- Спасибо. Простите, что побеспокоил. Такая неудача, что тот дом снесли…
- Это почему же неудача? - строго спросила женщина. - Тут знаете, какие дома были? Старые, рухлядь. А теперь - вот что!
- Нет, нет, я не о том. Это, конечно, хорошо, что новые дома. Очень хорошо. И вам стало лучше. Поздравляю вас с новосельем…
В конторе домоуправления Завьялова тоже ждала неудача: и там не знали, где стоял старый дом номер четырнадцать. Ему посоветовали обратиться в райсовет. Там есть и архив, и, вероятно, знают, кто и куда переселился.
Нет, в райсовет он не пойдет, лучше в военкомат, в тот самый, где ей вручили орден.
Некоторое время Завьялов стоял на тротуаре, всматриваясь в уходящую перспективу новых домов. Хорошие дома! Только уж слишком однообразны. Впрочем, та женщина об этом, наверно, не думает, да и другим новоселам, а их тысячи, вряд ли это сейчас приходит в голову. Они просто наслаждаются человеческими условиями жизни. Думать об однообразии архитектуры они будут потом, когда утихнут первые радости. К хорошему быстро привыкаешь.
Шесть лет назад Оля жила здесь. Ходила вот по этой улице. Впрочем, нет. Наверно, тогда и улица была иная - и дома, и асфальт, и люди - все!
Завьялов увидел на перекрестке киоск справочного бюро. "А почему бы мне, - подумал он, - не попытаться выяснить ее адрес самым простым путем?"
Он подошел к киоску и заглянул в окошко. Девушка с яркими пластмассовыми клипсами в ушах читала газету "Юманите". Раскрытый французско-русский словарь лежал рядом на столе.
- Я бы хотел узнать адрес… - начал Завьялов.
Рука девушки описала два полукруга в воздухе. Маленькая анкета легла на подоконник.
- Фамилия, имя, отчество? Предполагаемый год и место рождения?.. Район, в котором проживает в Ленинграде?..
- Когда ответ? - спросил Завьялов. - Через час? Даже раньше? Отлично. Можно и позвонить? Спасибо.
Завьялов записал номер телефона.
Пока Завьялов добрался до военкомата, прошло около часа.
В вестибюле Завьялов опустил пятнадцатикопеечную монету в телефон-автомат и набрал номер справочного бюро.
- Я заказывал справку, - сказал Завьялов, услышав в трубке девичий голос, - около часа назад. Миронова Ольга Алексеевна…
Короткое молчание. Затем он услыхал:
- Все в порядке. Записывайте адрес, диктую…
- Минуту! Подождите секунду, я достану карандаш… Да, пожалуйста, диктуйте!..
- Пишите. Миронова Ольга Алексеевна. 1924 года рождения, Малоохтинский проспект, дом 14, квартира 8. Записали?.. Я спрашиваю, записали? Почему вы молчите?..
15. Я ничего не забуду
Вот этот дом. Внешний вид старинного трёхэтажного особняка приводит Завьялова в недоумение. Железная ограда, но ворота распахнуты, никакой проходной, никаких признаков охраны. Отсюда, с улицы, виден подъезд. У подъезда ни вахтёра, ни часового - самая обыкновенная дверь. Верхняя половина её застеклена. Однако не видно никаких занавесок с внутренней стороны. Если бы не солнечные блики на стекле, Завьялов смог бы разглядеть, что происходит там, за дверью.
Не так легко было получить адрес этого дома. В военкомате на просьбу Завьялова "поднять" дело Ольги Мироновой откликнулись довольно охотно. Уже через полчаса ему сообщили её домашний адрес и, снова, теперь уже в третий раз, Завьялов услышал эти слова: "Малоохтинский, 14, квартира 8".
Но когда он спросил, где работала Миронова в момент вручения ей ордена, произошла заминка. После долгих переговоров младший лейтенант, наводивший справку, сказал, что может ответить на этот вопрос только с разрешения военкома.
Завьялову пришлось ожидать очереди к военкому, а потом употребить всё своё красноречие и показать свои документы, чтобы убедить подполковника дать справку. