- Тогда все в порядке… А что тебе Юлия сказала?
- А что ей говорить?
- Наверно, обрадовалась собаке.
Ладо знал, что старуха не скоро прекратит болтовню, поэтому решил удалиться молча, не отвечая. Мако догнала его и уцепилась за локоть.
- Что пристала, Мако, чего тебе?
- Красивая жена у тебя, Ладо!
- У меня, у меня… Что делать! У других не хуже…
- Красивые женщины любят негу и роскошь.
- Только ли красивые?
- Поверь мне, что это так.
- Почему же это так?
- Так - и все… У красоты своя цена. Ладо, она дорого стоит. И красавицы это хорошо знают.
- А тебе-то откуда это знать?
- Мне-то? Что же я, по-твоему, такой старухой и родилась? Да такой второй красавицы во всем городе не было!
Ладо вышел на улицу.
На противоположной стороне тускло светились окна духана. Слабый свет проливался на булыжную мостовую, и трамвайные рельсы холодно поблескивали.
Ладо пересек улицу и толкнул дверь духана. В лицо ему ударил застоявшийся воздух, пропахший табаком и жареным мясом.
Духанщик кивнул гостю и пригласил его к стойке. Рыбак оглядел компанию, кутившую за одним из столов, приветствовал знакомых, те кинулись его приглашать, но Ладо отрицательно покачал головой и подсел к свободному столу возле окна. Овчарка пристроилась у его ног.
- Принеси мне водки, Антон! - крикнул Ладо духанщику.
- Сегодня вино хорошее, Ладо-джан.
- Давай водки!
- Чачу или?..
- Чачу!
Духанщик наполнил стакан водкой, поставил его на тарелку, обложив вокруг кусками хлеба и сыра, добавил две-три розовые свежие редиски и поднес клиенту.
- Ты все полнеешь, Антон, - заметил Ладо.
- Что поделаешь, Ладо-джан.
- Плоть не должна брать верх над человеком!
- Вот и я говорю! - Духанщик ответил так, что Ладо не захотелось продолжать.
Ладо смотрел из окна на полутемную улицу. Лошади с цоканьем промчали фаэтон. Потом прогрохотал по рельсам пустой трамвай.
Рыбак одним духом осушил стакан, чувствуя, как приятно разливается по телу тепло от огненной чачи. Натянутые нервы успокоились, расслабились.
- Налей-ка мне еще, Антон!
Духанщик вперевалочку заспешил к клиенту и так же быстро вернулся за стойку.
Кто-то затянул песню. Остальные тотчас подхватили. В надтреснутых, хрипловатых голосах подвыпивших было столько грусти, что Ладо почувствовал, как слезный ком подступает к горлу. На дюжего рыбака песня всегда действовала размягчающе: закрыв глаза, он весь превратился в слух.
Ладо опорожнил второй стакан и снова окликнул духанщика:
- Антон, еще водки!
Сидя перед третьим стаканом, Ладо думал о Юлии. Только о ней. Юлия была явно не в духе, а Ладо оставил ее и пошел в духан.
Юлия не проронила ни слова. Ладо молча переоделся, так же молча сел на тахту. Хотел что-то сказать жене в свое оправдание - очень уж жалко стало собаку… Жена молчала, и это молчание было хуже всяких упреков. Но что скажешь в ответ, как объяснишь? На молчание надо ответить молчанием. У Ладо же не хватало выдержки, и он выскочил на улицу.
"У красоты своя цена… Она дорого стоит…" - вспомнились ему слова Мако. "Сколько же стоит красота? Да, сколько она стоит? - размышлял рыбак, - красота женщины не может стоить дороже мужской любви, не может…"
Ладо осушил третий стакан. Он уже не чувствовал вкуса водки, но потребовал у духанщика налить ему еще.
В духан ввалился какой-то пьяный. Едва ступив на порог, громогласно всех приветствовал:
- Здорово, ребята!
Кутилы не обратили никакого внимания на вновь прибывшего. А Ладо не понравился его зеленый френч и всклокоченные волосы. Он обратил внимание и на руки - маленькие, как у женщины, белые и пухлые…
Зеленый френч сел рядом с Ладо и заказал водки. "Везет же мне", - подумал Ладо, покосившись на нового сотрапезника. Лицо у него было тоже по-женски красиво, правда, его портили бессмысленно бегающие глазки, красные от вина или водки.
