По его приказу старик Мазманян, ставший во главе хозяйственной группы, должен был реквизировать у всех семей продовольствие, захваченное ими с собой в крепость, устроить склад и организовать нормированную выдачу пищи.
Строительная группа мобилизовала всех трудоспособных людей на работу по созданию опорных пунктов в наиболее опасных местах. Люди ремонтировали развалившиеся от времени стены крепости, рыли ходы сообщения между опорными пунктами.
Санитарная группа во главе с врачом следила за чистотой и порядком и делала все, что можно было сделать в условиях осады, чтобы оградить людей от эпидемических заболеваний. Усилиями санитаров в укромном месте было организовано нечто похожее на больницу, где ухаживали за ранеными и тяжелобольными.
Гугас был неутомим. Он следил за всеми работами, подбирал и назначал командиров, спускался к бойцам в опорные пункты, давал советы, организовал отливку пуль, зарядку использованных гильз. Он даже находил время, чтобы сердечным и словами подбадривать упавших духом женщин и стариков.
Старая крепость на гранитной горе вскоре стала неприступной.
Глава девятая
В крепости
Неудачные попытки овладеть крепостью несколько охладили пыл аскеров в первый день. В следующие, дни особой активности они не проявляли. Осада крепости ограничивалась ленивым обстрелом крепостных стен из винтовок. По вечерам, когда из уцелевших в городе мечетей раздавался призыв муэдзина к намазу, обстрел прекращался совсем и в долине наступала мертвая тишина.
Солнце по-прежнему медленно совершало свой путь к горам, чтобы в назначенное время спрятаться за их высокими вершинами и уйти на ночной покой. В часы заката горы, луга и пастбища так же, как и раньше, окрашивались в разнообразные цвета: золотой, зеленый, желтый; только среди высоких, сочных трав не паслись уже жирные курдючные бараны и чабаны не высвистывали свои песенки на свирелях. Вокруг стало безлюдно, мертво.
Когда солнце исчезало совсем, вершины гор еще долго купались в золотистых лучах, и вдруг мгновенно наступала густая темнота; на небе один за другим зажигались огни многочисленных звезд, словно их рассыпала невидимая рука. Долина погружалась в ночную дремоту. Ничто не напоминало об осаде, крови и людской злобе.
Среди ночной тишины часто раздавались звуки печальных песен. Пели и в крепости и под горой, в лагере аскеров. Кто знает, о чем думал, что вкладывал в свою песенку поющий ее в осаде? То ли он оплакивал поруганную любовь? Или жаловался на горькую судьбу, выпавшую на его долю? Под горой молодой аскер в это время пел, вспоминая покинутую им деревушку, дым родного очага, журчание речки, дорогие его сердцу лица.
А на окраине городка пожилой турок выходил на порог своей уцелевшей от пожара хижины подышать свежим воздухом. Он с тоской в глазах долго смотрел на развалины родного города, на опустевшие луга и, прислушиваясь к звукам печальной песни, доносившейся из осажденной крепости, никак не мог понять: почему люди грызутся между собой, словно хищные звери? Почему его доброго соседа, мясника Хачика, с которым он вырос вместе и провел столько приятных вечеров, загнали в крепость и собираются убить?
Не находя ответа, турок покачал головой и опустился на камень около своего порога. Он долго думал о несправедливостях, царящих на этой грешной земле. Сердце его щемило от тоски.
Утром, с рассветом, все начиналось сначала: стрельба, убийства, уничтожение…
Осажденные, понемножку придя в себя после страшных потрясений, начали налаживать жизнь в новых, непривычных для них условиях. Каждая семья, выбрав себе яму поудобнее, обкладывала ее камнями и устраивала нечто похожее на жилье. В назначенный час все ходили за продуктами. Особенно строго выдавалась вода - не больше стакана на человека. В крепости ее было мало, колодцы находились на южном склоне горы, а стены вдоль дороги, ведущей туда, во многих местах, обвалились, и турки непрерывно обстреливали идущих за водой. Днем пробраться к колодцам было невозможно. Воду носили только ночью - и то в ограниченном количестве: и там, в колодцах, запас воды был невелик.
