В книгу известного грузинского писателя Арчила Сулакаури вошли цикл "Чугуретские рассказы" и роман "Белый конь". В рассказах автор повествует об одном из колоритнейших уголков Тбилиси, Чугурети, о людях этого уголка, о взаимосвязях традиционного и нового в их жизни.
Содержание:
Чугуретские рассказы 1
Половодье 1
Голуби 9
Мальчик и собака 12
Габо 15
Слепые щенки для Ивана Бериташвили 18
В снегопад 24
Лука (Повесть) 25
Белый конь (Роман) 53
Послесловие: Вслед на неповторимым днем 90
Примечания 92
Арчил Самсонович Сулакаури
Чугуретские рассказы
Половодье
Разве мог я подумать, что когда-нибудь буду рушить дом, в котором прошли мои детские и отроческие годы? Старый Чугурети был преимущественно районом мельников и рыбаков. Естественно, что мельники и рыбаки должны были селиться у самой воды, поэтому наш район тянулся вдоль берега Куры, от бывшего Воронцовского до Мухранского моста.
Дом, в котором я жил, выходил окнами на Куру, и балконы его висели над самой рекой. Прямо напротив нашего балкона, по ту сторону Куры, находился "Мадатовский остров", служивший свалкой чуть ли не для всего города. Поэтому на "острове" вечно рыскали голодные собаки. На обрывистом берегу стояла беленная известью лачуга. Под ней, на отмели, неизменно была привязана голубая лодка-плоскодонка. Как только в пролетах моста показывался плот, дверь лачуги тотчас открывалась.
Плотовщики с силой орудовали шестами, и плот постепенно приближался к берегу. Выходивший из лачуги мужчина - немой Тома - бежал за плотом по берегу. Плотовщики бросали ему толстые веревки. Немому удавалось схватить одну из них, и он изо всех сил старался притянуть плот. Весь напрягался, изгибался, пятками упираясь в камни, и волочил тяжелый плот до тех пор, пока не обвязывал веревку вокруг кола, специально вбитого неподалеку от Мухранского моста.
Я всегда со страхом думал: а вдруг однажды плотовщики не добросят веревку или плот затянет Тома в воду, и он утонет, но ничего подобного ни разу не случилось.
От края нашего двора в Куру спускалась толстая кирпичная стена. К этой стене прочными железными цепями была прикреплена мельница.
Нижняя часть мельницы ничем не отличалась от обычного парома, стоящего на двух лодках. Между двумя лодками была закреплена ось колеса с огромными лопастями. Колесо вращалось под натиском течения.
По висячему мостику со двора на мельницу могучие грузчики переносили пятипудовые мешки. Мостик прогибался под их тяжестью, раскачивался и жалобно скрипел.
Зерно вносили в серую, иссушенную солнцем дощатую будку, стоявшую на лодке, обращенной к берегу. Деревянный настил вокруг будки был обнесен перилами. Настил переходил и на вторую лодку мельницы.
Когда-то в промежутке между двумя мостами располагалось до двадцати таких мельниц. Но я уже такого не застал. При мне не больше пяти мельниц махало своими "крыльями" вдоль берега.
Детьми мы любили забираться на мельницу. Мы садились на деревянную скамью позади будки и предавались мечтам. Мы воображали себя отважными мореплавателями, и старая, скрипучая мельница не раз уносила нас в далекие сказочные страны…
Много времени спустя я снова стоял на нашем балконе и глядел на Куру. Глядел и не узнавал своего старого друга: стиснутая бетонными стенами река смирилась, течение ее стало почти незаметным. Гладкая поверхность отражала бледное рассветное небо, каменный парапет набережной, верхушки деревьев и Мтацминду.
Балконы обоих этажей меня встретили тишиной и безлюдьем. На веревках, протянутых между столбами, не развевалось белье, не было слышно гомона соседей. Со стороны Куры двор уже подпирала набережная. Дом выглядел жалким - обветшалый, одряхлевший, он чуть склонился вперед, словно предчувствуя грядущую опасность, приготовился бежать, но не смог сдвинуться с места.
