Вдруг Мурад увидел, как аскеры, поднявшись во весь рост, побежали к окопам, куда пошел Хачик. Наверное, турки нащупали там слабое место. Несколько аскеров упали, остальные же прыгнул и в окопы. Учитель и еще двое бойцов выстрелами остановили наступающих, но это мало помогло. Турки мелкими группами, по два, по три человека, просачивались в место прорыва, где шел рукопашный бой.
- Вперед! За мной! - раздался могучий голос.
Мурад узнал отца. У него сильно забилось сердце.
Гугас и его люди, как ураган налетев на занятые турками окопы, быстро восстановили прежнее положение. Семнадцать аскеров они захватили живыми.
Наступавшие медленно отползли назад и скоро исчезли из виду.
Пока Хачик рассказывал Гугасу подробности боя, к ним подбежал связной.
- Турки заняли район колодцев, - доложил он. - В отряде Ншана все до единого погибли. Апет преградил аскерам путь в крепость, но положение у него неважное: позиции ненадежные, людей очень мало, он просит помощи.
- Эх, обманули нас турки, Хачик, отвлекли внимание, и пока мы тут возились, они заняли колодцы.
- Что же, пусть! Ночью соберемся с силами и выбьем их оттуда.
- Какие это силы мы соберем с тобой? На каждой позиции осталось по десять - двенадцать человек… Ну ладно, я пошел к Апету. Часам к одиннадцати приходи ко мне. Позовем людей, посоветуемся, как быть дальше.
Гугас со своими людьми поспешно ушел. Он даже не заметил, что тут же, за скалой, сидел его сын.
Глава десятая
Конец осады
Собравшись у Гугаса, начальники отрядов решили, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Ежедневно голод и болезни уносили сотни людей. Еды не было совсем, колодцы заняли турки, боеприпасы кончались.
- Что же делать? - спросил Гугас у своих боевых соратников.
Бесстрашные люди, понурив головы, молчали.
- Сдаваться? - опять спросил Гугас.
- Прежде чем сдаваться, я убью своих детей и жену, а сам брошусь со скалы вниз головой, - ответил Хачик.
- Это нетрудно сделать, Хачик: для этого не требуется ни большой храбрости, ни особого ума. По-моему, пока жив человек, он должен бороться. Я предлагаю другой план: все наши силы собрать в один кулак, прорвать окружение и со всеми выбраться в горы. Там добывать пищу будет легче, сможем продержаться до прихода русских.
- А больные, старики? Их оставить? - спросил пожилой командир одного из отрядов.
Перед глазами Гугаса встали изнуренные женщины, дети, его больная дочь. У него защемило сердце, когда он представил себе картину, как и без того озлобленные турки ворвутся в крепость.
- Надо попытаться вынести их из крепости, - твердо сказал он.
Командиры разошлись по своим местам, оставив Гугаса и его помощников в тяжелом раздумье.
Утром стало известно, что ночью из крепости исчезли Манукян с Каракозяном.
- Нашей кровью хотят спасти свои шкуры, - сказал Хачику Гугас.
- От них другого ожидать нельзя было. Не зря я тогда предложил тебе покончить с ними, - помнишь, когда они в первые же дни стали поговаривать о сдаче?
- Конечно, помню. Рука не поднялась: как-никак свои, вместе выросли.
- А у них рука не дрогнет - и не на одного, не на двух, а на тысячу человек.
- Что сейчас толковать об этом? Уже поздно. Придется отложить выступление. Турки всё знают и ждут нашего появления.
- Ты дай приказ, что выступление вообще отменяется. Подождем еще день, два. За это время турки подумают, что Манукян их обманул, и, может быть, расстреляют его.
- Так или иначе, они их расстреляют, дело не в этом, а в том, чтобы напасть внезапно, захватить турок врасплох, - тогда мы выскочим наверняка.
Хоть Гугас и отдал приказ, что никакого выступления не будет, но этому приказу никто не верил. Крепость была охвачена паникой и страхом.
