- Ты подумал, я к тебе с симпатиями пришла, мне, мол, моего кобеля мало. У нас, миленький мой, и без того тешут языками поселком - кто с чьей женой живет, кто у кого отбил, и мне такой славы захотелось?
Она подумала немного и сказала, все о своем:
- Я вот с ткачихами некоторыми на днях в жилищную секцию вольюсь и тебе советую. Ты вот ходишь, жалуешься, что клуб сырой, гнилой и на болоте, а он, верно, на болоте, - пока я еще не влилась, так вы и стройте, начинайте, явочным порядком. Сколько вам на ремонт отпущено?
- Двадцать пять тысяч, - униженно ответил Вавилов.
- Закатите фундамент, а там дальше вас или под суд отдадут или велят достроить, ассигнуют, как дали достроить в Иваново-Вознесенске и Серпухове, кажись. - Она громко рассмеялась. - Но ты, рыжий, не сердись, какой же из тебя хахаль, употребят тебя на заклепку дыр профсоюзного здания - и то слава богу. Вот, небось, и клуб явочным порядком построить трусишь. Опять стало жалко, что я кандидатуру твою не опрокинула. Я с тобой сидела и заметила, как ты ко мне тянешься… Ну, ясно, баба я здоровая, побаловаться моему телу охота, оно разум-то и отгоняет в сторону. А баловаться, если приведет бог, не к тебе приду, я даже от тебя, помнишь, полотенце хотела попросить, так после этого два дня руки вытереть противно было…
Вавилов вспомнил, о каком полотенце она говорит. Он понимал, что надо с ней поговорить ласково и тихо, по-человечески, он даже привстал, она подняла на него глаза. Он сказал:
- Кобыла, дура.
Она положила узелок на окно и ушла. И все это оттого, что он стосковался по женщине, и оттого, что он постоянно думает, что возникающие у него желания и тяги одновременно возникают и у других с такой же силой. Стараясь удалиться от огорчавших его мыслей, он вспомнил, что с вечерним пароходом придет рояль и мотоцикл, высланный, после настоятельных просьб, в кружок автомобилистов при клубе. Стариков он рассчитывал привлечь в клуб организацией кружка рыболовов и охотников, без Лясных тут не обойтись; Лясных отлично знал и воду и рыбу, но Лясных пьянствовал у Гуся. Да и рояль получили благодаря С. П. Мезенцеву, который составил обширную бумагу и, как он говорил, "мог льстиво плавать среди оборотов". Бумагу украсили многие подписи рабочих…
Вавилов ехал Кремлем, по спуску к Волге. И. П. Лопта вел купать и поить отличного коня. И. П. Лопта пленил своего коня гордостью, конь ластился к нему. На уничтожение Вавилова в соборе Петра Митрополита, - как и триста лет назад, - бухнул колокол! За ним дискантами кинулись все тридцать приходов ужгинского Кремля. Они заглушили крик подходившего парохода. Когда Е. Чаев подошел к нему за спичкой и кинул сострадательный свой намек, Вавилов был уже удивлен той мыслью, которая окончательно укрепилась в нем в последующих пьянствах у Гуся и которая послала его к пруду, возле которого стояла расщепленная береза, похожая на вилку.
II
В типографии справляли печатание первого листа Библии. Наборщики выпили, выпили и монахи, принятые в рабочие временно, пока не придет санкция из губернии. И. П. Лопта, сын его Гурий стояли у печатной машины. Николай исправлял последнюю корректуру. Многим хотелось увидеть Агафью, - она обещала быть. Она много сделала в последние дни для дела церкви и дела Библии.
Типография находилась в полуподвале, но и здесь было жарко. Раскрытые стопы бумаг тускло блистали. Пахло скипидаром, валиками, водой. Двери в бумажный склад были распахнуты; там на обрезках бумаги спал полуголый пьяный Лимний. Наборщики, посмеиваясь, скидывали рубахи. Тела их блистали тусклым светом бумаги. Лоскут длинного бархатного платья на секунду застрял в решетке окна. Агафья спускалась по ступенькам, И. П. Лопта протянул ей навстречу пухлый, разрезанный карандашом, только что сфальцованный лист Библии. Она перекрестилась. Шмель влетел в окно и понесся над машинами и бумагой, являя желтое, полосатое, бархатное свое брюшко. Вздыхающим стуком двинулась печатная машина; из-под валиков вылетели сияющие линейки, и затем показалась и исчезла вся тяжелая красота набора. Печатник взял лопаточкой краску из бочонка, она старалась ускользнуть обратно, он ее ловил на лопатку, и она оседала тающими кружками.
Николай, мних и наборщик, как подхватил последнюю шпацию из набора на шило и как она взыграла, словно рыба, так он остался, восторженный, плотный, много лет не работавший и чрезвычайно довольный своей работой. Его смущало только голое тело Лимния, развалившегося на бумагах. Агафья улыбнулась Николаю, он выронил шило и прослезился, гляди на набор. "Стосковался", - сказал он. Агафья направилась к заведующему Хлобыстаю-Нетокаевскому, который сидел за складом, в стеклянной загородке. Она взглянула в склад. Голый Лимний насмешил ее, она расхохоталась. Лимний вскочил, тело его напружинилось, - Агафья опустила глаза.
- Смеетесь! - заорал Лимний. - Вам угождают, а вы смеетесь. Тарелка с остатками колбасы валялась на столе. Лимний схватил тарелку:
- Жеребца хочешь? Смотри, какой силой кричит жеребец!
Он разорвал остатки одежды. Посыпались осколки тарелки.
- Выгнать его! - сказала Агафья и повернула к выходу.
Николай восторженно смотрел на ее строгость. Гурий перекрестил Лимния. Тот огляделся изумленно, упал на бумагу и мгновенно заснул. Хлобыстай-Нетокаевский закрыл лицо руками. Позор! Он без ропота донес Агафье колесо, но она не вышла к нему. Он взял монахов-наборщиков по ее просьбе, он печатал Библию, но и тут она не подошла к нему. Он ненавидит бога, и бог преследует его. Хлобыстай-Нетокаевский вскочил, громко спросил через всю перегородку, как местком смотрит на такую похабщину. И местком ответил ему немедленно - уволить. "Уволить", - подписывая свою резолюцию, прочел Хлобыстай-Нетокаевский.
Е. Чаев пришел к типографии мириться с И. П. Лоптой. Он принес евангелие, по-прежнему завернутое в "Известия". За работой он думал о своей шутке, за едой тоже. Евангелие властвовало над ним. Он прислушивался к разговорам о своем медвежьем въезде, - разговоры начали стихать. Он подошел к лестнице, решительно распахнул дверь, - по лестнице навстречу ему шла Агафья. Нежное лицо ее изнывало в злости и в каком-то удовлетворении. Увидев Е. Чаева, она подумала, что если ей суждено иметь мужа, то муж ее должен быть тихим и женственным. Она выхватила евангелие, оттолкнула Чаева, тот прислонился к стене, хотел что-то сказать, протянул руку, - она обратно положила ему евангелие и захлопнула дверь. Он вбежал за ней. Она сказала: "Отстань, монахов позову". Он остановился у окна. С пухлым оттиском первого листа появился на улице И. П. Лопта. Гурий, заложив за спину руки, шагал следом. Гурий сказал:
- Если мыслить символами и предзнаменованиями, отец, то весьма странно ознаменовал господь появление первого листа своего творения.
- Откуда у тебя богохульство, Гурий? Дьявол это ознаменовал, а не господь. Господь накажет Лимния.
- Господь более милостив, чем думаем мы, он не станет наказывать больного и полоумного. О великом бешенстве пола напоминает нам господь случаем с Лимнием. Берегись, человек, уподобляйся камню.
И. П. Лопта направился к окну. Он взял Е. Чаева за лацкан толстовки. Борода у И. П. Лопты похожа на серп, И. П. Лопта, по всей видимости, думал, что Е. Чаев стоит здесь ради Агафьи и ради Агафьи желает мириться с церковью.
- Раздумал я о своем предложении, иконописец! С тысячу верст великой муки и испытаний пройдем своими силами, пройдем, небось, Гурий. Не жди, иконописец, союза.
- Пройдем, отец.
- А конюх общине требуется, и не поступишь ли ты, иконописец, в конюхи?
Е. Чаев понял, что старик чванится, старик рад случаю унизить богомаза. Но твердо Еварест не был уверен в своем предположении, - по-прежнему над ним ныло украденное евангелие. Он сам кинулся в унижение, испытывая томительное и пугающее наслаждение.
- Поступлю, - ответил он. - Три дня не ел… рисовать устал.
И. П. Лопта изумился. Гурий неодобрительно покачал головой, но гордость уже захлестнула И. П. Лопту. Он подумал, что Чаев спросит жалованье, и это будет предлог отказать ему, но Чаев не спросил.
