На крыше приземистого домика оглушительно чирикали воробьи, то и дело взлетая с суматошным хлопаньем крыльев и опускаясь на мостовую. Потом они снова располагались на крыше старого дома и с осторожном любопытством разглядывали прохожих.
Степанэ покосился вправо - у открытого окна стояла Юлия. Она отвела взгляд в сторону, словно не заметила, как с ней поздоровался Степанэ. Мельник кивнул ей еще раз.
Степанэ закурил папиросу, выпустил струю дыма. Какая-то женщина вылила на тротуар мыльную воду. Чуть дальше по улице сапожники, выставившие столик с нардами из мастерской, увлеченно играли. Доносился стук костяшек и азартные возгласы.
Мельник подошел к окну.
- Как поживаешь, Юлия? - спросил он.
Юлия молча смотрела на мостовую.
- Давно я тебя не видел.
- Я дней не считала.
- Зато я считал… Как ты?
- Хорошо.
- Твой муж на рыбалку поехал.
- Мне это не мешает.
- Раньше не мешало, как теперь - не знаю.
- И теперь не мешает.
Юлия только теперь посмотрела на мельника - двусмысленная улыбка играла на его лице.
- Чего ты улыбаешься?
- Давно не видел тебя.
Юлию всегда удивляла аккуратность Степанэ.
Проводя целые дни на мельнице, он ни разу не вышел оттуда запыленным или осыпанным мукой. Вот и сейчас он был одет так ладно, словно не с мельницы возвращался, а только что из дому вышел…
Облокотясь о подоконник, Юлия искоса взглянула на Степанэ и вдруг поймала его взгляд, жадно шаривший по ее открытой груди. Она быстро выпрямилась и прикрыла грудь.
- Я сегодня приду к тебе, Юлия…
- Нет.
- Приду…
- Нет, - упрямо повторила жена рыбака.
- Все равно приду.
- А я сказала - нет.
Юлия закрыла окно. Обескураженный мельник побрел восвояси.
До самого вечера Степанэ просидел на своей мельнице. Наблюдал за мальчишками, прыгавшими с Мухранского моста в воду.
На город опускалась ночь. Мельница чуть заметно покачивалась на воде.
Степанэ внезапно прислушался, напряг слух: мельница молчала. Мельника насторожило именно это молчание. Мельница не раз останавливалась и прежде, но Степанэ показалось, что сейчас она не просто остановилась. Мельница безмолвствовала. Это молчание показалось хозяину зловещим. В тревоге он поспешил на мельницу. Внутри было темно. Крысы завозились и сразу затихли при его появлении.
Раздавался тихий плеск воды. Но вода словно лишь затем и плескалась, чтобы сделать тишину еще более угрожающей.
Степанэ некоторое время стоял в полной растерянности. Потом кинулся к ковшу - тот был пуст. Проверил деревянные и жестяные желоба - нигде ни зернышка.
Мельник понял - мельница не просто молчала. В ней царила пустота. Это было безмолвие пустоты.
Степанэ торопливо выбежал во двор, рванул дверь подвала - повеяло сырой прохладой. Он чиркнул спичкой, вспыхнул бледный язычок пламени, и мельник увидел в углу пустые мешки: аккуратно сложенные, они лежали несколькими стопками. В темноте он ощупал мешки дрожащими руками, отбрасывая в досаде один за другим.
Из подвала Степанэ ринулся на балкон к Мако. Заглянул через окно в комнату. Старуха стояла перед иконой и, крестясь, шевелила губами.
- Мако! - заорал Степанэ.
Старуха вздрогнула и, в испуге подскочив к окну, отодвинула занавеску. При виде Степанэ удивилась, открыла ему дверь.
- Давай мое зерно! - заявил мельник с порога.
- Бери сам, мне его не поднять.
Степанэ выволок из-под кровати мешок, который когда-то припрятал у Мако на черный день, вскинул его на плечо и поспешил к мельнице.
Ловко развязав мешок, Степанэ высыпал зерно в ковш, подошел к тормозу и повернул его влево. Мельничное колесо заскрипело, заплескалась вода, огромный жернов начал вращаться, и мука по желобу белым снегом посыпалась в ларь.