Вечером, облокотившись на стену крепости, Гугас бросил последний взгляд на долину. Вон там развалины дома, где он родился и вырос, где жила его дружная семья… Вокруг дома когда-то пышный, а теперь сожженный сад, где в тени вековых деревьев играл он со своим братом, где срывал инжир и орехи для своих сверстников, где раздавался звонкий смех Сирануш. Вдали, под горами, водопад и маленькое прозрачное озеро, на берегах которого он гулял с Перузой. Сколько радостных и счастливых дней! Сколько трудов и стараний, чтобы создать свой очаг, вырастить детей, сделать так, чтобы они были счастливее своих родителей! И что осталось от всех его мечтаний?.. Все, все погибло безвозвратно. Среди серых скал, в одинокой могиле, лежит его тихая, любящая Перуза с маленьким сыном. В каменной яме, похожей на могилу, живет старая, беспомощная мать с его детьми. Единственная дочь умирает от голода. Она так ослабела, что вряд ли выживет. А Мурад - его гордость, его надежда? На кого он стал похож! Скелет, обтянутый кожей! Он ходит как потерянный. Только смышленые глаза мальчика светятся: он все видит, все понимает. Ему тяжелее, чем тысячам других в его возрасте. Но что он, отец, может сделать для своих детей, для родной матери? Разве сумел он сделать что-нибудь для сестры, томящейся в плену? Ничего. Вот скоро, дня через два, они выступят, а удастся ли спасти больную дочь? Спасутся ли другие - мать, Нубар, Мурад? А он сам? Может быть, и спасется, останется в живых, но на что ему такая жизнь - без детей, без радости, с вечной болью в сердце?!
И этот суровый человек, понурив голову, беспомощно опустил свои большие, сильные руки.
Погасли последние лучи солнца, поднялся тихий ветерок, но Гугас, поглощенный своими мрачными думами, ничего не замечал. Наконец частые разрывы снарядов и усилившаяся стрельба отвлекли его от вереницы мыслей. Турки без перерыва осыпали все проходы осколочными снарядами без цели, на авось, стреляли из винтовок.
Гугас медленно пошел к позициям. Апет сообщил, что внизу замечено большое движение противника. Забравшись на скалу, Гугас стал внимательно наблюдать. Действительно, аскеры сновали взад и вперед около белых палаток. Две колонны в строю шли по направлению к крепости.
"Народ доверил тебе свою судьбу!" - мелькнуло в голове Гугаса, и от слабости, охватившей его минуту тому назад, не осталось и следа. Он властно отдавал распоряжения готовить гранаты, быть настороже. И голодные бойцы, услышав его громким голос, сильное прижимали винтовки к плечу.
На двадцать седьмые сутки в полночь начались бои по прорыву. Часть вооруженных людей под командованием Апета повела отвлекающие бои в восточном направлении, а основные силы под руководством самого Гугаса стали спускаться из главных ворот. За ними под охраной группы бойцов осторожно пошли женщины и дети. Аместуи, опираясь на плечо бабушки и шатаясь, медленно передвигала ослабевшие ноги. Мурад тащил за руку испуганного брата.
Но впереди что-то случилось. Люди остановились, и через несколько томительных минут обезумевшая толпа хлынула обратно в крепость.
Первым отрядам удалось опрокинуть застигнутых врасплох аскеров и пробить брешь в кольце окружения. Люди кинулись в эту брешь, спасаясь бегством, но это продолжалось недолго. Турки поняли, в чем дело, и, подтянув к месту прорыва главные силы, стали в упор расстреливать спускающихся людей. Вскоре трупы преградили дорогу, и живые, спотыкаясь, падали на них, чтобы больше не подниматься. Бойцы делали отчаянные попытки отбросить настигающих их аскеров и вывести женщин и детей из страшного кольца. Но усилия их были тщетны. Вскоре, позабыв об общем плане, каждый прокладывал себе дорогу в одиночку. Только отряду Апета удалось прорваться организованно. Быстро оценив создавшееся положение, Апет нащупал слабое место в обороне турок и без больших потерь вывел отряд к садам, но это же и помешало им соединиться с отрядом Гугаса.
Но прежде чем покинуть сады и подняться в горы, Апет привел в исполнение план мести за Сирануш, который он обдумывал во время бессонных ночей в крепости. Еще там, наверху, он договорился со своими друзьями, что если им удастся благополучно спуститься в долину, то они пойдут в дом старого Османа и сведут счеты с его сыновьями. Сейчас обстоятельства складывались как нельзя благоприятнее: бойцы совершенно неожиданно вышли к садам. Голодные люди, позабыв об опасности, набросились на фрукты. Апету с трудом удалось остановить их. Он приказал всем собраться в крайнем саду, поставил охрану, а сам с друзьями поспешил в дом Османа. Бесшумно открыв двери, Апет со своими людьми ворвался в дом. Оба сына Османа оказались дома, они безмятежно спали.
- Вставайте! - закричал Апет. - Я вам принес смерть!
Братья не успели пошевельнуться. Их мгновенно закололи.
- Где девушка? - взяв одной рукой Османа за бороду и держа окровавленный нож в другой руке, спросил Апет.
Старик Осман, прежде такой гордый, трясся, как лист. Стуча зубами, он говорил что-то невнятное.
- Где девушка, говори! Иначе убью как собаку!
- Там она, в женской половине, - выдавил наконец из себя Осман.
Апет побежал в соседние комнаты. Он спешил. У дверей, которые вели в женскую половину, стояла Сирануш.
- Апет!.. - закричала она и упала ему на грудь.
- Ребята, захватите еды - и за мной! - на ходу бросил он и, схватив Сирануш за руку, побежал к своим…
Отряд Апета еще долго блуждал в горах, отыскивая следы Гугаса и его людей, и уничтожил немало жандармов. Большинство людей отряда погибло, и только одиночки, а в числе их и Сирануш с Апетом, перейдя линию фронта, добрались до русских.
Рассветало. Стрельба прекратилась. В крепости стояла мертвая тишина. Тысячи стариков, женщин и детей ждали, затаив дыхание. На башне цитадели в знак покорности подняли турецкий флаг и белую простыню, но турки в крепость почему-то не спешили. В ожидании прошло шесть томительных часов.
Утром Мурад, ведя за руку младшего брата, без труда нашел бабушку и сестру - они, прижавшись друг к другу, лежали на дне ямы.
- Слава богу, вы нашлись! - обрадовалась бабушка, но тут же нахмурила брови. - Нам нельзя оставаться вместе, - сказала она, думая о чем-то своем.
По совету бабушки Аместуи пошла к Астхиг, Мурад - к Качазу. Такуи оставила с собой только маленького Нубара и Заназан.
Часам к одиннадцати в крепость вошли пять отрядов аскеров. Не обращая ни на кого внимания, они заняли главные переходы. По их сигналу в крепость ворвались основные силы, а за ними башибузуки из окрестных деревень. Они рыскали по всем углам, гоня перед собой толпу обезумевших от страха людей, убивали женщин, из-за серег отрывали уши, за простое колечко выламывали пальцы, отрывали детей от материнской груди и бросали со скал, камнями разбивали головы стариков. Эта кровавая бойня продолжалась несколько часов.
Наконец в крепость поднялся какой-то высокопоставленный турок. Резня и грабежи прекратились. По его приказу мальчиков старше тринадцати лет и стариков согнали в кучу, а уцелевших женщин с детьми повели с горы в долину и заперли в церкви.
Мурад и Качаз оказались в числе отделенных и, стоя рядом на краю крутого обрыва, ждали дальнейших событий. Чувства у них притупились, на все, что происходило вокруг, они реагировали слабо, как будто это их не касалось. Только сердце у Мурада ныло.
Аскеры, выстроив мальчиков и стариков попарно, погнали их вниз. Первые пары достигли подножия крепости. Там их встретила беснующаяся толпа турок, которые, стоя по обеим сторонам узкого прохода, камнями забрасывали спускающихся. Ребята с края обрыва хорошо видели все, что происходило внизу. При виде обезумевшей толпы, жаждущей крови, Мурад словно очнулся. Он схватил Качаза за руку, они незаметно отошли от остальных и, найдя не очень крутой обрыв, стали с трудом спускаться. Наконец, кувыркаясь, они покатились вниз. Изрядно помяв бока, Мурад и Качаз очутились у подножия крепости и спрятались в редком кустарнике под горой. Фруктовый сад, находящийся вблизи, неудержимо манил их к себе, жажда и голод толкали их туда, но рассудок оказался сильное, и они пробрались в сад только с наступлением темноты.
