Он ощупью поднялся на крыльцо правления, прошел сени, толкнул дверь и остановился на пороге, удивленный необычной, строгой парадностью своей комнаты. Кумачовая скатерть на столе, стопки книг, аккуратно разложенные на новой этажерке, неузнаваемо изменили ее вид.
- Мы тут похозяйничали без тебя, Василий Кузьмич, - сказала Валентина.
Сама Валентина показалась ему изменившейся. Светлосерый костюм с широкими плечами придал ей строгий, деловой вид. Радужная планка орденских ленточек отчетливо выделялась на серой ткани. Василий впервые заметил ее брови: тонкие, легкие, сведенные у переносицы и, как крылья, приподнятые у висков, они придавали всему лицу ее выражение стремительности и смелости.
"Менючая она какая! - подумал Василий. - Четвертый раз вижу, и каждый раз - другая. Кто же она? Валька ли сорви-голова, "жалейка" в беличьей шубке, или вот такая решительная, строгая. И не разберешься в них сразу! Бабы!.."
Рядом с Валентиной сидел Буянов в офицерской форме и также с орденской планкой. Василий понял, что оба они, как и он, считали себя важными и ответственными лицами в колхозе и хотели быть на высоте в час первого партийного собрания.
Не сговариваясь, все трое оделись, как на праздник, подтянулись внешне и внутренне, ясно почувствовали, что за плечами у каждого стоит большая и хорошая жизнь, и все по-новому понравились друг другу.
Василий окинул взглядом свою изменившуюся комнату, Валентину и Буянова - полувоенных, полуштатских, молодых, красивых, уверенных, - улыбнулся и мысленно заключил:
"А ведь, пожалуй, подходяще получается… Пожалуй, сильно…"
Такое же ощущение было и у Валентины и у Буянова. Буянов любил и уважал свою профессию, и это чрезмерное уважение распространял на самого себя. Он полагал, что будущее принадлежит радио и электричеству. Кроме электричества и радио, он признавал только атомную энергию, а ко всем остальным завоеваниям техники относился с легким пренебрежением очень молодого и очень увлекающегося человека. Себя он считал единственным в колхозе представителем технической интеллигенции и знатоком современной техники, лишенным "настоящего масштаба" работы по воле злого случая. До войны, когда он учился и работал на строительстве крупнейшей гидростанции, и во время войны он состоял в сильных партийных организациях. По сравнению с ними колхозная партийная организация из трех коммунистов казалась ему маленькой и слабой. Он шел на собрание, уверенный в том, что окажется здесь самым бывалым и культурным человеком.
Первый вопрос повестки дня - выборы секретаря - разрешили быстро и единодушно: выбрали Валентину.
Шел к разрешению и второй вопрос - об организации труда в колхозе.
- Ну, как будто все ясно? Обсудили, постановили без лишней волокиты! - сказал Василий.
Валентина поднялась с места:
- Нет, не все! Разрешите мне, товарищи.
Ее строгие летящие брови были приподняты, и это придавало лицу выражение решительности и самоуверенности.
- Давай, Валентина Алексеевна! О чем ты хочешь добавить?
- Обо всех нас, а больше всего о тебе, Василий Кузьмич!
- Обо мне?! Ну, давай, давай!
Несколько мгновений она молчала, потом заговорила, и с трудом найденные, медленные слова как будто противоречили ее виду, казавшемуся Василию вызывающим:
- Думаю я об этом с самого дня приезда… И знаю, что думаю правильно, а слов подходящих до сих пор не нашла… Но я скажу так, как выйдет, так, как думается, а вы меня поймете…
Валентина опять умолкла, а Василий и Буянов с интересом ждали, что она скажет.
Валентина продолжала:
- Назначили мы объем работы и сроки работы для каждой бригады. Завтра - послезавтра вынесем наше постановление на обсуждение общего собрания. Как будто бы все хорошо. Но вот представляю я себе, как это решение будет выполняться. Вижу я наш конный двор… Вижу я, как приходят люди за подводами, один по одному… Как часами просиживают в ожидалке с самокруткой в зубах… Представляю я все это - и тошно мне делается.
