- А вы внедрите сначала, - резонно заметил Геннадий, - наладьте оперативное планирование так, чтобы этому Иванову и некогда было о бутылке думать. Поставьте его в такие условия, зажмите в такой ритм, чтобы он все восемь часов, как это, между прочим, и положено, от станка не отходил!..
Андрюха напряженно следил за спором, смотрел то на главинжа, то на Геннадия и думал - вот, вот, я ведь тоже сначала только рабочих обвинял… Геннадий прав насчет планирования, сто раз прав…
- Я, может, и не силен в философии, - улучив момент, вставил Андрюха, обращаясь к главному инженеру, - но сваливать все беды на Иванова - это по науке ли будет? Ведь Карл Маркс как говорил?..
- Ну, товарищи! - воскликнул начальник цеха с упреком в голосе. - Не хватало еще, чтобы мы здесь семинар по философии устроили! Мы к вам с просьбой, а вы…
- Да, да, товарищи, сейчас дорога каждая минута, - напомнил и главинж. И снова обвел глазами всю бригаду: - Так как мы решим?..
- А что тут решать. Надо - стало быть, надо, - твердо сказал Багратион. - Поднажмем, чего там…
Мастер, во все время разговора молча стоявший у входа в конторку, облегченно вздохнул.
- Тогда за дело, товарищи, - подытожил начальник цеха и поднялся со стула.
И начальство направилось на соседний участок, где тамошний мастер тоже собирал своих людей в конторку…
- Конечно, и наш брат, рабочий, виноват, - говорил по дороге Геннадий. - Но главная причина, я считаю, - хреновая организация. Ты слышал - он даже козыряет тем, что вторые сутки с завода не выходит. Мол, жертвую собой ради общего дела, мол, на войне как на войне. И не ума, что время–то давно не военное и даже не послевоенное…
- Шестьдесят процентов месячного плана за семь дней… - Андрюха покачал головой.
- Кондрашка может хватить! - добавил Геннадий.
Уже поздний вечер, уже где–то там, за цеховыми корпусами, село солнце, уже в сборочном включили полный свет, и от этого внутри полых деталей, в узлах и машинах поселились черные тени.
Только что с помощью крана всей бригадой установили площадку для большого верхнего конвейера. Приподнятая над землей, над машиной, площадка похожа на виадук: четыре поддерживающих стойки, лесенки с двух сторон, чтобы подниматься наверх; оградительные перила.
Андрюха поднялся по железной лесенке на виадук и, прежде чем начать устанавливать опорные катки для конвейерной ленты, огляделся.
Машина отсюда, сверху, - как на ладони. Широко расставленные рельсы, по которым будет кататься пока что неподвижный мост–платформа; на мосту, на маленьких рельсах - тележка; на тележке уже установлена чугунная головка - главный узел машины.
Хорошо виден с виадука и весь участок - большая квадратная площадка, обставленная по периметру деревянными верстаками. А дальше - соседние участки. Вон там собирают встряхивающую формовочную машину, а там участок машин для литья под давлением, участок автоматических линий. А если глянуть в другую сторону, то увидишь громадное вытянутое тело установки для центробежного литья водопроводных труб.
Поблескивают в свете ламп гладкие валы и оси. Щерят зубы тощие шестерни, тоскуют по вечному движению рычаги, молча несут свою главную нагрузку коренастые литые корпуса. Там двое рабочих возятся с винтовым прессом, насаживают на вал зубчатое колесо; здесь трое укрепляют кронштейн, затягивают гайки; скрежещет, звенит металл; пронзительно шипит сжатый воздух; что–то постукивает, что–то поскрипывает, кто–то зовет кран, а потом командует: "Вира - помалу!" Гаечный ключ надевается на головку болта; сверло вгрызается в сталь, завивает белую стружку–пружинку; из–под наждака хлещет искровой фонтан - кто–то что–то затачивает. А здесь из–под газовой горелки Багратиона, прожигающего окно в листе железа, посыпался огненный град, и воздух наполняется запахом горелого металла. Грязными сиреневыми простынями свисают с верстаков захватанные пальцами сборочные чертежи. И вроде бы все так же, как и днем, да только призрачнее, нереальнее кажется Андрюхе теперь, в электрическом свете, окружающее…
И уж стоит Андрюха будто бы не на виадуке, а на капитанском мостике, и не цех перед ним, а громадный фантастический корабль; не центробежная машина там, вдалеке, а межпланетная ракета, нацеленная под стартовым углом. И не кто–то там сидит в задумчивости, а сам Платон, сбитый с толку разгулом грубой материи… И не перила Андрюха сжимает в руках, а штурвал…
А за бортом, за цеховыми окнами - ночь. Куда плывет громадный цех–корабль? Какие бури–штормы ждут его?
