку, перекинулся в Европу и докатился до маленькой Греции. Склады ломились от продукции, а покупателей не было. Рынок наводнился дешевыми иностранными товарами. Местные фабрики и мастерские, не выдерживая конкуренции, закрывались одна за другой, выбрасывая на улицу массу людей. В город нахлынули жители деревень. У ворот фабрик и мастерских часами стояли толпы людей, готовых взяться за любую работу за какую угодно плату. Безработные были всюду - около отелей и ресторанов, в садах и на улицах. Некоторые из них ходили с плакатами на груди: "Ветеран войны согласен на любую работу". На пустыре возникали целые кварталы новых лачужек. Иные, не зная, из чего сколотить себе конуру, просто копали в земле ямы и, как кроты, влезали со своими семьями в эти сырые подземелья.
Ежедневно с фабрики увольняли десятки людей, а те, кто еще работал, жили постоянно под страхом, что не сегодня-завтра настанет и их очередь. Мастера, как ищейки, искали предлога, чтобы оштрафовать рабочих. За что только не высчитывали из заработка: за брак, за опоздание, за порчу инструмента, за поломку станка, за курение! По субботам около кассы стоял сплошной вопль. Рабочие, получив на руки половину того, что им причиталось, громко возмущались, работницы заливались горькими слезами, беспомощно спрашивая: чем же кормить голодных детей? В довершение всех бед управляющий объявил о новом снижении тарифа на целых двадцать процентов. Это было уж слишком, возмутились даже самые смирные и забитые рабочие.
В обед в механической мастерской собрались все ремонтники. Туда же пришел Мурад, чтобы позавтракать с Мушегом. Лица у всех были угрюмые. Теоредис достал своей сверток с кукурузным хлебом и брынзой. Он жевал без всякого аппетита и не переставая ворчал:
- Что ж это получается? На двадцать процентов ниже. Чем же я буду кормить жену, сына? Она, бедняжка, продолжает болеть и работать не может. Скажи, Триондофилас: наверное, это ошибка? Не может быть, чтобы тариф снижали на одну пятую.
- Нет никакой ошибки. Хозяева решили выехать за наш счет, вот и все, - ответил бригадир.
- Как же мы будем жить? - спросил один из рабочих.
- Это уж твое дело. Хочешь - живи, хочешь - умирай, до тебя никому нет дела.
- Это несправедливо! Я хочу получать за свой труд полностью! - не унимался рабочий.
- Вместо того чтобы ворчать, бороться нужно, протестовать, а если придется, то бастовать! - сказал слесарь Мовроматис.
- Скажешь тоже! - встревожился Теоредис. - Посмей только пикнуть - мигом очутишься на улице. Нет, по-моему, надо помалкивать, авось дотянем до лучшего времени.
- Раз так, то нечего скулить. Сиди себе в своей конуре и соси кулаки вместо хлеба, как медведь! - гневно вскричал слесарь.
- А по-моему, все это оттого, что много чужого народа сюда понаехало, - вставил угрюмого вида токарь и посмотрел в сторону Мушега и Мурада.
- Что же ты этим хочешь сказать? - спросил Триондофилас.
- У кого не дырки, а уши, тот понял.
- Ты брось эти шутки! Мы не из буржуйского сословия, чтобы разводить национализм в рабочей среде, вроде "за великую Грецию", "Греция для греков" и прочую чепуху! Хватит, надоело! - рассердился бригадир.
- Когда видишь, что из-за каких-то пришельцев голодают твои земляки, коренные эллины, а тебе убавляют тариф, то берет зло. Вот и все.
- Так ты напускайся на буржуев! - крикнул с места слесарь.
Мурад медленно поднялся. Он был бледен, губы его слегка дрожали. Ему казалось, он сейчас скажет все то, что давно бродило в его измученном мозгу.
- В современном мире люди делятся на бедных и богатых, на пролетариев и буржуазию - это сказал Карл Маркс, - тихо начал он, сдерживая себя, - и это правда. Посмотрите, сколько эллинов голодают, в то же время другие эллины преспокойно купаются в роскоши. И пришельцы тут ни при чем. Это выдумали сами буржуи, чтобы разъединить рабочих, натравить одних на других, я это дело так понимаю.