- Надо одному из нас быть на конюшне с утра и не давать им рассиживаться… гнать их на работу! - нахмурился Василий.
Валентина быстро повернулась к нему:
- Вот! Вот оно самое! "Гнать"! Вот думаю я о тебе, Василий Кузьмич! Ты горячо, жадно работаешь и сделал немало, но ты же мог гораздо больше сделать! Почему ты сделал меньше, чем мог? Вот поэтому самому: ты без радости работаешь, и людям около тебя нехорошо! Вот вспоминаю эту историю с вывозкой строительных бревен. План строительных работ ты разработал правильно, а мобилизовать людей на его выполнение не сумел. Мне рассказывали, как ты проводил обсуждение на правлении. Бузыкина, когда он стал тебе возражать, выгнал, будто бы за то, что он пьяный. Но он и до этого был пьяным, однако ты его не выгонял, пока он не возражал тебе. Матвеевича назвал "отсталым элементом", на Яснева прикрикнул за то, что он, "не подумавши рассуждает".
Слушая Валентину, Василий багровел от досады. Он не думал о том, справедливы или нет ее слова. Он понимал только то, что Валентина "нападает" на его любимое детище, на план строительных работ, который он с такой любовью разрабатывал и с таким трудом проводил на правлении.
- Разве твое поведение было правильно, Василий Кузьмич? Разве это - партийное поведение?
- А что, по-твоему, правильно? - взорвался Василий. - Председателю под руку жалостливые слова говорить - это правильно? Вмешиваться в распоряжение председателя, не подумавши, подрывать его авторитет перед колхозниками - это, по-твоему. - партийное поведение?
- Нет. Это - непартийное поведение, - твердо сказала Валентина, глядя ему прямо в глаза. - Мое поведение на гидростанции было непартийным и неправильным. Я это поняла тогда же, но не сумела исправить.
Василий не ожидал от Валентины такого полного и прямого признания ошибки и растерялся от неожиданности.
Упрямый от природы, он не любил сознаваться в промашках не только людям, но и самому себе. Простота и твердость, с которой Валентина признала свою неправоту перед ним, сразу погасила его раздражение и придала другой тон разговору. Каким-то непонятным образом получилось так, что Валентина, признав допущенную ошибку, не сдалась, а, наоборот, взяла верх над ним.
- То-то вот… "Неправильно"! - пробурчал он, не зная, что сказать.
- Но если я была полностью неправа, это еще не значит, что ты был полностью прав, - твердо продолжала Валентина, - и твоя главная неправда в том, что ты работаешь невесело, нерадостно.
- Ну, знаешь, председатель колхоза - это не гармонист на гулянке!
- А ты вспомни Алексея Лукича! Разве он был гармонистом на гулянке? А как легко и хорошо людям и работалось и жилось около него! И самого себя ты вспомни, Василий Кузьмич! Ведь ты и сам другим был!
Тонкие брови ее дрогнули. Маленькая Валька-гусятница посмотрела на Василия из глубины зрачков взрослой Валентины, и он увидел: она была все та же - удивительно изменчивая, ока всегда оставалась неизменной, всегда оставалась все той же, до самого донышка понятной, надежной девчонкой с соседней улицы, выросшей там же, где вырос он, живущей тем же, чем жил он.
Он был взволнован, а она, положив ладонь на его руку, просила:
- Ты только вспомни, какой ты сам был: огневой, открытый, веселый! Василий Кузьмич, "дядя Вася", что с тобой сделалось? Вернись, дядя Вася! Стань таким, каким я тебя помню, каким весь колхоз тебя помнит.
- Молодости не вернешь, - тихо сказал Василий.
- Я понимаю… За плечами у тебя много трудного… И война и ранение… Но ведь и хорошего тоже много! Неужели это хорошее не даст тебе силы, чтобы улыбнуться в трудную минуту? Это лее не только тебе, это людям надо, с которыми ты работаешь. Вот ты сделай это для них, для людей!