По утрам Мурад с другими подростками помогал восстанавливать разрушенные стены, а когда жара становилась нестерпимой, ребята садились в безопасном месте и наблюдали за долиной. Сейчас все неразлучные друзья были вместе: Мушег, Качаз, Ашот. Во время резни они спрятались в огороде и спаслись. Мурад встретился с ними только в крепости. Ашот остался один, его мать и пятеро братьев и сестер погибли. Сейчас он жил недалеко от Мурада вместе с семьей Качаза.
Однажды в полдень ребята сели под скалой и стали наблюдать за турками. В долине кое-где мелькали белые палатки, между ними, как муравьи, сновали аскеры, а по дороге двигались арбы.
- Нагнуться бы к арыку и напиться досыта! Я бы сейчас больше ничего не хотел! - воскликнул Качаз.
- Потом залезть на дерево и сорвать сочную грушу, - добавил Ашот.
- Когда я вспоминаю груды свежих лепешек, лежащих на подносе, жареное мясо, кислое молоко, просто слюнки текут, - сказал Мушег. - Удивляюсь: почему мы тогда не все съедали? Бывало, встанешь из-за стола, на подносе половина еды осталась. Сестра моя Астхиг все капризничала: "Этого не хочу! Это не буду!" А сейчас бы хоть самых черствых лепешек!
Вдруг раздался оглушительный гром, и вслед за ним что-то с визгом ударилось о скалу. Это был снаряд. На седьмой день осады турки на горах против крепости установили орудия и стали систематически разрушать и без того ветхие ее стены.
Ребята поспешно разбежались по ямам. И здесь людей охватил страх. Мелкие гранитные осколки дождем сыпались в ямы, а при прямом попадании эти ямы превращались в могилы для целых семей.
Иссякали продукты. Кончилась вода: днем и ночью турки обстреливали дорогу, ведущую к колодцам.
Наступил август. От палящего солнца некуда было спрятаться: ни деревьев, ни тени в крепости не было. Короткие ночи не приносили прохлады. Накаленные камни за ночь не успевали остывать. Люди шли к колодцам за водой, хотя дорога туда была усеяна трупами и предательская луна освещала крепость как днем.
Положение осажденных с каждым днем становилось все труднее. Начались голод и болезни. Мазманян выдавал лишь по нескольку вареных бобов на человека. Голодные умирали молча, без жалоб и стонов. Никто не оплакивал близких, хоронили молча.
Взоры истощенных, худых, как скелеты, людей были обращены на север: там наступала русская армия. Но русских все не было. Гугас отправил троих на разведку - узнать, далеко ли они. Ушедшие не вернулись обратно, надежда с каждым днем угасала.
Беда пришла и в яму Гугаса: тяжело заболел маленький Васген. У него была горячка. Лежа на коленях матери, он запекшимися губами шептал: "Пить, мама, пить!" - а воды уже несколько дней не было ни капли.
На третью ночь со дня болезни брата Мурад, лежа на голой земле в углу ямы, дремал. Ему послышались стоны. Проснувшись, он стал рассматривать яму: у стены спала бабушка, рядом с ней, на тряпках, обняв ее шею, лежал Нубар, около него - Аместуи. У самого выхода, скорчившись, спала Заназан. В середине ямы сидела Перуза. У нее на коленях лежал больной ребенок и слабо стонал. Перуза, худая, бледная, в каком-то возбуждении осыпала лицо ребенка поцелуями.
Высоко стоящая, неподвижная луна заливала все вокруг нежным светом. Издали доносились звуки одиночных выстрелов. Это турки обстреливали дорогу к колодцам.
Мурад, окончательно проснувшись, поднял голову и увидел, что по окаменевшему от горя, изможденному лицу матери капля за каплей бегут слезы. Мурад понял: брат умирает.
- Не плачь, мама! Я сейчас сбегаю за водой! - в отчаянии закричал он и выбежал из ямы.
Перебежав в соседнюю яму, он тихонько разбудил Качаза.
- Скорей давай кувшины! Я побегу за водой! Брат умирает! - крикнул он полусонному Качазу.
- Ты что, с ума сошел?