Утолив жажду мутной водой из арыка, мальчики набросились на фрукты, ели их жадно и без разбору. Вначале подбирали валявшиеся на земле полугнилые яблоки и груши, но потом стали разборчивее и принялись сбивать спелые с деревьев. После фруктов они бросились опять к арыку. Так повторилось несколько раз. Когда желудки наполнились и ребята не в состоянии были выпить хотя бы еще каплю воды или проглотить еще одну сливу, они легли под забором и стали обсуждать свое положение, что делать дальше, куда деваться.
- Давай пойдем в горы, авось доберемся до русских, - предложил Качаз.
- Как мы доберемся с тобой - без пищи и не зная дороги? - возразил Мурад.
Качаз задумался.
- Не лежать же нам здесь вечно! Утром появится хозяин и если сам не убьет, то выдаст аскерам, - сказал Качаз.
Мурад предложил перебраться в церковь, к своим.
- Если убьют, так лучше со всеми, а уходить далеко от своих я не хочу.
Качаз согласился.
Набив карманы яблоками, они пошли по пустынным развалинам города и, никем не замеченные, добрались до церкви. Спрятавшись за стенами обгоревшего дома, они, затаив дыхание, стали наблюдать.
У широких ворот церкви, зажав между колен винтовку, сидел усатый пожилой турок. Он сладко дремал. Когда голова его медленно опускалась на грудь, он встряхивал ею и полуоткрытыми глазами оглядывался вокруг. Не заметив ничего подозрительного, он опять начинал дремать.
- Так мы простоим до самого утра, - прошептал Качаз.
- Пошли, - сказал ему Мурад на ухо. - Первый пойдешь ты и будешь молчать, а я пойду за тобой и в случае необходимости заговорю с ним.
Они зашагали к воротам. От страха у них сильно забились сердца, пересохло во рту. Когда они подошли уже к самым воротам, часовой проснулся и вскочил на ноги.
- Стой! Кто идет? - грозно крикнул он.
- Это мы, ага, - сказал Мурад насколько возможно твердым голосом.
- Кто это "мы"?
- Нас господин офицер послал в город.
- Когда это было?
- Часа два тому назад.
- Но это не в мое дежурство, я заступил недавно. Зачем же он послал вас?
- Чтобы рассказать большому начальнику о нашей жизни на горе, - лгал Мурад более уверенно.
- Что же вы рассказали?
- Все рассказали.
- Интересно, чем же вы питались столько дней в крепости? Говорят, русские сбрасывали вам с аэропланов продовольствие и патроны, хотя я никаких аэропланов не видел. Скажи, правда это?
Мурад ответил уклончиво:
- Мы тоже не видали, ага.
- То-то! А сколько народу погибло зря! Это все молодежь, они замутили народ. Разве можно идти против султана? Он одним своим пальцем может раздавить целое войско. Говорят, по его велению останавливаются реки, отступает море, а вы, несчастные, бунтовать вздумали!
- Ага, я ничего не знаю!
- Да не про тебя разговор. Скажи, накормил хоть вас начальник?
- Как же! Даже яблок дал нам. - Мурад протянул часовому два яблока.
Тот не замедлил взять их. Мурад оглянулся и заметил исчезновение своего товарища. Во время разговора Качаз проскользнул во двор. Пора было и ему кончать столь опасную беседу, но, как видно, собеседнику было скучно одному и он не прочь был продолжать ее.
- Хорошо ты говоришь по-турецки - все равно как писарь. Наверное, в школе учился?
- Учился. Я считать и писать тоже умею.
- Вот хорошо! Тебе бы принять ислам и зажить по-человечески. Ведь нехорошо жить в заблуждении.
Мурад молчал.
- Только приняв ислам, ты станешь человеком. Кроме мусульман, все остальные народы - грязь.