- Чудной какой-то разговор. На партийном собрании о председательских улыбках разговариваешь. Что же, ты мне в протоколе запишешь: "Постановили улыбаться столько-то раз в день?" - Василий старался грубоватой шутливостью замаскировать свое волнение.
- Не хочешь ты меня понять, Василий Кузьмич! Я же с тобой о самом главном говорю, - нахмурилась Валентина. - Откуда у тебя мрачность? Оттого, что ты потерял веру в окружающих тебя людей.
- Пустяковина все это!
- По-твоему, это пустяковина! - резко сказала Валентина. - Когда я пробую говорить с тобой о сущности вещей, о корне твоих ошибок, ты называешь это пустяковиной. Хорошо! Я буду с тобой говорить иначе!
Она вышла из-за стола, засунула руки в карманы и остановилась против Василия. Она опять изменилась на его глазах. Теперь в ней не осталось и следа той Вальки-гусятницы, которая только что взяла его за душу.
"Ох, и перец же баба! - подумал он. - Видно, не случайно она Петровича жена. С такой держи ухо востро! Она тебя обойдет и выведет так, что и рта не разинешь!"
- О сущности вещей ты не желаешь разговаривать, Василий Кузьмич? Хорошо! Будем с тобой разговаривать о том, как проявляется эта сущность, о том, каким методом ты руководишь людьми. В течение целого месяца ты не сумел наладить такой простой вещи, как своевременный выход людей на работу. Почему? Ты или сидишь в правлении, или пишешь в приказах выговоры, иди - еще того хуже - начинаешь ходить по домам и "выгонять" людей на работу. А часто ли ты бывал с людьми в поле или на лесоучастке? И что ты сделал для того, чтобы заинтересовать колхозников работой и показать им ее перспективы? Что ты сделал, чтобы по-настоящему наладить соревнование? Доску с показателями повесил? А сумел ли ты заинтересовать людей этими показателями? Кому, когда и где ты рассказал о методах работы твоих лучших бригадиров?
- Да и нет их в колхозе! Никаких этих лучших методов нет!
- Если нет, - значит, в том твоя вина. Значит, ты не сумел натолкнуть людей на эти лучшие методы. Значит, грош тебе цена как руководителю.
Чем резче говорила Валентина, тем легче становилось Василию. Он видел рядом с собой человека, который так же, как он сам, болеет за колхоз, не хуже его самого разбирается в делах, может говорить горячо и прямо, может указать на ошибки, натолкнуть на нужную мысль, посоветовать. Он слышал как раз тот партийный разговор, который был нужен ему, как воздух, и с каждым новым резким Валентининым словом ему становилось легче.
- Я Валентину Алексеевну целиком поддерживаю, - вступил в разговор Буянов. - Что касается практического разрешения вопроса, на мой взгляд, надо не камнем сидеть и не по домам ходить с помелом, а с завтрашнего дня пойти всем по бригадам на места работы. Распределим, кто в какую бригаду, и пойдем. Что касается подхода к людям и прочего, то Валентина Алексеевна говорит правильно. Ты одно сделай, Василий Кузьмич, - вспомни Алексея Лукича и вспомни сам свою молодость.
Василий поднял опущенную голову. Усмешка, всегда у него неожиданная и озорная, на мгновение вспыхнула на лице:
- Значит, на партийном собрании постановили и записали председателю омолодиться? Ну, раз такое будет решение партийного собрания, то куда же мне деваться? Придется омолаживаться!
Когда приступили к обсуждению третьего вопроса - об электрификации колхоза, - Буянов приосанился и взял слово:
- Ну, выстроил колхоз гидростанцию - это же еще не достижение! - горячился он. - Ну, стоит она на берегу! Ну, лампочки в избах светятся! Разве же это настоящая работа для гидростанции? Это же только в стародавние времена казалось достижением, - ах, электричество в избе! Нам от гидростанции работа нужна, нам ее запрячь надо, как хорошего битюга, нам надо, чтоб она тоннами зерно ворочала на току, чтобы она воду к фермам гнала, чтобы она нам бревна пилила и огороды поливала!
- Что ж поделаешь, когда у нее мощность не позволяет: всего двадцать киловатт? - отозвался Василий.