Однако пора приниматься за опорные катки…
Они лежат тут же, на площадке - груда гладких цилиндров с подшипниками внутри. Андрюхе предстояло установить их так, чтобы конвейерная лента бежала, катилась по ним, как ручей бежит по своему руслу, по гладким окатышам…
Прилаживая первый каток на поддерживающих кронштейнах, Андрюха перебирал в уме недавний спор Геннадия с главинжем и думал: "Может, завод такой отсталый?.."
Так нет же, нет! Какой же отсталый, если автоматические установки и части автоматических линий отправляют чуть ли не в тридцать стран?.. Андрюха сам видел, как грузили на железнодорожные платформы белые, из гладко выструганных досок плотные контейнеры, на которых надписи латинским шрифтом… "Морская упаковка", - сказал грузчик, кивнув на красивые контейнеры.
Значит, завод не из шарашкиных контор, хотя и не гигант знаменитый, вроде, скажем, "Уралмаша".
Так в чем же тогда дело?
Главинж, организатор, обвиняет рабочих. Геннадий, рабочий, больше винит организаторов. Так они и обвиняют друг друга, а штурмовщина, между тем, процветает…
Может, действительно, выход в этих автоматических системах управления, как говорит Геннадий?.. Надо обязательно почитать о них побольше…
Однако вскоре Андрюхе стало вообще не до размышлений. Когда прилаживал девятнадцатый каток, то клюнул носом и чуть не выронил каток из рук. Домой пришел поздно, традиционный "треп" парней перед сном поддерживать не стал, а сразу же завалился спать, и как лег на правый бок, отвернувшись к стенке, так и проснулся в том же положении, когда загремел будильник на тумбочке.
Следующий день показался еще длиннее, а третий - еще.
- Студент!.. Вот эту плиту на станок. Живо!
И Андрюха волок чугунную плиту к радиально–сверлильному станку, устанавливал ее, прижимал прихватами, сверлил в плите отверстия, потом, заменив сверло четырехперым зенкером, зенкеровал; а вставив в патрон ребристую развертку, зачищал ею отверстие, делал его гладким, точным - классным.
- Студент! Застопори вкладыши…
И Андрюха принимался стопорить латунные вкладыши крохотными винтиками.
- Студент!..
И Андрюха спешил в инструментальную кладовую за свежим кругом для ручной шлифовальной машинки.
- Студент!..
У сварщика кончился кислород, и надо было срочно подтаскивать баллоны с кислородом. Андрюха тащил на плече тяжеленный стальной баллон и думал - не сломалась бы ключица…
- Студент!..
И Андрюха бежит сломя голову по лестнице на виадук, чтобы помочь Пашке натягивать конвейерное полотно, пока Геннадий сшивает прорезиненную ленту сыромятным ремешком, вдетым в огромную иглу.
Вот только что закончил Андрюха выравнивать перекос в натяжном устройстве конвейера, и спина у Андрюхи мокрая, колени ноют от усталости, на руках живого места нет: царапины, порезы, ушибы; сквозь рваные штаны просвечивает тело.
Присев на верстак, чтобы передохнуть, Андрюха обвел взглядом участок. Геннадий, Пашка, Панкратов, Сеня–школьник, Багратион, в хромово блестящих от грязи штанах и рубахах, бледные от усталости, завинчивают, чистят, режут, варят, сверлят, копаются в громадном чреве машины, в этом переплетении стальных ферм, стоек, балок, плит, кронштейнов, конвейерных лент…
- Студент! Бери–ка дрель и вот тут… пару отверстий.
