- Я здесь уже давно, я привык разбирать хороших людей, все у вас инструкции, а вот вам Дом узбека - послали нам узбеки учиться своих сынов, а чему вы научили моего сына? Как только он будет способен выдержать переезд, я положу его на седло на колени к его деду и уведу их под уздцы обратно в Самарканд.
IX
С. П. Мезенцев пригрелся на солнышке, задремал, ему снилось, что он решил утопиться и его радует, что вода в реке отличная, а не тина, как сейчас. Гудение аэроплана разбудило его. Он проснулся. Шмель, осатанелый от жажды меда, носился мимо рук. С. П. Мезенцев схватил его и смотрел на заржавелую воду с росинками, шмель выскальзывал, С. П. Мезенцеву стало скучно, это заняло довольно много времени, и шмель норовил его укусить. Он ему воткнул в зад соломинку, тот взмахнул, метнулся и взвился над камышами. Монотонный голос Измаила прервался, затем раздался хохот, и С. П. Мезенцев услышал развеселый хохот милиционера и голос Измаила:
- Я тебя узнаю - это может сделать только Сережка Мезенцев, и разве ему поднять моего мальчика на вилы, он шмеля только поднять и опозорить может. С. П. Мезенцев, ты там, в камышах?
- Я, - ответил С. П. Мезенцев, несясь, визжа и ругаясь, по кочкам.
Милиционер стоял, хохоча.
- Я узнал тебя еще и потому, что только ты можешь пугаться так погони, и не чувствуя за собой вины.
- Напрасно я не дослушал рассказа, но что же будет дальше и как тебе, если кто и взмахнет плетью?
- Я кобылу свою не бил ни разу!
С. П. Мезенцев приобрел сразу двух друзей. Он шел и рассказывал им о том, что, возможно, Вавилов сын офицера, нам всем в интересах уничтожить его. Мы должны только объединиться. Измаил быстро впал в мрачность свою обычную, он не поддерживал разговора, и С. П. Мезенцев быстро от них отстал, милиционер вспомнил, что они не догнали капитана Тизенгаузена, потому спешить некуда. (…)
Глава восьмая
I
Так С. П. Мезенцев вернул себе утерянную было самоуверенность и довольство. Вавилов пришел усталый, подготовляя митинг, на котором и сам собирался участвовать, второй митинг, он думал, что на первом ему помешали какие-то превосходящие условия, он был свидетелем, как архитектор, шедший с ним рядом и уже пришедший в волнение оттого, что это - левый поступок, - ужасны эти интеллигенты, восхищающиеся всем левым, - взять под клуб церковь, он заглядывал, казалось, всем в глаза, и завтра он будет восхищаться самым гадким, подумал Вавилов, и все-таки не мог отделаться от архитектора, и ему было приятно, что он проводил его и сказал, что Груша ему кланяется, черт его знает, какими он гадостями наслаждается и куда прет.
Они увидели в Мануфактурах в окне универмага, недавно открытого по требованию ткачих, чем архитектор тоже не преминул восхититься, как стоял младший из "пяти-петров", и два брата были с ним. Младшего готовили, видимо, к свадьбе, ему выбирали рубашку. Старший брат хотел попестрее, а младший - поинтеллигентнее, невеста - ей было все равно, она смотрела довольно тупо - деревенская, и взяли ее, как корову, за вымя, вымя у нее действительно было огромное. Очередь и старуха в очереди возмущались, что задерживают, приказчик всячески старался.
- Белые рубашки покупают только мастера, - сказал приказчик.
Они остановились на белой. Они долго выбирали галстук, каждый галстук примеряли, завязывали, продавец становился к зеркалу, накидывал на себя галстук, рубашку. Они совсем было отошли, но продавец, вошедший в раж и, видимо, чрезвычайно уважавший "пять-петров", воскликнул:
- А прибор у вас есть?
Тяжелое недоумение отразилось на лицах их.
- Какой прибор?
Приказчик вытащил запонки. Они примеряли и вынимали.
- А задняя запонка? - всполошился продавец.
Стали выбирать заднюю и выбрали красную. Продавец писал, упаренно вытирая пот, чек, они направились в кассу. Архитектор восхитился:
- Видите, начали с запонки, но красной, обратите внимание, - красной, а кончат красными автомобилями и двухэтажным домком с черепичной красной крышей.
Спор и восхищения С. П. Мезенцева, рассказавшего свое замечательное происшествие со шмелем, отвлекали внимание Вавилова, в клубе было неимоверно холодно по вечерам, ремонт производился зря - высыпали сто одиннадцать пудов песку в подвалы, а ручейки все стремились, и ничего: по подвалам можно было только разъезжать на плоту, начались дожди.
- Как же вы раньше сидели? - спросил Вавилов у сторожа.
- А так и сидели, что в шубах, - ответил тот меланхолически.
- Пришли парни - те, которых Вавилов тщетно желал привлечь в спортивный кружок. Вавилов уговаривал и прельщал их многим; на фабрике процветал только один футбол, и потому что это превратилось в азартную игру. Вавилов не хотел их упрекать и притворился спящим.
Они говорили, что скоро упадет снег, так как есть уже холодные росы и предвидятся заморозки, и они попробовали купаться, но вода дико холодная. С. П. Мезенцев подтвердил, что вода холодна. М. Колесников понимал, зачем они пришли, и ломался. Один из парней сказал:
- Мы тебя ждали семь лет, Милитон, а ты ломаешься.
- Вот покажите, как вы в мое отсутствие научились играть, кроме как на кулачки и футбол, и тогда я пойду драться.
Один из парней сказал:
- Бей в грудь, вот моя новая игра, а затем я тебя ударю, ты думаешь, у нас грудь слаба и на тебе одном поедем. Нам надо начинать.
М. Колесников привстал, но С. П. Мезенцев прервал их:
- Нет, плохая игра, давайте лучше сыграем в двадцать одно.
С. П. Мезенцев сказал, что так как нет ни у кого денег, то будут играть так: вы пойдете за мной целый день и будете отвечать на те вопросы, которые вам будет задавать М. Колесников. Он знал, что никаких вопросов задавать Милитон не может. Он был доволен своей силой и мог спрашивать:
- Отчего это у меня в животе бурчит сегодня и отчего это я такой ленивый?
С. П. Мезенцев рассчитывал их обыграть и так провести по поселку, чтобы вознаградить себя за поражение от Измаила.
Милитон Колесников положил ножницы в карман и так заинтересовался и даже ногтей не остриг.
Они начали играть, все это раздражало Вавилова, но он понимал, что сделать он ничего не может, и бессилие это угнетало его. С. П. Мезенцев сиял, у него были какие-то планы. Вавилов увлекся и стал смотреть на игру, забыв и учение.
Парни начали проигрывать.
С. П. Мезенцев несомненно был шулером, но Вавилов понимал, что ему его не поймать, и С. П. Мезенцев, понимая, что он следит, играл ловко. Карты мелькали у него в руках. Вавилов боялся, что здесь опять будет глупая история, вроде той, которую так удачно распутала Зинаида, а эту он распутает сам. Он привстал.
Он следил за концом игры и за тем, что же придумает С. П. Мезенцев, самый хитрый и ловкий из всех "четырех думающих" и самый ехидный его враг. Он желал также защитить парней. Они покраснели, хорошие парни. Один из них сказал М. Колесникову:
- А мы тут думали, что умер ты, Милитон.
- Умерли мы с ним в один день! - воскликнул С. П. Мезенцев. - Умерли и вспомнили мы с ним, что не побывали на родине, и попросились мы обратно, но бог и говорит: "Как же вас пустить, тогда все покойники попросятся". А я ему и говорю: "Не попросятся". Бог мне и отвечает: "Изобретай такой способ". Вот мы и подковали своих коней подковами, в обратную, чем обычно, сторону и поскакали. Слышат покойнички топот и восклицают: "Так, значит, с этого места выпускают", - и кинулись они к воротам, а там видят: "Нет, это к нам".
Парни были обыграны. М. Колесников встал. Вавилов устремился за ними.
- Работай, пиши, - сказал ему С. П. Мезенцев, - мы твоего счастья разрушать не будем.
Но пока они играли, новая мысль блеснула у Вавилова, и он молча пошел за ними. С. П. Мезенцев, видимо, был сконфужен его присутствием и озадаченно не знал и не исполнял того плана, для которого он приготовлял и обыгрывал парней.
- К Ужге, к Ужге! - закричал С. П. Мезенцев.
М. Колесников послушно шел.
С. П. Мезенцев остановился на берегу и воскликнул:
- А вот, Милитон, не был ты еще с ними в реке и не спрашивал там.
Он сам рассчитывал, зная, что Вавилов боится воды и ненавидит его, но не рассчитывал своего сегодняшнего обстоятельства и того, что он боится воды, и ему действительно трудно было лезть в воду. М. Колесников уже шагнул, новая мысль осенила С. П. Мезенцева, он воскликнул:
- Да ты их спроси, Милитон, насчет ножниц.
М. Колесников вытащил ножницы и, тупо смотря на них, спросил парней:
- Когда мне, ребята, удобно обрезать ногти?
Они ответили со смехом, что когда угодно. Он раскрыл ножницы и стал медленно остригать ногти. Вода была холодная.
С. П. Мезенцев, очевидно, зная отлично все броды, вывел парней и Милитона к родникам.
Они были ниже его ростом значительно и быстро замерзли. Они посинели. Они стояли бодро. Пицкус и П. Лясных заливались смехом. Парни вначале стояли поодиночке, а затем стали смыкаться друг с другом. Лица их приобрели грифельный цвет. Один из них наконец не выдержал и упал. М. Колесников сказал:
- А еще драться при мне хотел!
Он вышел на берег и пошел быстро. Все торопились за ним. Парень упавший и тот опешил. М. Колесников чувствовал себя героем.
Они шли по шоссе. Вавилов тоже шел. Они увидали угольные ямы и избушки, мимо которых он гнал волка. Они пересекли шоссе.
У кузнецов было много работы, так как мужики везли хлеб с возвышенности на мельницу при Мануфактурах и при проезде сделали кузнецам работы. Скрипели телеги. Великаны-кузнецы и угольщики рады были посмеяться. Они смотрели на дорогу.
М. Колесников пришел к ним, потому что рассчитывал встретить здесь Е. Бурундука. Измаил их остановил и сказал, что едет с ними к кузнецам, где, по слухам, как ему сказали мужики, Е. Бурундук покупал в слободе водку и мед для кузнецов. Он всем рассказывает, что сегодня он все-таки добился у сына, кто же его запорол, и тот сказал по секрету, так как не желает это дело выводить на суд, иначе плохо отразится на его карьере. Дымящиеся кучи угольщиков похожи на вулканы. М. Колесников который день искал свою жену Зинаиду, чтобы сказать ей слова, но не заставал. Он желал прославиться. Он шагал быстро. К нему присоединялись. Пар шел от шагавших. Великаны размахивали молотами и кричали:
- Дешево куем, дешево!
Они увидали водку и мед на столе. Измаил спросил, где же принесший мед. Кузнецы сказали, что убежал в лес за странной птицей, удода решил убить, - красивое, видишь ли, оперение. Е. Бурундук сошел с ума. Один из парней, тот, который упал, показал финку и сказал, что если не дадут выпить, плохо будет. Один из великанов пригласил их пить чай. Все было сильно красиво. В избушке-землянке было темно. Великан поставил мед на горн и принес ковш. Он вытащил скамейку.
Вавилов сидел и не пошел пить чай, и ему было странно, что великаны его так уговаривают. Он уставил для гостей скамейку и выплеснул на нее мед, они сели истово, сразу. Великаны хохотали, бежали угольщики, и великан сказал:
- Он мне хотел, видишь ли, финкой грозить.
Они пытались оторваться, но на всех были праздничные штаны. М. Колесников и опрятный С. П. Мезенцев были встревожены. Великаны ушли. Опять загрохотали их молоты. Парни кричали, что кузнецы здорово научились играть, не в пример С. П. Мезенцеву. Они все перессорились. Вавилов взял тот же ковш, набрал в него кипятку и плеснул на лавку. Он некоторых ошпарил, но парни готовы были терпеть, они требовали сразу. Вавилов плеснул, он понял, что ему сразу же лучше убраться, пока на него не успели обидеться. Он убежал. М. Колесников выбежал за ним. Стояли у дверей избушки кузнецы и великаны-угольщики и хохотали. С. П. Мезенцев остановился и сказал:
- Вот я чего не понимаю: почему это советская власть обидела кузнеца и поставила в герб молот, а забыла наковальню и щипцы.
- Потому что наковальня - ерунда, - сказал молотобоец.
- Вот именно, а щипцы? Изобрести молот не беда, вот и дятел владеет молотом, а вот щипцы - это рука.
- Наковальня поддает и звенит, и, кроме того, на ней гнут.
Они начали кричать друг на друга и наконец тот кузнец, который умело так защищал наковальню, сказал:
- Вы лентяи и держите, сказали, меня из жалости.
Они подрались, спор разгорался, они лихо дрались, сверкали развороченные избушки, прибежали угольщики, драка разгоралась, они вступились за родственников.
II
Вавилов решил зайти к рабкорам, чтобы они его поддержали в работе по занятию церкви. Рабкоры ему не понравились, они ребята молодые, но страшно самоуверенные. Они согласились поддержать его кампанию при условии, если и он свою компанию разгонит - они явно намекали на "четырех думающих", - что они сами, будучи не ангелы, - Вавилову всё казалось странным. Ясно, здесь, как и всюду, ему казалась какая-то рука.
Они стали говорить о происхождении какого-то рабочего, который был из кремлевской мелкой буржуазии, и в этом Вавилов рассмотрел намек на то, что он тоже того же происхождения. Они хорошие ребята, и ему зря мерещится его происхождение и все, что связано с этим; но тут дело вовсе не в этом, и это легко можно было опровергнуть.
Он опять чем-то сбился с пути, и, правда, они обещали ему поддержку. Но дело, поскольку оно уже тронуто, появится в стенной газете и в том органе, что переходит уже в уездную газету, и этому придавали много значения, [рабкорам] просто было некогда, они превращались в заправских уездных журналистов, и затем, чем черт не шутит, если пройдет рационализация и удастся поднять производство и выстроить еще пары три фабрик и поднять производство хлопка, то и до губернского или областного центра им тогда недалеко.
Они очень довольны, и вот к этим-то довольным людям, понял Вавилов, ему нет доступа. Он услышал, что раньше его на полчаса сюда приходила Зинаида, которая просила от имени укома и даже обещала написать статью. Вот пишет почти неграмотная ткачиха, и все дело в том, что надо иметь смелость, а он сам, Вавилов, ведает просвещением масс, а статей не пишет.
Парни разговаривали значительно снисходительнее, чем раньше. Зинаида рассказала многие данные, собранные, когда ходила прорабатывать вопрос о церкви в уборные цехов.
Надо приготовить лозунг.
Он стал клеить, и ему не работалось, он вспомнил опять Зинаиду и то, что она всегда успевает и вперед и лучше сделать, чем он, а он, мужчина, умеет только обтачивать сучки, и хуже всего, что ему пришла в голову мысль, что он должен обточить сучок пятый, и обточить немедленно. Он видел военные сны, видел - людям рубят ноги, и они лезут, теперь уже ясно он видел всегда, что рубят им ноги на березах.
Он направился к архитектору А. Е. Колпинскому. Тот горячо обсуждал вопрос о ремонте церкви; у него сидел Трифон Селестенников, который ездил к отцу и хотел бы, чтобы тот поговорил с инженерами-иностранцами о рационализации, а тот устраивает кооперацию с сомнительными плотовщиками, и что у него на уме, понять невозможно. Он устал и прокатился на коне, который принадлежал И. П. Лопте. Что Вавилов так долго не катался, коняшка отличный, хотя и не верховой, у него кровь молодеет.
Вавилов категорически отказался, сказав, что во все время работы он не имел возможности отдохнуть и купил было коня, когда скучал и работал на Мануфактурах, но конь заболел от стояния в конюшне, настолько дело было развито и столько было заседаний. Он вспомнил, как он заступился за "пять-петров": он молчал.
Архитектор был подвыпивши, Т. Селестенников слушал его внимательно. Вавилов посматривал на Грушу довольно внимательно, и она от него не отворачивалась. Архитектор А. Е. Колпинский подвыпил. Груша после того, как Вавилов придумал историю с церковью, почувствовала к нему внимание, и стала этому чувству поддаваться, и старалась идти по нему скорей до конца. Поэтому она даже не оттолкнула коленку Вавилова, а сама прижалась.
Архитектор А. Е. Колпинский смотрел на все это со странным наслаждением, он и тут пытался восхищаться чем-то. Архитектор спросил у инженера Т. Селестенникова, который отказался в тот день от отца и пытался напиться, он слышал, что это помогает, но это не помогало. Он любил отца, и тот любил его. И так еще не случалось никогда, чтобы отец не пытался объяснить сыну причины и что тут выплыли новые, чрезвычайно тревожные обстоятельства. Он знал, что отец не любит врать и что это, возможно, его и тревожило, но помочь он этому никак не мог, так как был занят по горло. Архитектор слушал [его] восклицания и пил рюмку за рюмкой и, видя, что колени рыжего движутся, сказал: "Поди ты туда же". Тот сказал спокойно:
- Да, да, я вас слушаю.
- Я говорю, что советская власть может с интеллигенцией ошибочку совершить, такую же, какую я совершил с собакой моей Валеткой. Вы слушаете, я, возможно, и восхищаюсь этой ошибочкой, и это идет на пользу кое-кому, но я желал бы предупредить, да, предупредить, но не пресечь.
- Какая же ошибочка? - спросил Вавилов.
- Очень простая. Шел я этим летом в жару, - день был невероятно жаркий, - устал я дьявольски, вижу, холмик некий, на нем бревно полугнилое, и капает с него по капельке вода вниз. Сучочек такой, и капает себе и капает. Была со мной дорожная кружка, подставляю я ее под это капанье и жду. Собака, - чудесный был понтерок, - стоит смирно и наблюдает, как капает эта самая вода. А в небе ни облачка, и жара как в котельной. Но когда воды набралась полная кружка и я хотел взять ее, подходит моя Валетка, и что вы думаете: носом выбивает из рук моих кружку. Выбила и отошла, а вода, естественно, пролилась. Отошла Валетка и легла. Подставил я кружку второй раз, - и второй раз та же история. Ставлю третий, но от жары я мог ждать только, полкружки пока накаплет. И что же думаете? Она пролила у меня и эти полкружки. Возмутился я страшно. Я взял палку, отогнал Валетку и поставил кружку. Стоя, наблюдаю с напряженнейшим вниманием, как капают капли. Слышу, шипит, возможно, что от жары у меня начались галлюцинации или что-то такое, что даже утка всколыхнула где-то крылом. Я отвел глаза от кружки, привстал осмотреться, и в это время пес третий раз опрокинул мою кружку. Я сознаю, таких охотников надо судить. Я поднял ружье и застрелил собаку.
- Свинство! - воскликнула Груша, но восклицание это относилось к тому, что Вавилов прижал крепко ее ногу.
- Понимаю, свинство!
- Я не вижу аллегории между советской властью, то есть вами, видимо, и собакой, то есть интеллигенцией.
- Очень просто почему. Вы, Трифон Лукич, не прослушали конца моего события, а не аллегория, это истинное событие было-с. Поднимаюсь я на холм, куда, по-видимому, Валетка убегал, я же не мог подняться от и усталости и изнеможения, - а там на бревне три гадюки лежат. И вода через их тела сочится. В кружку ко мне капал яд. Вы понимаете, яд.
- И опять не понимаю, что это за яд капает в советскую кружку.