- У нее турбина не загружена, можно поставить второй генератор.
- Где его взять?
- Ненаходчивый ты человек, Василий Кузьмич! Нам помогать должны? Должны! Кому же и помогать должны, как не нам, когда мы самые отстающие от всего района! - с увлечением говорил Буянов, потряхивая кудрявым чубом. - Приезжаем мы в район прямо к руководителю: так, мол, и так, дайте отстающему колхозу кредиты под электрификацию! Приезжаем в Сельэлек-тро: дайте отстающему колхозу генератор с рассрочкой. Приезжаем на склад электрооборудования: дайте роликов, проводов, двигателей вне очереди для отстающего колхоза! А попробуй кто не дать? Сейчас в обком до главного начальства и в редакцию газеты: так, мол, и так, отстающему колхозу не помогают! Да попадись такой козырь умелому человеку - он под отстающий колхоз у самого чорта пекло выпросит. Тут не просить, а требовать надо. Вот что я тебе скажу, Василий Кузьмич!
- Ну, это ты тоже загнул, - сказал Василий. - Не приходится нам козырять своим отставанием! Не велика заслуга перед государством - колхоз разорить! Спекулировать на отставании нашем я не собираюсь и побирушкой свой колхоз выставлять на всю область не хочу. У колхоза, как и у человека, должна быть своя честь. Однако попросить о помощи - это можно. Думаю я, в районе и в области помогут.
Последним на повестке дня стоял вопрос об организации массовой работы в колхозе.
Когда решение уже было записано, Василий посмотрел на Буянова и сказал сухим, ничего хорошего не обещающим голосом:
- В связи с этим агитмассовым вопросом хочу я коснуться поведения нашего электрика, уважаемого товарища Буянова.
- Моего поведения?! - Буянов повернулся на стуле. - Какое есть мое поведение?
Через месяц после свадьбы, несмотря на слезы молодой жены, он беспрекословно приехал в отстающий колхоз, честно и старательно работал на гидростанции и был в своих собственных глазах чем-то вроде подвижника. По его мнению, окружающие должны были ценить его подвиг и относиться к нему с сочувствием и благодарностью; то, что его поведение может кому-то не нравиться, бьито для него полной неожиданностью.
- Сейчас я тебе объясню, какое есть твое поведение! - мрачно пообещал ему Василий. - Агитмассовая работа - это не только раз в неделю доклад провести да газету прочитать с колхозниками. Агитмассовая работа колхозного коммуниста - это вся жизнь его, а какая твоя жизнь в колхозе и кто ты сам в колхозе? Ты колхозный электрик, первый человек в колхозе, интеллигенция наша! От тебя в колхозе свет, от тебя в колхозе механизация, от тебя в колхозе радио, от тебя в колхозе культура. Ты по улице идешь - на тебя девки из окна смотрят: электрик идет! Ты в одном краю села слово скажешь - его на другом конце села повторяют: электрик сказал! Это ты должен учитывать или нет? Я такое положение сам пережил и сам испытал много лет назад, когда был первым трактористом в колхозе. Семеро нас тогда приехало в район с областных курсов. Мы по улице идем, а за нами ребята скачут: "Трактористы приехали!" Первыми людьми на селе мы тогда были и первенство это во всем поддерживали! Беседу с народом провести - мы первые, на субботник выйти - трактористы вперед! На заем подписываться - мы впереди всех, спектакль ставить - без нас не обойдется, на лужке молодежь сошлась - наша гармонь громче всех играет! Вот как мы себя понимали! А ты что ж? На гидростанции повозишься, а там - шасть за печку со своей молодухой. Недаром в колхозе вас с женой прозвали "принцами запечными". И как не прозвать? За печкой сидеть да подсолнухи лузгать - это разве подходящее поведение для электрика?
- Верно!.. - поддержала Валентина Василия. - Если каждый из нас будет сторониться людей, то что за жизнь получится в колхозе? Ты, товарищ Буянов, человек и культурный и бывалый, а поставил себя так, что колхозники с первых же дней окрестили тебя смешной, но справедливой кличкой. Эту кличку надо с себя снимать: она коммунисту не к лицу.