Зеленый френч, не церемонясь, чокнулся с Ладо, пожелал ему здоровья и выпил. Закусил хлебом и редиской, взятыми так же бесцеремонно с чужой тарелки.
- Жизнь проста, - заявил пьяный, - она просто устроена, люди сами ее усложняют.
Ладо по душе пришлись слова странного сотрапезника, хотя он не до конца понял, что тот хотел этим сказать, поэтому спросил: как это усложняют? При этом неотвязная мысль вертелась у него в голове: где-то я видел этого человека, где-то встречал его раньше, но где? - никак вспомнить не мог.
- Я люблю этот старый район, - заплетающимся языком говорил Зеленый френч, - здесь еще ценятся порядочность, человечность, здесь живут просто, без выкрутасов, люди прямые, честные, не забывают добра…
"Где-то я видел этого человека, - снова подумал рыбак, - дай бог памяти…"
- Я и сам такой, - продолжал Зеленый френч, - я знаю цену порядочности, человечности, добру… Только вот меня не ценят…
- На все теперь цены установили, - сказал рыбак, - на порядочность, честность, добро. А красоту и вовсе выше всего ценят. Все нынче в большой цене, дороже, чем на самом деле стоит…
Кутилы за соседним столом снова затянули песню, заглушившую даже могучий храп духанщика.
Ладо допил оставшуюся на дне стакана водку и громко крикнул:
- Антон, еще два стакана.
Духанщик наполнил стаканы.
Зеленый френч курил одну папиросу за другой. Он вполоборота повернулся к кутилам, пытаясь им подпевать, но потом махнул рукой и снова обратился к Ладо.
- Жизнь - жестокая штука. - Он был так пьян, что еле ворочал языком. - Вот я, например… Видишь эти шрамы? - Он поднял волосы над виском и показал ему слева рубец. - Ты не думай, это не рана… Знаешь, что это такое?.. Я не хотел на свет появляться, а меня силой вытащили… Щипцами… Бедная моя мать!.. Лучше совсем не рождаться!..
Рыбаку и этот рубец был знаком, но он никак не мог вспомнить, где и когда видел этого человека!
- Иной раз такое накатит, что впору топиться, - продолжал Зеленый френч, взяв с тарелки Ладо кусок хлеба.
Мрачное лицо Ладо посветлело.
- А ты ведь уже топился однажды.
- Я? - удивился пьяный.
- Сначала бросился в воду, а потом пожалел себя и стал кричать: помогите…
- Нет… Я не кричал… Совестью клянусь, рта не раскрывал…
Рыбак улыбнулся. Взял со стола тарелку с остатками хлеба и сыра и поставил перед собакой, притихшей у его ног.
- Ешь, псина! - погладил он овчарку по голове.
Она мигом вылизала тарелку.
- А ты помнишь того человека, который тебя спас? - спросил Ладо.
- Конечно… как же, - ответил Зеленый френч и, пошатываясь, побрел к стойке с полным стаканом в руке.
Рыбак выпрямился, стоя осушил свой стакан и пошел к выходу.
- Потом рассчитаемся, Антон! - крикнул он, открывая дверь.
- Как знаешь, Ладо-джан!
- Идем, пес… Идем!
Вечерняя прохлада приятно овевала разгоряченный лоб. Засунув руки в карманы, Ладо вошел в свой двор, овчарка покорно следовала за ним.
Колесо мельницы скрипело, как обычно, поднятые им водяные брызги сверкали в лунном свете.
Рыбак растянулся на перевернутой лодке и устремил глаза в небо. Прислушался к знакомому плеску воды: так плещет река только ночью, когда все вокруг умолкает. Ладо резко поднялся и стал смотреть на воду. От быстрого течения кружилась голова - он только сейчас ощутил воздействие водки. Обнял ствол липы, прислонился к нему плечом.
Там, где тень мельницы падала на реку, вода была темной и таинственной. Тень была мягкой и гибкой, как хорошо выделанная кожа, она колебалась, морщилась, то вспучивалась, то прогибалась. Упругие волны скользили под этой кожей, скользили бесконечно. Хотелось дотянуться до воды рукой и сдернуть с реки покров тени, чтобы увидеть подлинное лицо волн.
Ладо распахнул ворот и подставил разгоряченную грудь речному ветерку. Вскоре ему стало холодно. Он снова застегнул ворот и обернулся к собаке:
- Пошли, хватит бродить… Юлия не спит… Ждет нас. Идем, у Юлии тепло… У Юлии особое тепло.
Рыбак не заметил, как засуетилась при его появлении Мако. Балкон был залит лунным светом, и старуха то укрывалась за столбом, то, присев, подглядывала за ним в просвет между балясинами.
Рыбак и собака шли к дому.
Возле платана Ладо остановился и снова поглядел на Куру. В темноте ему показалось, что скрипнула дверь мельницы, послышался женский голос.
Ладо с балкона попытался разглядеть мельницу.
Дверь мельницы открылась и закрылась еще раз, видимо, кто-то выбежал наружу. Наконец на пороге показался сам Степанэ, облитый тусклым светом керосиновой лампы. Он нагнал удалявшуюся фигуру и попытался затащить ее обратно.
Ладо быстро сбежал по ступенькам и притаился у самого берега.
- Пусти! Пусти меня! - услышал он молящий голос женщины…
- Девушка, послушай, я хочу тебе что-то сказать…
- Отстань! В воду брошусь, клянусь матерью, утоплюсь!
- Да я же не убиваю тебя! Дай мне слово сказать.
Ладо не выдержал, перебежал висячий мостик и кинулся к Степанэ.
Перепуганная девушка при виде второго мужчины рухнула замертво. Степанэ закрыл за собой дверь, и мельница снова погрузилась во тьму.
- Чего тебе, зачем пожаловал?
- Услышал голоса и пришел.
- Я тебя не звал.
- И я не к тебе пришел.
- Ладо!
- Жалко девушку, отпусти, пусть идет своей дорогой…
- Я ведь обидеться могу, Ладо.
- Вставай… - Ладо наклонился и помог девушке встать. - Что тебе тут понадобилось?.. Тоже, видать, не ангел небесный.
- Ты пьян, что с тобой говорить! - презрительно бросил Степанэ.
Девушка с опаской ступила на мостик.
В глухом бормотании мельницы четко выделялся стук порхлицы. Река грудью касалась острых носов лодок… Вода журчала, плескалась… Мельничное колесо с силой вращалось, шлепало по воде.
Мостик плавно раскачивался, и удлиненная тень рыбака трепетала на кирпичной стене, врезавшейся в реку.
Собака скулила и лаяла на берегу.
- Испугалась, псина! - Ступив на берег, приласкал Ладо собаку. - Не бойся!
Рыбак вышел на середину двора, отвернул кран и подставил под ледяную струю пылающий лоб. Потом он выпрямился, отряхнулся, открыл глаза и застыл в удивлении: девушка стояла у лестницы Мако и, похоже, никуда не собиралась уходить.
- Ты еще здесь?
- А куда мне идти?
- Туда, откуда пришла.
Девушка промолчала.
- Как тебя зовут?
- Тасо.
- Что ты тут делаешь?
- Мако привела с базара.
- А как ты на базаре оказалась?
- С соседями из деревни приехала.
- Родители у тебя есть?
- Нет.
- Зачем с Мако пошла?
- Она работу обещала, деньги…
- Не понравилась работа? - усмехнулся рыбак.
- Работу мне никто не дал… Этот человек дал поесть, вином напоил и… повалил на мешки.
- На мешки повалил?..
- Я испугалась и убежала…
- А тут теперь чего стоишь?
- Не знаю… Бабушка Мако не впускает.
- Идем, у меня переночуешь.
Ладо заметил, что девушка подозрительно на него взглянула и заколебалась.
- Идем… Не думай, я не шалопай какой-нибудь, у меня жена дома.