- Иди, накормлю, - буркнул И. П. Лопта и пошел. Гурий остановил растерянного Е. Чаева, который уже шагнул за И. П. Лоптой. Гурий заговорил осторожно:
- Конюхом, Еварест Максимович (Е. Чаев необычайно удивился тому, откуда Гурий узнал его отчество), сказано чересчур громко, мой отец пышен. Двор наш, Еварест Максимович, передан общине, и община, следовательно, владеет конем. Правда, передача эта еще не оформлена и больше все на словах, но в связи с печатанием Библии и возможными затруднениями с бумагой и прочим понадобятся поездки. Отец мой крепок больше душой, чем телом… Вы нам окажетесь весьма полезны, много мы вам платить не сможем, приходы наши бедны, и вы, как изволите видеть, узнали, что священники наши ходят побираться по плотам, некоторые общины при кремлевских церквах имеют всего состава по шесть, по восемь человек. Вы юны и крепки, Еварест Максимович, а церковь весьма нуждается в юных организаторах. К тому, как нам известно, и технически вы образованны, а от нас власти требуют и ремонтов, и смет, и хотя учение ума несравненно с наукой чувств, все ж будет полезно объединение вами юных сил несокрушимого православия с техническими доводами в пользу веры.
Он задумчиво обернулся к возвышенности Рог-Наволог. Он хотел риторическое обращение свое закончить высоким жестом к горам. Над Туговой горой, похожей на два сосца, стлался легкий дым. В воздухе пахло гарью, уже несколько дней горели не то леса, не то болото на плато горы. Передавали, что в районе Мануфактур видели выгнанных лесным пожаром лосей и волков. Религиозно-православное общество и общество хоругвеносцев чрезвычайно нуждаются в дельных и грамотных работниках, и если вы, Еварест Максимович, пожелаете вступить в оное общество, я помогу вам всем моим слабым авторитетом…
- Я рад… я благодарю вас, ваше преподобие.
- Ну вот, а кто-то даже распустил слух, что вы организатор и представитель баптистов… Да… сегодня кружка "на печатание Библии", дорогой Еварест Максимович, в Кремле, где люди голодают, где иереи просят милостыню, где не только нам, - может быть, мы и виноваты перед властью, - но и детям нашим не дают пайков, здесь кружечный сбор нам дал двадцать рублей. В Мануфактурах люди заботятся о квартирах, и суды наполнены квартирными тяжбами, - у нас отдают дома в пользу церкви, родовые священные книги, нательные кресты. В Мануфактурах люди думают о любви и наслаждениях, - у нас девственная дева, поклявшаяся в любви к Христу, несет людям утешение в страданиях, жертвует своей жизнью… Кремль свят еще, Еварест Максимович.
- Свят, отец Гурий, благословите на подвиг.
- Я не рукоположен, брат мой, я просвещаю в светском чине.
III
Евареста послали пасти коня на Ямской луг. Он понял, что это испытание: коня не трудно сдать в городской табун. За Ужгой на лугу каждый день фигурял саблей со своего коня азиатец Измаил. Сперва многие влезали на Кремлевскую стену, чтобы посмеяться и полюбоваться на него, а затем привыкли. Еварест ехал лугом и завидовал коню Измаила, и хотя за Ужгой трава была лучше, - он спутал коня по сю сторону. Еварест уже начинал чувствовать ревность к хозяйству и к славе И. П. Лопты. Это радовало и злило его, радовало потому, что он сознавал себя глубоко религиозным, а, следовательно, и способным воплотить религиозные замыслы: в рисовании ли, которым он сейчас совершенно не мог заниматься, в строительстве ли церкви; и злило потому, что до сего дня он не мог передать Агафье евангелие, многое мешало этому… Измаил подъехал к берегу, опустил поводья, конь его "Жаным" сердито посматривал на коня Евареста.
- Пасешь коня девки, а девка на том коне поедет к моему сыну в гости. Мустафа возьмет ее молодость, красавец!
Еварест замкнул путы коню, поднялся. Ямской луг кадился последними остатками осенней пышности. Через темные кусты проскальзывали лиловые цветы. Разбитые бутылки, разноцветные папиросные коробки, окурки, - топтал конь "Жаным", - следы праздника фабричного.
- Советую скорей брать, азиатец, - получили мы письмо, едет к ней свататься с гор Бурундук, много дичи, видишь, набил, разбогател. Жених, да к тому же и крестить его не надо, крещеный. А по коню судить симпатии, наш конь смотрит зверем, на тебя и на сына твоего, дяденька.
- Ты смеешь упрекать в бедности моего сына, дурак?
- Не хочу я о тебе думать, махай саблей, мой конь будет о тебе думать, старый барабан!
- А я и коню запрещу о тебе думать и саблю спрячу в ножны, я тебя плетью пороть даже не хочу!..
- Конь наш поднял хвост, - берегись, выскочит кое-что зловоннее твоих слов, увязший в чистилище коммунистической партии!..