- Давай, тебе говорю, кувшины! Разговаривать некогда! - резко оборвал он Качаза, и тот покорно вынес ему два медных кувшина.
Дорога к колодцам была усеяна мелким щебнем. Ползти было очень больно. Острые камни, как ножи, врезались в тело. Руки и колени ободрались до крови. Но ползти надо было, и Мурад полз. От ямы до колодцев было метров семьсот по открытой местности. Стены здесь были особенно сильно разрушены. Турки, заметив ползущего человека, стали стрелять. Мураду приходилось лежать неподвижно, пока прекратится стрельба.
Полз он долго, потеряв счет времени. Наконец, оцарапанный, весь в крови, он благополучно дополз до колодцев.
Первым делом Мурад сам с жадностью набросился на холодную воду. Он отдыхал, опять пил - и так много раз. Потом наполнил кувшины водой и пустился в обратный путь. Назад ползти было легче. Турки не стреляли, и он позволял себе иногда подниматься во весь рост и делать короткие перебежки.
Вот и крепостные стены. Еще маленькое усилие - и он в безопасности. Но тут он неожиданно увидел знакомую одежду. Забилось сердце. Задрожали колени. Неужели?.. Мурад, обезумев, бросился на дорогу. На середине дороги неподвижно лежала его мать с телом брата в объятиях. Мурад попытался поднять их, звал на помощь, но они были мертвы, и никто не был в состоянии им помочь. Долго лежал он около мертвой матери с братом, обнимал их, рыдал и кричал, просил, умолял очнуться, но все напрасно. Мураду показалось, что это он убил их: наверное, мать побежала за ним, чтобы удержать его от безумного поступка, спасти.
Наступал рассвет. Нужно было идти. Схватив свою драгоценную ношу, Мурад побежал к яме. Там все проснулись и с тревогой ожидали его возвращения. Мурад рассказал все… Громко зарыдала бабушка, а за ней и остальные. Яма наполнилась отчаянными воплями.
На следующую ночь тела Перузы и Васгена вынесли, чтобы предать их земле. Трупы опустили в выкопанную Гугасом яму. Бабушка сквозь слезы шептала слова молитвы. Аместуи несколько раз лишалась чувств; она ослабела от голода, не могла стоять на ногах и лежала около могилы. После похорон Апет унес ее на руках.
Гугас, большой, сильный, сегодня словно согнулся. Закидывая могилу землей, он плакал без слез, только его губы чуть дрожали.
Свет опустел для Мурада. Он стал безразлично относиться ко всему окружающему. Часто без цели бродил по крепости, ходил по опасным местам, заглядывал в окопы над самым обрывом у ворот, которые охранял Апет со своим отрядом, по-прежнему редко встречался с отцом. Гугас весь был поглощен обороной. Он понимал, что положение с каждым днем становится безнадежнее и дни крепости сочтены, и поэтому делал все возможное, чтобы оттянуть этот роковой час.
Однажды, приди к Апету, Мурад застал там отца. Гугас молча протянул ему горсточку пшеницы. Потом спросил о бабушке, детях, а когда Мурад собрался уходить, Гугас проводил его.
- Ты не отчаивайся, Мурад, - мягко обратился он к сыну. - Мы не одни с тобой, посмотри, сколько кругом осиротевших детей! И, помолчав немного, с грустью добавил: - Не в счастливый век родились мы с тобой. Ничего тут не поделаешь, остается одно - терпеть и бороться до конца.
- Аместуи очень плохо, она совсем не встает, - сказал Мурад и отвернулся, чтобы не расплакаться при отце.
- Знаю. Это от голода. Даже птицы не летают над крепостью: подстрелить хоть бы одну!
Они расстались у поворота крепостной стены. Гугас долго еще смотрел, как медленно, шатаясь шел Мурад.
- Бедняжка! Сам-то ты долго ли протянешь? - прошептал Гугас про себя и пошел к позициям.
Навстречу ему попался Манукян. Еще издали увидев Гугаса, он зло посмотрел на него и, поравнявшись с ним у поворота, остановился.
- Здравствуй, Гугас! Ну, как поживаешь, как идут дела? - насмешливо спросил он.
- Спасибо, дела идут, как можно было угадать: не лучше и не хуже.