Мельник с облегчением вздохнул и, отыскав в кармане спички, зажег керосиновую лампу. Желтый свет замигал, и по стенам задвигались тени.
Степанэ прислушивался к стуку порхлицы, как врач к пульсу больного, и довольная улыбка разливалась по его лицу. Выйдя наружу, он снова прислушался к мерному гулу.
- Поет моя мельница, - проговорил он умиротворенно и только теперь почувствовал, что весь взмок и умирает от жажды.
Он отряхнулся от пыли, поправил пояс, запер дверь мельницы и осторожно спустился по ступенькам подвала. Нащупал в темноте дверь и постучал. На стук вышел худой длинноусый дворник.
- Аршалуш, - обратился к нему Степанэ, - вот тебе ключи, присмотри за мельницей.
Дверь закрылась.
Степанэ направился к липе, остановившись, снова прислушался к рокоту мельницы.
- Поет моя повелительница, поет, как всегда, - повторил он громко и пошел к воротам.
Прежде чем отправиться домой, Степанэ решил утолить жажду в духане Антона. Здесь было многолюдно. Громкий разговор, хохот, пение, женский смех, клубы табачного дыма. Степанэ слился с этими голосами, растворился в шуме. Этот шум радовал его, заставлял смеяться, болтать, петь, хохотать. Однако сам Степанэ не только не пел, но и слова не проронил, не только не смеялся, но даже не улыбнулся ни разу. По обыкновению своему, стоял, облокотясь о буфетную стойку, и молчал. Зато душа его ликовала, пела, хохотала. Степанэ выпил бутылку вина. В духане хлопотала Тасо. Мельник не сводил с нее глаз, и, когда девушка проходила мимо, он схватил ее за руку:
- Почему ты избегаешь меня, Тасо?
Девушка покорно остановилась, лицо ее залилось краской.
Парень в черной косоворотке, одиноко сидевший в углу, явно насторожился, но быстро успокоился, увидев, что Степанэ по-отечески гладит Тасико по волосам. Разумеется, никто из посетителей не заметил минутной тревоги юноши.
Степанэ вскоре ушел.
Во дворе было темно. Мельник неслышно поднялся по лестнице и, не постучавшись, открыл дверь в комнату Ладо. Сердце его бешено колотилось, он боялся, что Юлия поднимет шум при виде незваного гостя. Юлию совсем не удивило появление Степанэ. Вопрос ее прозвучал так, как будто она ждала его.
- Тебя видел кто-нибудь?
Степанэ сразу успокоился и ответил так же невозмутимо:
- Нет.
Юлия отложила гребень, которым расчесывала волосы, и закрыла ставни. Прислонясь спиной к стене, она молча смотрела на мельника, который так же молча приближался к ней.
- Где ты был? - спросила она.
- Разве не все равно, где я был? Важно, что к тебе пришел.
- Я спрашиваю, где ты был?
- У Антона в духане.
- У Антона?
- Юлия, ты совсем другая, Юлия…
- А она?
- Она… Она - красивое дитя… А ты… ты - красивая женщина…
- А ты тогда кто же?
- Я один знаю тебе цену, Юлия. Ладо не знает. Вот если бы ты была рыбой - тогда другое дело. Ладо только в рыбе разбирается.
Юлия побледнела… Губы ее задрожали.
- И все же, кто ты сам? Почему не отвечаешь?
- Ты прекрасно знаешь, кто я и что я.
- С чужой женой - каждый герой.
- И Ладо тоже? - насмешливо спросил Степанэ.
Юлия никогда не думала, что ее так заденет насмешка над мужем. Они и раньше бывали вместе, но Степанэ никогда не смел говорить о Ладо. Встречаясь с ним, Юлия забывала обо всем, и он старался ни о чем ей не напоминать.
- Об этом ты у своей жены спроси, - ответила Юлия, ехидно улыбнувшись.
Степанэ вспыхнул:
- О чем - об этом?
- Ты спроси - она ответит.
- Что ответит?
- То, что с чужой женой все герои.
- Юлия!
- Чего тебе?
- Юлия! - Степанэ повысил голос. Он вдруг сообразил, что Ладо рыбачил как раз возле его дома. На лбу выступили капли пота, бросило в жар. Он расстегнул ворот, вперил сверлящий взгляд в женщину, словно желая выпытать то невысказанное, на что она намекала с истинно женским коварством.