Ладо вытер мокрый лоб рукавом рубахи и, взяв Тасо за руку, повел ее к своему балкону. Одолев пять ступенек, они оказались перед узкой дверью. Ладо открыл дверь и заглянул в комнату. На столе тускло горела лампа. Юлия лежала в постели, тяжелые завитки ее волос рассыпались по подушке, руки белели на красном одеяле.
Рыбак на цыпочках подошел к столу и поднял фитиль. В комнате стало светлее, и веки спящей дрогнули. Ладо подошел к кровати. Юлия открыла свои большие черные глаза. В их глубине не было и тени упрека. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, смотрела - и больше ничего.
- Юлия…
Она еще шире раскрыла глаза.
- Юлия…
- Закрой дверь, холодно. - Юлия спрятала руки под одеяло и повернулась на другой бок.
- Постой, здесь девочка стоит, Юлия.
- Что за девочка?
- Тасо.
- Какая Тасо?
- Не знаю. Сказала, что зовут Тасо, - смешался Ладо.
- А ты взял и домой привел.
Юлия привстала.
От ее тела веяло теплом, и Ладо захотелось коснуться рукой ее теплого тела, погладить, приласкать. Он поглядел на свои грубые руки и сунул их в карманы, поглубже, словно прятал украденные вещи.
- Жалко ее, Юлия, ей некуда идти.
- А тебе до всех дело!
- Пусть переночует у нас, а утром идет куда хочет.
Юлия сунула ноги в шлепанцы, потянулась к лампе, прибавила огня.
- Делай, что хочешь…
- Заходи, Тасо… Заходи, говорю.
Тасо робко ступила в комнату; Юлия удивленно на нее уставилась, потом перевела взгляд на мужа.
Юлия почему-то представляла себе Тасо маленькой девочкой, а перед ней стояла зрелая красивая девушка. Светлые косы спускались от затылка до бедер, на бледном лице алели губы.
Ладо, впервые видевший Тасо при свете, тоже был поражен ее красотой.
- Юлия, ты же знаешь Степанэ… Он затащил ее на мельницу.
Юлия снова опустилась на кровать. Щеки ее порозовели, глаза сузились. Она так смотрела на девушку, словно оценивала ее красоту, свежесть. В ее глазах мелькнула мысль, чуждая ей раньше, ибо раньше она никогда не думала о тех годах, которые отделяли ее от возраста Тасо.
- И что же? - спросила она.
- Не подоспей я вовремя, погубил бы он девушку…
- Погубил бы?
- Да…
- Да, да… - повторила Юлия тем же тоном, каким произнес эти слова муж.
- Что же будем делать, Юлия?
- Что будем делать? - Юлия обвила руку мужа своей рукой и улыбнулась. - Поступай, как знаешь.
- Уложим ее здесь.
- А ты?
- Я лягу на балконе.
- Хорошо, Ладо.
Тасо покорно стояла в распахнутых дверях.
Наутро рыбак отвел девушку к Антону. Ему нужна была судомойка. А Степанэ даже не вспоминал ту ночь, во всяком случае, держался так, будто ничего не случилось.
Рабочие уже разобрали крышу нашего дома, сняли с петель двери, оконные рамы, разрушили балконы, голые стены глядели бессмысленно, как человек, ограбленный посреди дороги и не знающий, что делать, куда бежать, где укрыться.
Дядя Ладо был поглощен делом. Я видел, с каким почтением относились к нему остальные. Считали его знающим мастером, так оно и было на самом деле. С каждой мелочью шли к нему, и он охотно, неутомимо и спокойно давал советы и указания.
А старый дом рушился, становился все ниже, меньше, в воздухе столбом поднималась пыль, которую рассеивал знойный ветер.
Ладо с самого утра сидел под липой и чинил свою сеть.
Во дворе играли дети, толкались у крана, обливались, галдели. Мако уже успела окатить их водой из таза, чтобы они оставили кран в покое. Но дети, разумеется, и не думали ее слушаться.
В дверях мельницы появился Степанэ, за ним по пятам следовал какой-то крестьянин, который, горячо жестикулируя, что-то ему доказывал. Переругиваясь, оба перешли через мостик. Крестьянин снова погрузил на осла уже снятые было мешки и отбыл со двора. Как видно, клиент с хозяином не сошлись в цене…
Степанэ подошел к Ладо и, сердитый, уселся на камень.