"Прессинг! - подумал Андрюха о манере, о методе мастера так вот жать, давить на людей без устали. - Настоящий прессинг. Даже страшно как–то… Ведь тысячи деталей и деталюшек в этой машине, в ее внутренностях… и вот в такой–то спешке какую–нибудь финтифлюшку забудут поставить или перепутают что–нибудь, и все может полететь к чертям…"
Отдав распоряжение, мастер убежал куда–то, тоже бледный, осунувшийся. И то сказать, сколько километров выбегает за день. Полсотни наберется, как не больше.
Андрюха поднялся, посмотрел на истерзанный сборочный чертеж, разостланный на верстаке, и, найдя глазами "пару отверстий", которые предстояло сверлить, приуныл. Сверлить дрелью отверстия такого диаметра, да еще снизу вверх, - сущая каторга. Это он уже знал. А придется снизу вверх: коробка с электрическим реле будет крепиться к площадке виадука снизу, к нижней полке швеллера. Для крепления этой коробки и понадобились отверстия…
Пневматическая дрель валялась на полу, черном и жирном от грязи и машинного масла. Дрель - это белый дюралевый корпус, две рукоятки, сверло торчит, а сбоку подключен шланг, по которому подается сжатый воздух. Все так же, как у "пистолета", только весит эта собачья дрель, наверное, килограммов десять, и держать ее придется на весу, над головой.
Андрюха поставил свежее сверло, поднял дрель, повернул одну из рукояток, дрель завыла, загудела. Расставив пошире ноги, Андрюха подвел сверло к нижней полке швеллера и, чувствуя ладонями шершавую рифленую поверхность рукояток, изо всех сил стал давить на рукоятки снизу вверх.
Большое сверло медленно, слишком медленно лезло в стальную полку; горячая стружка сыпалась Андрюхе на плечи, в расстегнутый ворот куртки; дрель ревела и дрожала, сотрясая руки, плечи, все тело; зубы у Андрюхи стучали мелко–мелко. А он давил, давил вспотевшими ладонями на шершавые рукоятки; сверло лезло вверх, в металл, грызло стальную твердь. Вот уже и в глазах темно от напряжения, в голове единственная мыслишка - дожать, дожать, еще немного, еще секунду выдержать, вытерпеть всего секунду, еще секунду!.. "Раз, - мысленно считает он, сжав зубы, - два…" Трах! Сверло выскочило с противоположной стороны, рукоятки рвануло из рук, последним усилием Андрюха успел повернуть, крутнуть одну из рукояток, отключая тем самым подачу воздуха, дрель умолкла. Все!
Руки - тяжелые, чужие, онемевшие, будто перебитые - повисли вдоль тела. Андрюха постоял немного, пока не прошла темнота в глазах, потом опустился прямо на грязный пол и, привалившись к стойке виадука, перевел дух. Он чувствовал себя выпотрошенным, опустошенным. Будто каким насосом из всех мышц и клеток выкачано, высосано содержимое - столько за день переворочено. И вот, кажется, предел. Сил не было, чтобы подняться и просверлить второе отверстие. Сил не хватило бы, наверное, чтобы пошевелить пальцем…
Он, конечно, отдышится, он знал себя. Главное, чтобы миновала "мертвая точка", появилось второе дыхание.
Тогда руки, ноги, пальцы станут, как рычаги, а весь он, Андрюха, уподобится машине и тогда еще долго сможет работать. Главное - перевалить через мертвую точку…
Андрюха посмотрел на участок - все работают, вкалывают, жмут. Разные, далекие друг от друга в обычное время, сборщики сейчас едины, их объединяет порыв собрать машину за эти считанные дни, они должны ее закончить во что бы то ни стало. И они красивы в этом порыве, необыкновенно красивы!..
Вот Багратион… Могучий, косая сажень, ворот рубахи расстегнут, обнажена волосатая грудь, черная треуголка лихо съехала набок; лицо, выхватываемое из полумрака машины непрерывными бликами сварки, твердо и непреклонно.
У Пашки рдеют здоровые щеки, под рубашкой катаются крепкие мускулы, на лбу капельки пота.
Большие карие глаза Геннадия - как два чуда на маленьком невзрачном лице.
Сеня тоже красный и распаренный, на носу и на верхней губе - прозрачный бисер.
Все красивы, ловки, потны, горячи, все - мужчины сейчас, черт возьми, в полном смысле слова! Андрюха любил их в эту минуту, восхищался ими, удивлялся - откуда только силы берут!.. Но в то же самое время его не оставляла в покое мысль: нормально ли, разумно ли это?
Заметив его, лежащего пластом, подковылял сварщик, присел рядом на верстак. Перекурить вроде.
- Ну как, Андрюха?
- Измотала чертова дрель, - попытался улыбнуться Андрюха.
- Ничего, - подбодрил сварщик, - парень ты крепкий. Выдюжишь. Теперь–то уж выдюжишь. У нас ведь здесь студентов–то много перебывало… Работают вроде неплохо, а как, знаешь, начнется горячка, так они в истерику. Мы, кричат, в гробу видали такую работу! Мы на практику пришли, а не на каторгу!..
Андрюха улыбался. Понимал - старик наверняка лукавит, нарочно уверяет, что он, Андрюха, сильнее каких–то там других студентов…
А Багратион все еще ругал крикунов–практикантов:
- Дерьмо, а не работники!.. Тяжело, конечно, кто спорит. Но, черт бы меня задрал, ведь понимать надо, что здесь, именно здесь решается все. И то, как народ будет жить, и политика наша, и авторитет, и… если хочешь, быть войне или не быть. Все решается вот здесь, на участке, в цехе… Помнишь, ты меня спрашивал, почему я не продвинулся, не стал начальником, вожусь до старости лет в грязи, в дыму, в железе?.. Я тогда тебе не сказал, не решился. Побоялся, что ты подумаешь, вот, мол, старик высокие слова стал говорить. А теперь скажу. Главный фронт, Андрюха, здесь. Не где–нибудь, а - здесь!
"Так–то оно так, - думал Андрюха, слушая разгоряченного Багратиона. - Но ведь теперь как говорят и пишут: научная организация труда, научная организация труда… И героизм–то сейчас, выходит, не в авралах, не в штурмах, а в том, чтобы добиваться равномерной работы. Равномерной на протяжении всего месяца, всего года. Как было хорошо, когда не давили, не жали! Когда была просто работа, просто хорошая работа. А теперь, язви тебя, одна усталость…"
"Но погоди… - спорил он с самим собой. - С главинжем и Багратионом, положим, ясно. Время было такое: война, потом - восстановление… Время их сделало такими. Но ведь сейчас молодых инженеров везде полно. Они–то что же?.."
И тут Андрюха подумал об институте. Ведь если разобраться, то в институте разве не прививают привычку брать штурмом?.. В семестре же никто ни черта не делает, все проекты, задания, зачеты берут самым настоящим штурмом, перед самой сессией. Науки осваиваются в три дня перед экзаменами - знаменитые "бессонные студенческие ночи". Уж кому–кому, но Андрюхе–то они знакомы, эти ночи. Вспомнить только, как он философию нынче сдавал… А Калерия Самойловна, руководительница практики, как умилялась?.. Такова уж, мол, психология студента! Ночку не поспит, и отчет по практике готов. Гришка Самусенко как–то даже афоризм изрек: "Настоящий студент - это тот, кто в семестре ничего не делает, а экзамены - сдает…" В песенке студенческой поется: "От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год!.."
"Заражены, - несколько даже ошеломленный своим открытием, думал Андрюха, - все мы заражены штурмовщиной…"
Однако надо было подниматься, надо было браться за дрель и сверлить второе отверстие в швеллере…
На седьмой день штурма, поздно вечером, на участке появилась неизвестно как прорвавшаяся через проходную жена мастера. Она сучила худенькими кулачками перед самым лицом мужа и кричала, что сил ее больше нет терпеть такую жизнь. Она его бросает, мастера, он ей больше не нужен. Может поставить здесь раскладушку и вообще домой не приходить, раз уж он продал душу этому треклятому железу!..