- Ты своего добился: стал большим командиром, вождем. Боюсь, что скоро тебе придется командовать только мертвыми.
- Я делаю все, что в моих силах, чтобы спасти людей, - ответил Гугас с досадой. - А ты, вместо того чтобы злорадствовать над бедой народа, лучше помогал бы. Воевал бы на позициях, как это делают другие.
- Я не такой сумасшедший, чтобы поднять оружие против целого государства, - за это нам еще отвечать придется.
- Ты не сумасшедший, а презренный трус! Убирайся с моих глаз, пока цел! - закричал Гугас и, чтобы не дать воли гневу, повернулся и ушел.
Продовольствие кончилось. Только бойцам, защищающим крепость, Мазманян выдавал по горсточке жареной пшеницы, остальные ничего не получали. Воду приносили отдельные счастливцы, а жара по-прежнему стояла нестерпимая, и большинство голодных, изможденных людей лежали в ямах, ко всему безразличные. Убитых и умерших было так много, что их не успевали хоронить. На каждом шагу валялись разлагающиеся трупы, и смрад заполнял крепость, еще больше усиливая распространение болезней.
Как-то днем Гугас пришел в яму к своим и принес что-то тщательно завернутое в тряпку.
- Подстрелил орла! - радостно сказал он, протягивая матери свою ношу. - Попробуй сварить. Может, мясо съедобное.
- На чем же его варить? Где взять дрова, воду? - сокрушенно спросила Такуи.
Несколько деревьев, росших во внутреннем дворе, уже были сожжены, в крепости давно не было топлива, и люди ничего не варили.
Аместуи, подняв голову, с жадностью посмотрела на покрытого перьями орла, облизнула высохшие, потрескавшиеся губы и проглотила слюну. Нубар, подойдя, просто оторвал болтающуюся голову орла и стал жевать жесткую, окровавленную массу.
Мураду при помощи Апета удалось собрать немного сухой травы, нашлись и кое-какие книги, захваченные ребятами с собой. Разожгли костер и стали жарить мясо орла.
На запах жареного прибежали голодные соседи. Они сели подальше от огня и горящими глазами уставились на мясо. Потом, незаметно для себя, медленно стали подползать все ближе и ближе к огню, где так вкусно пахло жиром. Еще миг - и десятки костлявых рук потянулись бы к мясу. Такуи быстро разрезала на мелкие кусочки одно крыло орла и протянула людям. Это сдержало толпу. Такуи быстро спрятала остатки мяса.
Обитатели ямы украдкой от посторонних с блаженством грызли кости. Мурад спрятал два куска мяса и отнес Мушегу.
- На, возьми, Мушег. Это тебе и Астхиг, - сказал он. - Отец подстрелил орла.
Из ямы вышла Астхиг. Она сильно похудела, щеки ее впали. Когда-то красивые, вечно улыбающиеся глаза потускнели, а под ними лежали черные круги. Но Астхиг не опустилась, как многие. Она держалась сравнительно бодро, была опрятно одета, волосы причесаны, косы аккуратно заплетены. Увидев Мурада, она даже улыбнулась и протянула ему свою маленькую руку.
- Бедный Мурад! Тебе тяжелее, чем нам с Мушегом. Я слышала, с Аместуи очень плохо, - сказала она сочувственно.
- Ей уже лучше, сегодня она вставала. Ты бы пришла к ней, она тебя любит больше всех, на днях спрашивала о тебе.
- Очень трудно ходить. Я, как старуха, устаю, больше трех шагов не могу сделать. Сегодня еще ничего: ночью Мушег воды принес, жаль, все выпили, а то угостили бы тебя.
- Трудно было ходить за водой? - спросил Мушега Мурад. - Ночью я тоже собираюсь.
- Лучше не ходи, Мурад: сколько там убитых, жутко!
- Что же делать? Когда нечего было есть, обходились и без воды, а вот поели - и еще больше захотелось пить. Хоть бы дождь пошел! Бабушка говорит, что в это время года часто бывают грозы.
- Когда мне очень хочется пить, знаешь, что я делаю? - сказала Астхиг.
- Что?
- Беру в рот железный ключ.