Но улыбка Юлии ничего не говорила мельнику. Впрочем, и в этом "ничего" было много такого, что бередило душу Степанэ. И главное, он никак не мог избавиться от страшного подозрения: почему Ладо рыбачил у его дома? Да и рыбачил ли? Возможно, он и закидывает сети, но кто в них попадает?
Мельник пулей помчался к дому. Со своего балкона поглядел на Куру - в лодке, залитой лунным светом, были двое. Тот, кто стоял на корме, наклонился, быстрым движением сложил сеть и ловко закинул ее в воду. Сеть блеснула в свете луны и исчезла в посеребренных волнах.
- Ладо! - раздался из темноты голос мельника.
- Эгей!
- Это ты, Ладо?
- Я, я!
Степанэ с облегчением вздохнул. Однако полегчало ему ненадолго, мучительное подозрение, как невидимая глазу моль, продолжала грызть душу.
"Все же какой безумный день был сегодня…" - подумал он, открывая свою дверь…
Рыбак вернулся домой с рассветом. Промыв сеть под краном, развесил ее на просушку. Налил свежей воды в ведро с рыбой и поставил его на балкон.
Овчарка, виляя хвостом, ходила за ним по пятам, преданно заглядывая в глаза.
Ладо снял промокшую рубаху и разложил на перилах. Вымылся под краном по пояс. Когда он вошел в комнату, Юлия сидела на кровати.
- Ты не спишь? - удивился Ладо.
Юлия, раздувая тонкие ноздри, вдохнула запах реки и рыбы. Этот запах обычно раздражал жену рыбака до тошноты, но сейчас она жадно втягивала его, охваченная странным трепетом. Откинув одеяло, она встала с постели в одной сорочке, подошла к мужу и обняла теплыми руками его голые плечи.
- Какой ты прохладный, - проговорила она, прижимаясь лицом к загорелой груди и руками поглаживая мускулистые плечи, - прохладный, как река.
Ладо, как ребенка, подхватил жену на руки, прижал к груди. Юлии было уютно в сильных объятиях мужа.
- Ты и сильный… Как река… Как Кура, сильный.
Ладо впервые слышал такие слова от жены. Будь на его месте другой, он бы еще больше, пожалуй, удивился, удивился бы и призадумался, но Ладо, впервые ощутивший столь необычное тепло женского тела, весь покорился ему. Только раз он заглянул в глубокие, черные, как агат, глаза жены и увидел в них огонь, странный огонь - волнующий и нежный.
- Да, ты еще добрый… Добрее всех. Добрый, как Кура.
- Разве Кура добрая?
- Тебе она приносит добро… А ты приносишь добро мне, - шептала Юлия. - Ты - моя Кура…
Ладо так осторожно носил жену по комнате, словно убаюкивал больного ребенка.
В окна лился голубой свет утра.
Рыбаку вдруг показалось, что из окна кто-то следит за ним, как будто подстерегает его счастье.
Он невольно вздрогнул и, со страхом оглянувшись на окно, еще крепче прижал к себе жену.
К полудню прибыл бульдозер и сровнял с землей ободранные стены… Настал черед лачуги дяди Ладо. Прежде чем рабочие начали разбирать черепицу, старый рыбак вошел в свою комнату. Никто не последовал за ним - ни я, ни другие…
Прошла минута… другая… третья… Пять минут… Десять… Пятнадцать… Дядя Ладо не появлялся. Я не выдержал и, заглянув в комнату, был ошеломлен: старый рыбак стоял, прислонясь к стене, и смотрел в одну точку. Не знаю, о чем он думал, что вспоминал, где витали его мысли. Я только видел, что он стоял не двигаясь, погруженный в себя.
Я прикрыл дверь.
Рабочие принялись рушить этот маленький, старый домишко…
Наступили морозные дни.
Рыба уже не ловилась, и Ладо теперь большей частью помогал мельнику. Работы там тоже было немного, но все же мельница не оставляла их без куска хлеба.
На Куре происходило что-то странное: одна за другой останавливались мельницы.