Мастеру было неловко, стыдно, он пытался отвести жену в сторонку, говорил ей что–то негромко и быстро, но она, "работая на публику", кричала еще громче и истеричнее. Потом заплакала и убежала.
В бригаде отнеслись к этому по–разному. Осуждали, сочувствовали: конечно, мол, бабе тяжело одной тащить семейные заботы. А она ведь у него к тому же еще и работает…
- А что, не правда, что ли, - ворчал Пашка. - Я вон, может, сейчас бы с Ленкой гулял под ручку. А вместо этого мантулю здесь. А Ленка там, поди, с каким–нибудь хахалем крутит…
- Эх, Марья Ивановна, - шутливо вздохнул при этом Геннадий, - мне бы ваши–то заботы!.. - И погрустнев, добавил: - Я вот до сих пор проект по технологии не сдал…
Поговорили так, покурили, и снова за дело.
Приходила на участок и Наташка. Поманила Андрюху пальчиком, а когда он подошел, потащила его в свою табельную, включила свет, усадила на табуретку, сама села около и, развернув промасленную бумагу, сказала: "Ешь, это тебе".
В бумаге были завернуты бутерброды со свежими, теплыми еще котлетами ("это мама поджарила") и три красных помидора.
- Ешь, ешь, - повторила Наташка. - Ты вон даже похудел… - Она сидела, подперев голову рукой, внимательно и строго смотрела, как он жует.
И не будь Андрюхина одежда до невозможности грязной, опустился бы он перед Наташкой на колени, обнял бы ее ноги и целовал бы, целовал, целовал…
- Солнышко ты мое, - сказал ей дрогнувшим голосом на прощание. И смотрел вслед, пока не захлопнулась калитка в цеховых воротах.
Потом - бегом на участок.
- Студент! Где пропадал? На склад надо, за деталями. Живо!..
"Батюшки, батюшки!" - вспомнилось Андрюхе Наташкино выражение.
Глава тринадцатая
Кто?
На участке уже суетились электрики. Они тянули из железных шкафов к машине множество разноцветных проводов, опутывали, пронизывали ее этими проводами, словно жилами; везде понаставили выключателей, реле, предохранителей.
А сборка еще продолжалась.
Продолжалась остервенелая борьба с металлом и собственной усталостью, борьба с самим собой. Вся бригада заросла недельной щетиной, Пашкина борода была настолько жесткой и рыжей, что в ней, казалось, стояла радуга. Глаза у всех стали красными, как у студентов во время экзаменационной сессии.
Стр–р–р‑р! - трещал сваркой и слепил всех голубым пламенем черный прокочегаренный Багратион.
Бам–тах–тах! - гремел кувалдой Пашка.
Дзинь–тюк–тюк! - пригонял крышку тормозного устройства Геннадий.
З–з–з‑з! - звенела шлифовальная машинка Сени–школьника, он зачищал за сварщиком швы.
Ш–ш–ш! - шипел воздухом шланг в руках Панкратова, выдувая стружку из только что просверленных отверстий.
Р–р–р‑р! - ревела дрель в руках у Андрюхи.
Пашка, дубася кувалдой по искривившейся стойке электрического шкафчика и выпрямляя ее, думал: "Эх, раздавить бы сейчас полбанки да завалиться бы спать! К хренам измотался!.. Но и получу за этот месяц сотни две с половиной наверняка. Да еще премия, если успеем… Оно, конечно, и тяжело, но, с другой стороны, - выгодно. Так–то черта с два лишнее заплатят, а вот когда припрет, когда план горит, тут уж раскошеливайся, брат бухгалтер! Загибаться задаром - ищите дураков! Самое малое - две с половиной. На меньшее не согласен. Сходить выпить хоть газировки, что ли… В горле да и в брюхе пересохло. Жарища здесь, как в пекле!.."
А Сеню–школьника, бывшего круглого троечника, так и подмывало захныкать, завыть от слабости: "Распроклятый завод! Распроклятая машина! Все кишки вымотала. Ноги, руки отваливаются. Духота. Спину щиплет от пота - противно. Мокрый, как мышь…"