Я бродил по опустевшим комнатам. Все двери были открыты настежь.
В этих тесных клетушках жили мы. Кто уж ютился здесь после нас - я не знаю. Стены были разрисованы потеками сырости, потолок обвалился…
А кто жил здесь? Я забыл имя хозяина. В его квартире нет ни оконных рам, ни дверей. Он их снял и унес с собой, и кран отвинтил. Зачем? Для чего? Ведь там, куда он переезжал, наверняка были и окна, и двери, и кран, и еще много чего. Но тем не менее он все сорвал, снял, забрал - мое, дескать, и другим не достанется.
А вот здесь жили друзья моего детства… Где вы теперь, Леван и Нана? Помните вы меня или нет? Я вас часто вспоминаю… Нана, ты тогда была тоненькой девчушкой с большими медовыми глазами, влажными, блестящими… С тоненькими, разбросанными по плечам торчащими косичками.
Но чья же эта маленькая комнатушка? Здравствуйте, бабушка Мако! И вы, значит, уехали, перебрались куда-то!.. Сколько раз окатывали вы нас водой с балкона, чтобы проучить за шалость! Где вы теперь ковыляете, сморщенная, как осенний лист? Может, что-нибудь осталось от ваших зорких глаз? Нет, не думаю… Но что это? На запыленной полке - Иисус, одинокий, покинутый. Вы пожертвовали господу прошлогоднюю ветку самшита и огарок восковой свечи. Бабушка Мако, уезжая, вы забыли вашего бога, которому шестьдесят лет молились, стоя на коленях… Бабушка Мако, как же вы забыли бога?!
Я снова вышел из дома и спустился во двор. В другом конце двора раскинул свои ветви гигантский платан. Он так покровительственно склонился к низенькому одноэтажному домику, как будто хотел подхватить его под мышку и унести с собой…
В этом домике жил рыбак Ладо - самый добрый и самый сильный человек во всем Чугурети.
Интересно, где теперь жена рыбака - красавица Юлия? Юлия всегда носила узкое черное платье, с глубоким вырезом, отчего казалось, что ее стройное белоснежное тело вот-вот выскользнет из черной ткани…
А под этой липой валялся сломанный жернов. Мельник любил сидеть на нем. Да, в самом деле, я совсем забыл о мельнике Степанэ. Крупный мужчина, с неизменной улыбкой на лице, он покручивал короткий черный ус и гордо произносил, поглядывая на мельницу: поет моя повелительница! Мельница Степанэ и вправду пела. Скрипела, хлюпала, гудела, и в этом шуме явственно слышался размеренный стук порхлицы…
Времени для воспоминаний больше не оставалось. В воротах уже показался первый рабочий с киркой и лопатой на плече. Скоро придут и остальные.
В тот самый день меня впервые назначили прорабом, и я волновался, как на первом в жизни экзамене. На работу явился раньше всех, но при виде рабочего сердце у меня екнуло - сегодня я должен был уничтожить неотъемлемую часть моей души. Должен был разрушить то, с чем были связаны счастливейшие дни моей жизни.
А рабочий уже шагал по двору. Прислонив кирку и лопату к стене, он сел на ступеньку, даже не взглянув в мою сторону, как будто меня тут вовсе не было. Он достал из кармана газету и развернул ее. Я хотел подойти, заговорить с ним. Сказать, что здесь я - старший, объяснить, как и с чего мы начнем работу.
Не сделав и двух шагов, я остановился как вкопанный, не в силах отвести глаз от лица рабочего. Оно показалось мне очень знакомым. Приглядевшись внимательней, я узнал его, точно узнал: это рыбак Ладо!
Равнодушие его меня поразило. Он спокойно вошел во двор, сел на ступеньку и погрузился в газету. На свой бывший дом он даже не оглянулся, как будто и не жил здесь никогда, как будто здесь не горел его очаг.