Степанэ со страхом поглядывал на Куру - то вверх, то вниз по течению. Мельницы стояли неподвижно и безмолвно. Чутье подсказывало мельнику, что это молчание постепенно подбирается к нему и совсем скоро завладеет и его мельницей.
Однажды он уже испытал ужас этого безмолвия, и воспоминание о нем приводило его в отчаянье. Но в то же время в глубине души у него тлела искра надежды: ведь его мельница пока еще крутилась.
- Все еще поет моя повелительница! - говорил он радостно.
Но в один прекрасный день и его "повелительница" умолкла.
Степанэ до позднего вечера ждал клиента. Но он не появился ни на третий, ни на четвертый.
- Плохо наше дело, - сказал мельник. Рыбак поднял воротник старого, потертого пальто и втянул голову в плечи.
Степанэ покинул двор в глубокой задумчивости и лишь через два дня вернулся в сопровождении фургона, груженного мешками.
- Я нашел работу, Ладо. А ну давай, поворачивайся!
- Работу?
Это была не пшеница и не кукуруза и даже не ячмень. Степанэ взялся перемолоть сухари для какой-то артели.
Ладо выгрузил мешки из фургона и свалил их во дворе.
- Что это ты привез, Степанэ? - удивленно спросил рыбак.
- Работу, работу привез! А работа - это деньги, - ответил мельник и, помолчав, добавил: - Снова запоет моя красавица!
Ладо по мостику перешел на мельницу, ледяной ветер пронизывал до костей.
Рыбак должен был поднять деревянный заслон, чтобы вода попадала на лопасти колеса. Но замшелая доска примерзла к двум лодкам, и сдвинуть ее никак не удавалось. Ладо принес кирку и начал долбить толстый ледяной панцирь. Наконец ему удалось поднять заслон. Сильной струей вода устремилась к колесу.
- Пускай! - крикнул Ладо мельнику.
Степанэ повернул тормоз, развел жернова, но колесо не двигалось - оно тоже примерзло.
Ладо снова взялся за кирку, взмахнул ею, но вдруг поскользнулся. В воду полетела кирка, за ней Ладо. Ему удалось ухватиться за колесо. Раздался скрип, затем треск ломающегося льда, и колесо завертелось, увлекая за собой рыбака. Сначала оно окунуло его в воду, затем подняло вверх. Ладо не выпускал из рук скользкого дерева. Находясь в воздухе, Ладо успел кинуть взгляд на свой балкон. Но не заметил, была ли там Юлия. Колесо снова швырнуло его в воду. "Только бы Степанэ не остановил сейчас колесо", - подумал он под водой. Колесо вращалось сильно и размеренно.
Висящий на колесе Ладо заметил кого-то во дворе. Не разобрав, кто это был, все-таки крикнул:
- Остановите!
Колесо на полуслове утащило его снова под воду. Во дворе уже собирались зеваки. Степанэ шутил, смеялся, смешил других.
- Остановите! - снова закричал Ладо. Он взглянул на берег, но увидел только серую безликую массу. Это им он кричал "остановите!". Масса шевелилась, галдела, то и дело исчезая и появляясь вновь. Исчезала тогда, когда рыбак скрывался под водой, как только его выбрасывало вверх, снова на берегу копошились, смеялись, галдели…
Ладо чувствовал, что замерзшие пальцы больше не подчиняются ему. "Если бы не пальто, я бы выплыл", - подумал он, прикидывая свои силы. Руки слабели все больше. Разбухшая от воды одежда тянула вниз. "Почему не останавливают мельницу? - думал рыбак. - Наверно, Степанэ не слышит меня". Вынырнув в очередной раз, Ладо снова закричал. Он бессильно висел на колесе, с него струями стекала вода.
Колесо продолжало вращаться. В глухом рокоте отчетливо слышался размеренный стук порхлицы.
Овчарка носилась по берегу, громко лаяла, жалобно скулила, путалась в ногах у любопытных.
На балкон вышла Юлия. Она быстро спустилась во двор и, побледнев, взглянула на мельницу.
- Остановите! - раздался крик Ладо. Это был уже вопль обреченного.
- Ступай останови! - Степанэ пнул собаку ногой, сбросив ее в воду. Собаку унесло течением.
- Почему не останавливаешь мельницу? - обернулась к Степанэ жена рыбака.