- Помогает?
- Немножко прохладнее делается во рту.
Прощаясь, Мурад еще рал попросил ее:
- Астхиг, навести мою сестру. Если ты придешь, ей станет легче.
- Хорошо, Мурад. Завтра, а может быть, сегодня вечерком. Когда жара спадет, я постараюсь доползти к вам. Ты передай ей привет от меня.
Мурад шел к своей яме и по дороге обдумывал, как лучше ночью сходить за водой. Ему казалось, что если сестра напьется воды, умоется, то сразу выздоровеет.
Шагах в тридцати от него пролетел снаряд, потом другой. Начался обычный артиллерийский обстрел. Мурад по привычке лег на камни, в надежде, что обстрел так же внезапно прекратится, как и начался. Но напрасно. Проходили минуты, а снаряды с возрастающей быстротой, как град, сыпались на крепость. Мураду надоело лежать. Он поднялся, чтобы идти к своим. Случайно он взглянул за крепостную стену. Там по склону горы, прячась за скалами, ползли наверх аскеры. Их было очень много. Мурад испугался. Ему показалось, что никто, кроме него, не замечает аскеров и они безнаказанно достигнут крепостных стен, хлынут в крепость - и тогда начнется резня. Охваченный страхом, Мурад закричал:
- Дядя Хачик! Турки ползут, аскеры ползут! - и побежал к проходу, который охранялся отрядом Хачика.
Шатаясь от усталости, бледный, Мурад прибежал на позиции.
- Ты зачем прибежал сюда в такое время? - сердито спросил Хачик.
- Я видел, как ползут аскеры. Они совсем близко, вот там, пришел предупредить.
- Хорошо, что ты такой зоркий. А сейчас немедленно уходи отсюда: скоро здесь такая каша заварится, что недолго самому закипеть.
- Кажется, пора, Хачик, - сказал кто-то из бойцов.
- Пусть еще чуточку поднимутся: удобнее будет взять их гранатами, - хладнокровно ответил Хачик и приготовил гранату.
В эту минуту из соседних окопов полетели гранаты, завязался ближний бой. Мурад не успел выбежать и невольно стал свидетелем отчаянной схватки.
Первые аскеры, оставив на склонах горы убитых и раненых, откатились вниз, но вскоре появились новые. Не обращая внимания на разрывы гранат и одиночные выстрелы в упор, они настойчиво ползли к позициям.
С каждой минутой бой усиливался. Люди Хачика швыряли на голову аскеров самодельные гранаты, сбрасывали с горы большие камни, приготовленные для этой цели. Стоило кому-нибудь из турок поднять голову, как его тут же укладывали метким выстрелом. Но аскеры не отступали. Они только отошли по команде и спрятались за камнями. Опять начался артиллерийский обстрел. Снаряды ложились все ближе и ближе.
Осколками ранило троих. Один боец упал замертво. По лицу Хачика текла кровь, но, казалось, он этого не замечал.
- Ребята! Готовьтесь! - скомандовал он. - Сейчас они опять поднимутся!
- Армяне, сдавайтесь! - крикнул один турок; его не было видно.
- Иди к нам! Поговорим! - закричал Хачик в ответ.
- Вам же будет хуже: перебьют всех. Выдайте главарей, сдавайтесь, и мы вас не тронем! - раздался тот же голос.
- Вот я сейчас тебе выдам! - И Хачик со злостью швырнул гранату.
- Хачик! Гранаты кончаются! - закричали из соседнего окопчика.
- Месроп! Беги к Гугасу, скажи, что у нас тяжело, пусть подмогу пошлет, а главное - гранаты. Живо! - приказал Хачик, а сам с гранатами в руках пополз в соседние окопы.
Разрывы гранат, свист пуль, стоны раненых - все слилось в общем гуле боя. Турки подошли совсем близко; в окопе, где сидел Мурад, отчетливо слышалась их речь.
- Ну, сегодня гяурам, кажется, конец, Гусейн, - говорил один.
- Все в воле аллаха! - отвечал другой.
- Возьмите правей, правей! - командовал кто-то. - Напирайте еще! Эй вы, ослиные уши! Что опять легли? Гяуров испугались?