- Здравствуйте, дядя Ладо! - Я не утерпел и поздоровался.
- Здравствуй! - Старый рыбак поднял голову и, сощурив глаза, пристально на меня поглядел.
Я подошел ближе и спросил:
- Не узнаете меня, дядя Ладо? - Старый рыбак встал, заставил меня повернуться к свету лицом, еще раз внимательно вгляделся и сказал, виновато улыбнувшись:
- Нет, сынок, не узнаю!
- Я - Мамука, дядя Ладо.
- Какой Мамука?
- Который вон там жил. - Я повернулся и рукой показал на угол второго этажа.
- Ах, это ты, парень? - Он спросил так, словно встречал меня каждый день.
Старый рыбак снова опустился на ступеньку. Достал папиросу и закурил. Я не мог понять, обрадовала его встреча со мной или нет. Он сидел, задумавшись, и, глубоко затягиваясь, курил.
Он постарел, но не казался дряхлым, выглядел по-прежнему молодцом. Волосы поседели и поредели. Загорелое лицо и шея были изрезаны глубокими морщинами. Прежний огонь в глазах приугас, как бы подернулся пеплом. Мне показалось, что голова его словно стала меньше, и от этого плечи казались чересчур широкими. Таких крепких плечей мне никогда не приходилось видеть у других стариков.
Я был в хорошем настроении, и мне хотелось сказать или, вернее, вспомнить что-нибудь такое, что порадовало бы нас обоих и погрузило в сладкие воспоминания. Но молчание нарушил старый рыбак:
- Про тебя говорили, будто ты на войне погиб…
- Как видишь, не погиб, - отшатнулся я.
- Вижу… Матушку твою я раза два на базаре встречал, она траур носила… Так я не стал подходить - трудно было утешить. А потом долго ее не видел…
- Сейчас ей уже лучше. Она хорошо себя чувствует.
- Вас тут много было, ребятишек, - начал дядя Ладо. - Хорошие были дети. А где Шота? Что он делает?
- Стал врачом…
- Нодар?
- Погиб на войне.
- Леван?
- И он тоже.
- А та маленькая девочка?..
- Нана?
- Да, Нана.
- Вышла замуж… Кажется, у нее трое детей…
- Гурам?
- Строитель… Рустави строит.
Дядя Ладо замолчал. Потом внезапно обернулся ко мне:
- А ты что делаешь?
- Я?
- Почему поднялся чуть свет?
Я воспользовался случаем и объяснил, почему я оказался здесь в такую рань. Дядя Ладо встал, положил мне на плечо грубую, тяжелую, как чугун, руку:
- Нетрудное дело затеяли… Разрушать легко… Вот я много рушил… В один день разрушил то, что годами строилось. - Он махнул рукой и пошел прочь, но снова обернулся ко мне, глаза его наполнились грустью. - Ты это разрушишь… Но то, что я разрушил… больше построить не смог…
Настроение у меня испортилось. Пропало радостное волнение, которое еще до свету подняло меня с постели. Я стоял и бессмысленно смотрел вслед удалявшемуся Ладо. Он поговорил с рабочими и снова подошел ко мне. Мы собираемся, сказал он, так-то и так-то приступить к делу.
У меня был выработан свой план, я даже открыл рот, чтобы возразить, но старый рыбак опередил меня:
- Не начинай свою жизнь с разрушения… Как бы потом все не пошло наперекосяк…
Я понял, что дядя Ладо придавал мелочам такого рода большое значение…
Рабочие окружили дом.
Дядя Ладо поднялся по лестнице. Его широкие плечи замаячили на втором этаже.
Я стоял, как сторонний наблюдатель, и только следил за действиями рабочих, словно происходящее вовсе меня не касалось.