- Если бы он кричал помогите - я бы помог. А мельницу останавливать не буду.
Юлия в мгновение ока очутилась на мостике, спустила в воду заслон и кинулась к тормозу, повернула его изо всех сил.
Колесо остановилось. Ладо, измученный, обессиленный, тяжело дышал и криво улыбался. Тряхнув головой, он смахнул с лица капли воды и тут увидел совсем рядом, в трех шагах от себя, Юлию. Без кровинки в лице стояла она на дощатом настиле. Рыбак осторожно подполз, стараясь не глядеть ей в глаза. Выглядел он пристыженным.
Ладо ухватился за край настила, Юлия наклонилась и обеими руками втащила насквозь мокрого, трясущегося от холода мужа на мельницу. Они молча перешли через мостик. Впереди шла Юлия, следом Ладо с трудом волочил отяжелевшие ноги.
Соседи молча смотрели на них.
Проходя мимо Степанэ, Юлия искоса взглянула на него. Мельник улыбался. И Юлии показалось, что его улыбка была торжествующей.
Дома Юлия переодела мужа во все сухое. Напоила его горячим чаем. Ладо сразу прилег на тахту и укрылся одеялом.
Прополоскав мокрую одежду, Юлия развесила ее возле раскаленной железной печки.
Ладо молчал, накрывшись с головой одеялом. Не подавал никаких признаков жизни.
Было далеко за полночь, а Юлия все никак не находила себе места.
Хотела уснуть, даже в постель улеглась, но не сомкнула глаз. Тогда она встала, раздула огонь в печке и села на трехногую скамеечку, отдавшись течению мыслей.
Тишину нарушало только негромкое гудение пламени.
Время от времени по оконному стеклу ударяли порывы ветра. Но вскоре ветер утих, и теперь снаружи не доносилось ни малейшего шороха.
Ладо лежал неподвижно, натянув одеяло на голову.
- Ладо! - шепотом окликнула его Юлия.
Ладо едва заметно шевельнулся.
- Ты спишь?
- Нет.
Юлии показался странным голос мужа. Она подошла и сдернула с его головы одеяло.
В выражении его лица ей почудилась мольба. Он долго смотрел на жену, потом глаза его увлажнились, и он уткнулся в подушку.
- Ладо, - начала Юлия, - до каких пор ты будешь так жить?
Рыбак не понял, о чем говорила жена.
- До каких пор ты будешь жить с закрытыми глазами? - повторила Юлия.
- С закрытыми глазами?
- Да, именно. Все смеются над тобой.
- Кто же?
- Сначала обманывают, а потом смеются.
- Кто обманывает?
- Все.
- Кто обманывает? - повторил Ладо свой вопрос.
- Я сказала - все! - подтвердила Юлия жестко.
- Возможно, - согласился Ладо.
- Вот так… - Юлия заговорила громче: - А ты знаешь, что значит "все"?
Ладо уперся локтем в подушку и не сводил глаз с жены, стоявшей спиной к старинному комоду.
- Все - это значит… - Она помешкала недолго и после паузы закончила: - Это значит, что и я тебя обманывала.
- И ты тоже? - На лице его появилась беспомощная улыбка, но быстро угасла, потом появилась снова… Он не верил или не хотел верить, что и Юлия обманывала его.
- Я скажу тебе, а ты рассуди сам, потом поступай как знаешь… Должен же ты когда-нибудь узнать правду о себе… Или… - Юлия осеклась. - Я сейчас тебя скорее жалею, чем люблю.
Ладо бессмысленным взглядом смотрел на жену. Сердце предчувствовало беду, он был ботов прикрыть ей рот рукой или закричать, чтобы заглушить ее голос. Он не хотел ничего слышать.
Юлия отошла от комода и присела на тахту. Она сидела так близко, что Ладо слышал ее дыхание. Он понял, что ей трудно было продолжать.
Рыбак обнял жену и притянул к себе. Уткнувшись лицом в ее теплую шею, затих.
- Юлия, - едва слышно заговорил он, - Юлия… Я знаю, Степанэ смеялся надо мной, потому и мельницу не останавливал, чтобы людей позабавить. Я не прощу ему этого, вот увидишь, не прощу…