- Браво! Браво! - закричали несколько человек.
- Тсс! Тише вы! Чего доброго, все это дойдет до управляющего, а тогда из-за ваших глупых разговоров мигом на улице очутишься, а у меня жена, сын, - сказал Теоредис и направился к двери.
- Вот они, ваши сознательные пролетарии, - показывая на него, сказал токарь.
- Не все такие, как ты да он, - ответил на это Мовроматис.
Во время работы Триондофилас подозвал Мушега к себе.
- Толковый парень твой товарищ. Скажи, чем он раньше занимался?
- В Стамбуле наборщиком работал, листовки печатал.
- Видать сразу, начитанный!
- Да, он очень умный. Там, в Стамбуле, он читал нам книжки, одна из них называлась "Коммунистический манифест". Правдивая книга.
- Скажи, Мушег, по совести: на твоего товарища можно надеяться?
- Что за вопрос! Как на каменную стену!
- Тогда поди и скажи ему: сейчас подойдет к нему Мовроматис и поставит его станок на ремонт, а твой товарищ пусть придет ко мне в мастерскую, понятно?
К Мураду подошел слесарь Мовроматис, он нагнулся и долго рассматривал станок.
- Вот что, парень! Твой станок нужно остановить на ремонт. Тут работы на целый день хватит, поди отпросись у мастера, - сказал он и начал разбирать станок.
Когда Мурад пришел в мастерскую, то там, кроме Триондофиласа, собралось еще трое рабочих. Они, наклонившись к инструментальной будке, о чем-то тихо разговаривали.
- Мы решили подготовить народ к забастовке. Хорошо было бы, если б в комитете был кто-нибудь из эмигрантов. Сам знаешь, тут много пришлого народа работает, они могут нам все дело испортить; в таком деле нужно единство как никогда. Если хочешь, то ты мог бы помочь нам.
- С удовольствием. Сделаю все, что могу, - охотно согласился Мурад.
- Так вот, вечерком приходи по этому адресу, мы там обо всем потолкуем. - Триондофилас протянул записку.
Через два дни на фабрике началась забастовка. Мурада избрали в состав забастовочного комитета и возложили на него обязанности казначея. Мурад с головой ушел в работу; он получал деньги, собранные на предприятиях, выдавал пособие многосемейным. Ему приходилось и выступать на собраниях забастовщиков.
Юношам тоже приходилось туго, у них совсем не осталось денег, и, чтобы как-нибудь продержаться, они продавали все, что только можно было продать: старые брюки, белье, полотенца. Питались они одним хлебом, часто ходили голодные, порой денег не было даже на хлеб, а забастовка продолжалась уже третью неделю. Несмотря на лишения, настроение у обоих было бодрое - они впервые почувствовали себя борцами в великой битве классов.
Хозяева были всерьез встревожены упорством рабочих. Никакие провокации, пущенные ими в ход, не сломили стойкость бастующих. Пикеты забастовщиков строго охраняли все входы на фабрику и никого не допускали к работе. Потеряв надежду покончить с забастовкой мирным путем, хозяева вызвали жандармов для разгона пикетчиков.
Однажды ворота фабрики широко открылись, и во двор хлынул отряд жандармов. Они начали избивать рабочих резиновыми палками. Пикетчики попробовали было сопротивляться, но безуспешно. В этот день среди пикетчиков был и Мушег. Один из жандармов ударом по голове свалил Мушега на землю, когда тот попытался преградить ему дорогу в цех. После ухода жандармов товарищи отвезли Мушега домой в тяжелом состоянии. В тот же день вечером жандармы нагрянули к ним в лачугу и произвели обыск. Хотя ничего подозрительного они не нашли, но Мурада арестовали и увели с собой. Мушег остался один.