Взгляд мой скользнул по крыше нашего дома. На крыше стоял дядя Ладо и смотрел на Куру. Смотрел долго и пристально, потом повернул голову, обвел глазами двор, покосившиеся, с обломанными перилами балконы, грязные галереи, щербатые ступеньки, разрисованные сыростью стены…
Рушили старый дом, гнездо моего детства… Вместе с его стенами скоро канут в небытие беспечно, беззаботно проведенные здесь дни. Сердце мое горько сжималось, во мне самом что-то рушилось… Это был мир, прочувствованный и пережитый сердцем ребенка, увиденный глазами ребенка. Вместо него в моей памяти воскресала другая жизнь, мимо которой я тогда прошел, которую не мог увидеть, не мог прочувствовать и которую я сейчас вижу другими глазами и переживаю совсем по-другому.
Разлившаяся Кура не умещалась в берегах. Она с ревом катила свои мутные волны, с силой вращая колеса мельницы, которые шлепали по воде, поднимая мутные брызги. Во дворе стоял запах сена и навоза. Борчалинские татары, поставив своих верблюдов на колени, грузили на них мешки с мукой. Там же стоя дремал оседланный мул. Выпряженные быки лениво щипали траву.
Степанэ и владелец дома сидели в тени под липой и играли в нарды. Вокруг липы роились пчелы, и дерево гудело, как огромный улей.
На нижнем этаже бабушка Мако развешивала белье.
Ленивую полуденную дрему нарушил протяжный свист. Такой свист означал, что на Куре что-то происходит - или человек тонет, или река несет нечто такое, что стоило спасать.
Соседи высыпали на балкон, одни спустились во двор, другие предпочли с мельницы наблюдать за происходящим.
Вдали мелькнула черная точка.
- Человек! - крикнул кто-то.
Откуда-то появился рыбак Ладо. Он тоже подошел к реке, явно взволнованный, и стал прохаживаться взад-вперед по берегу. Его лодка валялась на песке - он ее позавчера выволок из воды для починки.
- Не человек это, а собака! - закричали со второго этажа.
Кура действительно несла собаку. Теперь легко можно было различить удлиненную морду и торчащие уши.
Люди развеселились. А Степанэ, махнув рукой, вернулся в тень липы.
В мутных волнах то выступали, то исчезали навостренные уши. Собака плыла, быстро приближаясь к берегу, чуть пониже моста течение меняло направление, и волны сами должны были выбросить собаку на берег.
Но ее затянуло в водоворот, образованный нашей кирпичной стеной, врезавшейся в реку. Здесь мутная, цвета глины вода так и кипела. Волна вплеталась в волну, образуя большие воронки, вода в которых крутилась, как веретено. Такие воронки даже хорошего пловца в мгновение ока разлучат с жизнью.
Поток два-три раза сильно закрутил собаку, потянул ее на дно и снова вынес на поверхность.
Ладо сбегал за веревкой, один конец дал самым сильным парням, держась за второй, стал осторожно спускаться по стене.
Тем временем подоспел и хозяин собаки. Растолкал зевак и склонился над рекой.
Ладо ухитрился поставить ногу на какой-то выступ в размытой водой стене. Перегнувшись, левой рукой он почти касался воды. Собаку пронесло совсем близко, но Ладо не удалось ее схватить.
Собака уцепилась передними лапами за стену, о которую то и дело шумно разбивались волны. Ладо звал ее к себе, чмокал губами, протягивал к ней руку, перебирая большим и указательным пальцами. Но собака не обращала внимания на все его ухищрения, умными глазами смотрела она на хозяина, от него ждала помощи.
Хозяин метался по берегу, подбадривал собаку издалека, уговаривал ее оторваться от стены. Но овчарка никак не могла расстаться со стеной. В конце концов силы ее иссякли, ее подхватило течением, но, к счастью, не затянуло в водоворот.
Овчарка жалобно смотрела на хозяина, тот схватился за голову, что для собаки должно было служить весьма слабым утешением.
Парни на берегу только собрались подтянуть канат, как вдруг почувствовали, что он стал легким, и они непременно повалились бы на землю, не поддержи их вовремя толпа. Ладо прямо в одежде бросился в воду, вплавь догнал собаку как раз возле мельницы. Колесо, вращаясь, потопило обоих, и они долго не показывались на поверхности.