- Кнут по таким плачет, - ворчал мельник. Он злился еще и потому, что подводили грузчики - четвертый день не появлялись, и ему самому приходилось делать работу, до которой он, как правило, не нисходил.
- Его зерно, хочет у тебя мелет, хочет - нет, - с некоторым опозданием проговорил рыбак.
- Зато мельница моя: хочу мелю, хочу - нет.
- Ты не помелешь, другой возьмет… А то и вовсе электричеством смелет.
- Сказал тоже! Да разве мой помол с ихним сравнить!
Мако снова окатила ребятишек водой. Те загалдели еще пуще и, в свою очередь, обрызгали старуху. Разъяренная Мако выскочила с полным ведром, но дети разбежались и стали дразнить ее издалека. Мако не могла облить их на таком расстоянии и обрушивала на их головы потоки проклятий. Завлеченная детьми овчарка звонко лаяла на старуху.
- Ванико! - окликнул Степанэ своего сына.
Вихрастый смуглый мальчишка тотчас подбежал и покорно встал перед отцом.
- Сейчас же ступай домой!
Мальчик хотел что-то сказать, но отец строго повторил:
- Домой! Живо!
Мальчик, понурясь, побрел к дому, Степанэ крикнул вслед:
- Бегом!
Ладо поднялся, закончил чинить сети.
- Почему прогнал парня, пусть бы играл с детьми.
- Ничему хорошему от этих пионеров он не научится…
Ладо снял висевшую на дереве сеть, сложил, перегнулся со двора к реке и медленно опустил сеть в лодку.
- Кто с тобой едет? - спросил Степанэ.
- Тома.
- Немой - везучий.
- Тома - безобидный человек.
- В Соганлуг направляешься?
- Нет, половлю здесь недалеко… перед твоим домом.
Степанэ жил рядом с базаром, на Песках… Дом его стоял над самой Курой.
- До утра будешь рыбачить?
- Посмотрим… Как повезет…
Степанэ вдруг прислушался к мельнице.
- Зерно кончилось, слышишь, как скрипит… Жернов пропаяет. - С этими словами он побежал к мостику.
Ладо спустил с чердака весла и сбросил их в лодку.
Вода в Куре отливала зеленью.
Рыбак стоял на дощатом настиле мельницы и смотрел на противоположный берег Куры. Ждал, когда Тома выйдет из своей хибарки.
Смеркалось. Ладо снизу оглядывал город, возвышающийся над Курой, окутанный сумерками. До мельницы издалека доходили приглушенные звуки - гудок паровоза или стук колес. Но эти звуки оставались как бы за пределами всеобъемлющей тишины.
Город высился над Курой, окутанный сумерками.
Сумерки окутывали и Нарикалу, и Метехи, и Мтацминда тонула в серой мгле.
Из смутно белевшей на том берегу лачуги вышел Тома и помахал рыбаку. Ладо сначала не заметил его, потом сам замахал. Таким образом они договорились. Обрадованный Ладо вернулся на мельницу.
Остановленная хозяином мельница безмолвствовала.
- На сегодня хватит, наработались, - мрачно сказал Степанэ.
- Зря клиента отправил.
- А ну его…
- Хочешь, подвезу тебя на лодке домой…
- Я не спешу… Побуду еще здесь.
Ладо подтянул шестом свою плоскодонку, подозвал овчарку и посадил ее в лодку, после чего спрыгнул сам.
Степанэ, облокотись на перила, следил за рыбаком, недоумевая про себя: робкий, нерешительный, даже неуклюжий на берегу, Ладо в своей лодке становился совсем другим - здесь с ним никто не мог сравниться. Лодка была словно неотъемлемой частью его существа. Они дополняли друг друга. Со своей плоскодонкой Ладо всегда брал верх над Курой, какой бы бурной и разъяренной ни была река.
Вот и сейчас, оттолкнувшись шестом от кирпичной стены, рыбак направил лодку на середину реки, потом взялся за весло и с силой начал грести.
На том берегу стоял поджидавший его Тома.
Степанэ некоторое время смотрел, как борется лодка Ладо с волнами, потом запер мельницу на замок и вышел на улицу.