Над Афинами стояли осенние туманы, моросил мелкий дождь, в лачуге было холодно. Мушег, обросший бородой, голодный, лежал на отсыревшем тюфяке и тихо стонал. Его мучила жажда. Сухим языком он провел по потрескавшимся губам и протянул руку к кувшину. Но воды в нем давно не было. Мушег попытался встать, чтобы сходить за водой, но при малейшем движении боль в голове усиливалась, и он со стоном валился обратно. Все время его преследовали кошмары: он видел себя то в крепости на дороге к колодцам, то умирающим под забором в Кайсери, то вдруг сестра его Астхиг протягивала ему кружку, наполненную пенистым кислым молоком, но стоило ему только протянуть руку, как Астхиг со смехом удирала от него, - и так без конца.
Ночью Мушег открыл глаза. В лачуге было темно, но он не зажег лампу - на керосин давно уже не хватало денег. Капли дождя монотонно стучали по крыше и просачивались в комнату. Эти звуки вызвали у него нестерпимое желание напиться. Мушег с трудом слез с матраца и пополз к дверям. Во дворе было сыро, дул холодный ветер, но Мушег ничего не чувствовал. Его мысли были заняты одним - достать воды и напиться. Ползая по мокрой земле, он наткнулся на лужу и с жадностью припал к грязной жиже. Холодная вода немного освежила его. Держась за стену, Мушег приподнялся и сделал несколько шагов, но тут же у него закружилась голова, и он, потеряв сознание, упал.
Проснулся он на своем тюфяке. Было светло, сквозь грязное стекло единственного окна просачивался мутный свет туманного утра. Мушегу было тепло, на нем лежало одеяло; руки и лицо были вымыты, у изголовья стоял кувшин с водой. Мушег удивился. Ему показалось, что он опять бредит, - но нет, это не сон. Он взял кувшин и жадно припал к нему горячими губами. "Уж не вернулся ли Мурад?" - подумал он и посмотрел на тюфяк, лежащий рядом, - там было пусто.
Мушег опять задремал. Вскоре его разбудили чьи-то шаги. В лачугу, нагнувшись, вошла незнакомая женщина. Она несла дымящуюся кастрюлю.
- Проснулся? - ласково спросила незнакомка. - Ну, слава богу, - значит, скоро совсем поправишься. А теперь поешь немного горячего супа.
- Не хочется, - отказался Мушег.
- Мало ли что не хочется! А ты ешь. Давно во рту ничего не было?
- Не знаю. Кажется, давно, я счет времени потерял.
- Вот видишь! Выходит, память отшибло? Ничего, поешь хорошенько, все пройдет.
Мушег заставил себя глотнуть несколько ложек супа.
- Кто вы такая и откуда узнали обо мне? - спросил Мушег.
- Вчера с фабрики пришли тебя навестить и застали лежащим в луже. Сама я тоже фабричная, живу здесь недалеко, вот меня и попросили позаботиться о тебе, денег дали.
- А что на фабрике, забастовка кончилась?
- Не совсем. Кое-кто начал работать, но большинство еще не выходит на работу.
- Где Триондофилас, мой товарищ Мурад? Что с ними?
- Они еще там. - Женщина показала испуганным взглядом в сторону. - Хватит тебе вопросы задавать, лежи спокойно. Скоро доктор придет.
Мушег начал медленно поправляться. Его часто навещали рабочие, они приносили еду, лекарства; от них же он узнал, что забастовка кончилась безрезультатно, многих арестовали, а о судьбе членов забастовочного комитета ничего не известно, хотя ходят слухи, что власти собираются их судить. По-прежнему к Мушегу забегала незнакомая женщина и приносила горячую пищу.
Однажды Мушег встал с постели и оделся. Он был очень слаб, колони его дрожали, слегка кружилась голова, но все-таки он пошел на фабрику, чтобы узнать о Мураде, о своей судьбе. Табельщик объявил ему, что и он, и его товарищ с фабрики уволены. Мушег, расстроенный, вышел. Он сел на край мостовой, мысли его путались: куда теперь он денется, больной, без гроша в кармане? Что будет с Мурадом, если его действительно осудят?
Долго сидел Мушег и искал ответа на эти вопросы и вдруг вспомнил про Каро. Он встал и, шатаясь, медленно направился в гостиницу, где тот работал. В вестибюле Мушег увидел себя в большом зеркале и испугался своего жалкого вида: он был похож на скелет, обтянутый кожей, только глаза были его, все остальное казалось чужим.