Зрители, издав дружный вопль, ринулись поближе к мельнице - новое зрелище ожидало их именно там.
Под платаном показалась Юлия в своем черном облегающем платье. Она подошла к берегу и спросила:
- Что случилось?
- Ничего, собака тонула, - ответил Степанэ.
- И что же?
- Кажется, утонула.
- А где Ладо?
- Кинулся за собакой.
Юлия не любила, когда ее муж привлекал к себе внимание… Жена рыбака молча вернулась в дом.
Она была самой тихой женщиной во всем дворе. Никогда не вмешивалась в распри между соседями. Из дома выходила редко. Поэтому все относились к ней с невольной робостью и почтением.
Степанэ до самых дверей проводил жену рыбака пристальным взглядом. Конечно, это не могло укрыться от любопытной Мако. Она ухмыльнулась, но так, чтобы заметил Степанэ.
- Ты что зубы скалишь, старая перечница! - сказал он.
Мако подмигнула ему и дала знак, чтобы он подошел поближе.
Степанэ подошел к перилам. Старуха огляделась по сторонам и негромко проговорила:
- Я поймала одну птичку, Степанэ.
- Откуда она?
- Издалека.
- А все-таки?
- Издалека, говорю.
- И какая же она?
- Еще летать не умеет.
- Когда я ее увижу?
Беседующих заглушил шум толпы. Во дворе появился мокрый с головы до ног, вымазанный грязью Ладо. Овчарка жалась к его ногам, сзади толпились зеваки.
Хозяин собаки совал скомканные деньги Ладо в карман, но Ладо отталкивал его руку, повторяя со смехом: пропади ты пропадом со своей собакой и своими деньгами.
Люди были довольны - зрелище закончилось благополучно. Все смеялись, шутили. Ладо тоже смеялся, отшучивался как умел.
На низеньком балконе показалась Юлия. Она сначала опешила, увидев своего мужа в таком виде, потом улыбнулась, вернее, не улыбнулась, а бледная, едва заметная тень улыбки мелькнула в ее больших глазах.
Только Ладо знал, что означала эта улыбка. Он оглядел свою выпачканную одежду, убрал прилипшие ко лбу мокрые волосы и развел руками - дескать, что поделаешь, бывает и такое! Кое-как отделавшись от хозяина собаки, он направился к балкону. Но овчарка, покинув хозяина, по пятам следовала за своим спасителем, не отставая ни на шаг. Удивленный хозяин попытался увести ее силой, но тщетно! Овчарку невозможно было оторвать от рыбака…
К вечеру похолодало, и соседи поспешили убраться с балкона, укрылись в комнатах.
Во дворе было темно.
В темноте копошилась какая-то тень. Кто-то несколько раз пытался перебраться на мельницу, но, как видно, не решался. В конце концов осторожно перешел через висячий мостик и исчез во мраке. Через некоторое время появился снова, торопливо ковыляя по хлипкому мостику. Когда тень ступила на берег, зычный мужской голос заставил ее вздрогнуть.
- Мако, что ты бродишь среди ночи?!
- Это ты, Ладо? Ну и напугал меня!
- Тебя напугаешь, чертову бабку!
- У чертовой бабки и внуки черти! - не растерялась старуха, да тут вдруг так подскочила и завопила, что теперь настала очередь Ладо пугаться и вздрагивать.
- Что с тобой, Мако!
- Да что-то, провались оно совсем, под ногами путается, - переведя дух, ответила Мако.
- Не бойся, собака это.
- Чтоб тебе сгореть ясным огнем! - накинулась на овчарку Мако.
- Ну и трусиха ты. - Ладо погладил собаку по голове.
- Жена у тебя красавица, да еще собаку завел, но… Не похоже, чтобы она была хорошим сторожем, - сказала Мако.
- И сторож хороший, и в меру злая.