Измаил соскочил с коня, торопливо спутал его, положил в кусты халат, саблю в голову, ноги на солнце, чтобы показать зубастому мальчишке свое богатство - новые подметки. Он знал, что его конь лучше, и потому заснул немедленно. Еварест видел, что конь его если не лучше, то зубастей, - и тоже заснул. Так они спали, и кони глядели на них осуждающе. Кони пробовали ржать, греметь путами, - бойцы спали. Презрение овладело конями. Они крикнули друг на друга - и одновременно кинулись в реку. Они сцепились еще в реке; путы на ногах мешали им, они выплыли на берег. Они били друг друга ногами, они кусались и катались по песку и скатились в реку. Они выплыли на другую сторону к Мануфактурам - и здесь они дрались. Они высоко вскидывали разбитые бутылки, папиросные коробки, шарахались от них в кусты, кусты восторженно вздыхали и одобряли такую прекрасную драку. Пышная осенняя трава, пригретая обильным солнцем, сохла от жара их сердец. Конь "Жаным" победил. Он прогнал кулацкого коня с позором и кровью и стал щипать траву.
Эту битву видел один только человек. Это был Е. Бурундук, пьяный, довольный собой, своей первоавгустовской охотой и своей силой. Одиннадцать девок измял он перед тем, как выехать в Кремль, одиннадцать девок переловил он подле слобод Левецкой и Пушкарской, одиннадцать девок, сбиравших грибы. Он опасался, что дичь, набитая им, испортится, и все же он сложил дичь в погреб и послал письмо к Агафье, написанное самим председателем сельсовета слободы Ловецкой, - в этом письме он предлагал ей стать его женой. Он боялся соперников, надо отдать ему справедливость, и для страха соперников он, садясь в лодку, выпил две бутылки водки. Он вез дичь! Он греб и пел. Он греб и стрелял, и лодка прыгала по Ужге, и рябина, как зипун с красным гарусом, задевала Е. Бурундука за голову. Он пересек заводь. К берегу подошел волоокий азиатец. Азиатец держал в руке кусок дегтярного мыла, гребенку - девичью, розовую, - и пудру, черт возьми!
- К девке подарки?! - крикнул Е. Бурундук.
- К девке! - отозвался Мустафа. - Перевези меня, трудящийся.
- Ищи броду, чушка!.. Ищи броду, а как выйдешь на тот берег, зубы выломаю, потеряй лучше в броду свои зубы.
- Не найти тебе мои зубы, буржуй, так как синяки, которые на тебе будут, помешают тебе увидеть не только мои зубы, но и Волгу и даже Каспийское море, в которое она впадает; как верно сообщил писатель А. П. Чехов.
Е. Бурундук остановил лодку. Он повернул ее к берегу. Он выпрыгнул. Мустафа его ударил первым! Охотник растерялся, он протянул руки, чтобы схватить Мустафу за уши, - тот его ударил в подбородок.
Измаил проснулся, Измаил бежал уже к драке, и не успел он похвалить сына и сказать: "Великий революционер выйдет!" - как Мустафа ударил Е. Бурундука в глаз. Бурундук охнул, остановил размах кулака, так как он услышал голос И. П. Лопты с Кремлевской стены: "Куда спрятал Евангелие, паскуда?!" - Мустафа хлестнул Бурундука по виску, Бурундук упал. Мустафа подобрал мыло, пудру и гребешок, мгновенно нашел брод. Мустафа шагал уже далеко.
Конь И. П. Лопты, искусанный и в крови, гремя путами, скакал домой. Е. Чаев проснулся. Из Кремля донесся вздох парохода, возглас: "Прими чалку!" - толчок парохода о пристань и треск бревен, подвешенных к барже и сдавленных пароходом. Голос И. П. Лопты повторился. Е. Чаев увидал скачущего коня, Измаила, который лихо ехал вдоль реки, подняв саблю и готовясь произнести речь над поверженным врагом. Измаил говорил:
- Слушай, офицер, превратившийся в охотника. Благодаря тому, что Мануфактуры развивались и расширялись бывшими владельцами постепенно и, видимо, без всякого плана, фабричные корпуса, вижу я, представляют из себя целый ряд построек, пристроек, складов, сараев и других разных клетушек, загромождающих всю фабричную территорию, кроме того, я видел в черте фабричной территории жилые дома рабочих и служащих, что в значительной мере затрудняет мне контроль, и все же мною замечено, что большое разнообразие станков в ткацком отделе усложняет правильный ход работы и строения советской власти, вызывает целый ряд недоразумений с рабочей силой, ибо заработок работающих на более легких станках бывает выше, чем заработок тех, кто работает на более сложных станках, и для уравнения заработка Мануфактуры пришли к необходимости переводить одних рабочих с одних станков на другие… Слушай, что я им предложил!..
Бурундук вскочил. Он оттолкнул лодку. Он греб, бешено размахивая веслами. По воде скакал окровавленный человек, по берегу - окровавленный конь. Розовый Кремль стлался над Ужгой.
Надька, одна из прислужниц чайной "Собеседник", недавно обращенная, спускалась по откосу за водой. Она остановилась в лопухах, залюбовавшись быстрыми и мокрыми веслами Е. Бурундука.