Буянов был озадачен и обижен. И хлесткая кличка "принц запечный", и осуждающий тон, которым говорили с ним Валентина и Василий, резнули его.
Крохотная колхозная партийная организация, о которой он два часа назад думал с некоторым снисхождением, оказалась с первых же шагов силой требовательной и подчиняющей. Валентина и Василий пробирали его, как мальчишку, и были правы при этом. Он был огорчен, обижен, рассержен, но в то же время сразу исчезла скука, томившая его.
Давно уже был разрешен последний вопрос, давно уже был написан протокол, а они все еще не могли разойтись. Они планировали будущее, советовались, друг с другом, критиковали друг друга и просто радовались тому, что партийная организация в колхозе "Первое мая" уже существует, что уже чувствуется ее направляющая и руководящая сила.
Их было только трое, трое коммунистов, и все они были обыкновенными людьми, со многими слабостями и недостатками, но от того, что все они стремились к одной высокой цели и шли к ней неуклонно, путями, указанными партией, шли, жестоко критикуя, исправляя и дополняя друг друга, они сами становились силой, имя которой - партия.
Несколько раз они собирались разойтись, но выплывал какой-нибудь новый вопрос, и они снова задерживались, снова говорили и не могли наговориться, как люди, давно стосковавшиеся друг о друге.
Валентина взглянула на часы:
- Батюшки! Двенадцать часов! Заговорились мы с вами! Домой же пора! Василий Кузьмич, давай протокол!
Он протянул ей протокол, но не отдал, а, машинально держась за край бумажного листа, снова заговорил:
- Погоди, Валентина Алексеевна! Вот еще какой разговор. Советовались мы относительно изыскания средств для покупки кормов, а про тресту и не переговорили. Тресты у нас много, хоть и мало сеяли, да лен в этом году рекордный уродился! И до сих пор треста не сдана. Я ее сознательно попридерживал. Если ее сдать не трестой, а волокном, и государству выгоднее, и колхоз тысячи может заработать. Вот я и думаю раздать ее по дворам колхозникам, пусть, каждый перерабатывает дома. Мы лен и раньше помалу сеяли, тресту перерабатывали по домам.
- Насчет тресты я и сама думала, Василий Кузьмич. Конечно, надо сдать ее в переработанном виде. Зачем же выпускать из рук колхозный капитал? Только перерабатывать ее надо не на дому, не по отдельности, а сообща.
- Сообща? Да что мы, льноводческий колхоз, что ли! Льна по плану сеем с гулькин нос! Ни машин, ничего у нас нет, а ты - сообща! Раздадим по домам, как всегда раздавали, - и вся недолга.
- Так делали всегда, а нынче надо сделать, как никогда! Или ты не понимаешь? Нынче надо по-особенному. Пусть на нашем лыюпункте ни агрегатов, ни машин нет, а все-таки нынче надо переработку организовать обязательно сообща. И не в сарае, не в бане, не на дворе, а в избе, и обязательно весело, и обязательно с песнями!
- С песнями? - усомнился Василий. - Песни петь - нетрудное дело. Одной Фроське только шепни, так она тебе на три села песни заведет. А где дом взять? Кто пустит к себе в дом этакую пылищу разводить?
- Отпросим старую избу у Тани-барыни, - предложил Буянов.
- Не даст.
- Она все сделает, что ей Фроська скажет, а с Фроськой можно сговориться.
- Все равно в избе печи развалены.
- Алексей с комсомольцами печь сложит. Долго ли им? Как ты не понимаешь, Василий Кузьмич, что это - очень важное мероприятие? Нужно сделать все, чтобы было весело, дружно, хорошо, чтобы у людей вернулся вкус к общей работе. Если сумеем организовать так, то сделаем большое дело, не сумеем - получится ерунда.
- Ладно, сделаем. Организуем. За печи я сам примусь.
Когда Василий шел домой, он размышлял о том, что Петрович не ошибся и прислал в колхоз подходящих людей.