Каро, выслушав его рассказ, пробурчал:
- И зачем вы лезете туда, куда не нужно? - и протянул Мушегу немного денег. - Это все, что у меня есть. Вчера все деньги просадил в карты, - откровенно признался он.
От слов Каро Мушега передернуло. Он хотел было отказаться и от этих денег: перед ним стоял совершенно чужой человек, - но потом, вспомнив о Мураде, который сидел голодным в тюрьме, он, не глядя в глаза Каро, молча взял деньги и ушел.
Купив буханку хлеба и маслин, Мушег потащился в тюрьму к Мураду. В ответ Мурад прислал ему коротенькую записку:
"Спасибо за заботу. Рад, что ты выздоровел. Я чувствую себя хорошо и бодро. Скоро увидимся.
Мурад".
Действительно, через несколько дней Мурада выпустили из тюрьмы, но дали три дня сроку, чтобы покинуть пределы Греции.
- Куда же я поеду? - спросил Мурад у Мушега.
- Во-первых, не поеду, а поедем! Не думаешь ли ты, что я останусь здесь без тебя? Во-вторых, мир широк, и для нас тоже найдется местечко.
- А деньги? Надо полагать, что бесплатно нас никуда не повезут.
- Поехал же Качаз в Марсель без денег. Что, по-твоему, мы хуже него?
- Хуже не хуже, а ехать надо. Давай думать куда! - предложил Мурад.
- Поедем в Ливан: там, говорят, есть большая армянская колония, - среди своих все-таки лучше.
- В Ливан так в Ливан, - равнодушно согласился Мурад.
Перед отъездом они пошли на фабрику попрощаться с друзьями. Триондофилас, Сократис и еще десятка полтора людей все еще сидели в тюрьме, но кое-кто из активистов уцелел. Слесарь Мовроматис обрадовался их приходу и сочувственно пожал им руки.
- Вот такие дела! - вздохнул он. - Но ничего, начало сделано, рано или поздно все равно наша возьмет!
- Мы пришли попрощаться с вами, - сказал Мушег.
- Знаю, слыхал. Уезжаете, значит?
- Не уезжаем, а выгоняют.
- Да, правда! А как у вас насчет денег?
- Какие деньги у безработных…
- Понимаю. Когда же уезжаете?
- Утром поедем в порт Пирей, а там думаем зайцами пробраться в Ливан.
- Ладно, вечером я приду к вам попрощаться, ждите меня.
Вечером, придя к ним, Мовроматис протянул Мураду немного денег.
- Берите, ребята, на дорогу от нас, от греческих рабочих. Желаю вам удачи, - сказал он и крепко пожал им руки.
Мушег растерянно смотрел на деньги в руках Мурада и, когда ушел Мовроматис, спросил:
- Что ты на это скажешь, Мурад? Ведь у них у самих нет денег.
- Рабочая солидарность, - коротко ответил Мурад.
Известие о том, что власти изгоняют Мурада из Греции за работу в забастовочном комитете, потрясло Теоредиса. Он не находил себе места, ругался вслух, жаловался на несправедливость, существующую в мире. Со времени забастовки Теоредис сильно похудел, широкие плечи его согнулись, под глазами образовались мешки. Кузнецом его так и не поставили, и единственная его мечта так и не осуществилась, а тут еще забастовка, окончательно пошатнувшая и без того тяжелое материальное положение его семьи.
Узнав от слесаря, что Мурад уезжает в Ливан, Теоредис поспешил в порт к отходу парохода. Он чувствовал себя виноватым перед Мурадом, который, как ему казалось, пострадал за него. Найдя Мурада, Теоредис смущенно взял его руку.
- Жаль, Мурад, землячок мой любезный, что вы уезжаете, - сказал он, не выпуская руки Мурада. - Черт знает что творится на свете, честному человеку нет житья… Вижу я, что прав был Триондофилас.
- Я очень рад, дядя Яни, что вы наконец поняли, где правда, - спокойно ответил, чуть улыбаясь, Мурад.
- Поневоле поймешь, глядя, что творится вокруг, - сказал Теоредис сдавленным голосом и задумчиво посмотрел в морскую даль.