- Пойду к своим, ага? - попросил Мурад. - Они, наверное, заждались меня, беспокоятся…
- Что же, иди и хорошенько подумай над моими словами. Я тебе добра желаю. Ты смышленый мальчик, жаль, если пропадешь зря.
Мураду пришлось долго разыскивать своих во дворе, набитом до отказа народом, и в самой церкви. Они считали Мурада погибшим и успели уже оплакать его. Бабушка, обняв Мурада, ни за что не хотела расставаться с ним. Так в ее объятиях и пришлось Мураду провести остаток ночи.
Глава одиннадцатая
В церкви
В церкви было тесно и скученно. Лежа на холодных каменных плитах, стонали больные и ослабевшие от голода люди. Было много умирающих. По утрам во двор въезжала запряженная парой быков телега. Трупы умерших за ночь укладывали друг на друга, как дрова, и увозили на кладбище. Все же в церкви было лучше, чем в крепости: здесь не было вечной трескотни винтовочных выстрелов, страшного свиста пуль и артиллерийского грохота, а главное - была вода, пей сколько хочешь, да еще каждому выдавали по полфунта черного, липкого, как весенняя грязь, солдатского хлеба.
Караульные солдаты тайком приносили мясо, овощи и фрукты. Все это они продавали втридорога и наживались, как могли, без всякого стеснения. Бабушка, чтобы спасти Аместуи и поправить здоровье изголодавшихся Нубара и Мурада, на последние гроши покупала продукты у солдат.
- Человек ко всему привыкает, привыкнешь и к этому, - говорила часто бабушка.
И действительно, люди понемногу начали приспосабливаться к новой жизни. Некоторые семьи ухитрялись даже разводить огонь и готовить обед.
Угнетала неволя. Сады, наполненные спелыми плодами, зеленеющие луга и горы неудержимо манили людей к себе, туда, на простор. Но ворота церковного двора строго охранялись.
Мурад с товарищами, облокотившись на перила каменной стены, часами молча смотрели на извивающуюся дорогу, на горные тропинки, на пустыри, где когда-то стояли родные дома. Мысли ребят уносились в далекие счастливые дни, к которым уже не было возврата.
В один из таких дней через головы ребят пролетел камень и со стуком ударился о большие квадратные плиты церковного двора.
Ашот поднял камень. Он был завернут в бумагу.
- Смотри, Мурад! Тут записка! - с удивлением сказал Ашот.
- Давай сюда.
Мурад начал читать. В записке было всего несколько слов: "Ребята! Напишите записку, заверните в нее камень, бросьте вниз. Кто уцелел? Как с вами обращаются? Что думают турки делать с вами? Записку эту уничтожьте".
А вместо подписи стояли загадочные слова: "Армянин с гор".
- Наши в горах! - воскликнул Мурад. - Интересно знать: кто там?
- Этого не узнаешь: видишь, человек, написавший эту записку, даже фамилию свою скрыл, - сказал Ашот.
- Ну и задачу задал нам этот человек! - Качаз взял записку из рук Мурада и прочитал про себя. - Попробуй перечислить, кто уцелел, да еще сказать, что турки собираются сделать с нами!
Ребята втроем сочинили ответ:
"Всех мужчин и мальчиков старше тринадцати лет турки убили. Воды дают вдоволь, хлеба мало. Что собираются делать с нами - не знаем".
- А не спросить ли нам, кто из наших там, в горах? - спросил Ашот.
- Нет, это неудобно. Лучше спросим, нельзя ли нам перебраться к ним, - предложил Качаз. - Мы ведь сумеем выбраться отсюда.
И они добавили:
"Мы хотим к вам. Напишите: где вас можно найти и когда?"
Подписались так же, как незнакомец: "Армянские мальчики".
Напрасно по целым дням ребята ждали у стены. "Армянин с гор" больше не приходил.
Качаз в церкви как-то притих. От его прежней энергии не осталось никакого следа. Ходил он вялый, с мрачным лицом. Зато Ашот мало изменился; даже в этой обстановке, среди всеобщего уныния, он был оживлен, вечно о чем-то хлопотал, выполнял какие-нибудь поручения и даже шутил.