Глава десятая
Хорошо там, где нас нет
В знойный полдень Мурад и Мушег с узелками в руках снова оказались среди портовой сутолоки - на этот раз в Бейруте.
В этом городе, как и в Пирее, можно было встретить представителен всех наций и рас. Полуголые арабы в широких шароварах из белого холста, с красными фесками на головах; толстогубые курчавые негры; армяне и греки в полувосточных, полузападных одеяниях; горбоносые тучные турки - недавние хозяева страны - и, наконец, многочисленные европейцы. Не только люди и их одежда, но и сам город представлял собой смесь старого и нового, Востока и Запада. Рядом с низенькими лачужками, которые, казалось, каким-то чудом держались на земле в кривых бедняцких переулках, тянулись широкие асфальтированные авеню с многоэтажными каменными зданиями, в которых размещались разные учреждения колониальных властей: банки, торговые фирмы, страховые конторы, рестораны, бары и шикарные магазины. А по этим широким улицам, рядом с модными лимузинами, как бы в насмешку, невозмутимо шагали караваны верблюдов, возглавляемые своими верными вожаками - серыми ишаками. Французы и француженки в белых костюмах, сшитых по последней парижской моде, шли по улице рядом с полуголыми, босоногими аравитянками в рваных чадрах.
Мурад и Мушег, разглядывая все вокруг себя, безо всякой цели зашагали в город. Поравнявшись с человеком в лохмотьях, с веревкой за спиной, походившим на армянина, Мурад обратился к нему:
- Здравствуй, земляк! Скажи, нельзя ли здесь найти работу?
Человек удивленно посмотрел на них и спросил:
- Откуда вы?
- Из Греции.
- Выходит, там тоже не сладко?
- Очень даже не сладко, - ответил Мурад.
- Эхма! Где только нашему брату бедняку плохо не живется! Недаром говорится: "Хорошо там, где нас нет". Значит, работу ищете? Нелегкое дело. Сюда, брат, нахлынуло со всех сторон тысяч десять армян, и все ищут работу. Я сам пекарь, а видите, чем приходится заниматься. - Человек показал на веревку. - Стал носильщиком.
- Что же нам делать? - недоуменно спросил Мушег.
- Ей-богу, не знаю, что и ответить… Попробуйте сходить в армянскую церковь, там во дворе какой-то комитет для беженцев помещается. Правда, от него толку мало, но, может, вам повезет. Не падайте духом, как-нибудь устроитесь. Вы одинокие, не то что я, с кучей детей.
Поблагодарив незнакомца, Мурад и Мушег стали разыскивать церковь. Она оказалась в верхней части города. Там, в глубине двора, за могильными плитами каких-то епископов, стоял одноэтажный дом с вывеской на фасаде: "Армянский комитет помощи беженцам и жертвам войны". Поглядев на вывеску, юноши вошли в дом и через несколько минут стояли перед столом, за которым сидел дородный господин.
- А профессия есть у вас? - спросил он, не поднимая глаз от каких-то бумаг.
- Я ткач, в прошлом наборщиком работал, а товарищ мой слесарь, - тихо ответил Мурад. У него мелькнула было надежда.
Но председатель комитета с расстановкой заговорил:
- Трудно, очень трудно сейчас с работой. В делах застой, а безработных тысячи. - Он взял перо и, записав что-то в блокноте, добавил: - Навещайте время от времени; может быть, найду какую-нибудь работу.
Выйдя во двор, Мурад с горечью сказал:
- Я еще в Стамбуле дал себе слово не обращаться в эти проклятые комитеты, - знал, что, кроме унижения, ничего там не найдешь, и сейчас лишний раз в этом убедился.
Они с утра ничего не ели. Мурад пошарил по карманам и, обнаружив несколько мелких монет, предложил пойти на базар и купить чего-нибудь. Мушег молча последовал за ним. На душе его стало еще тяжелее.
- Что повесил голову? - искоса посмотрев на него, спросил Мурад.
- Кажется, радоваться нечему. Мы с тобой словно собаки бездомные.
- Не вешай голову, Мушег! И трудней бывало. Ничего, какой-нибудь выход найдется.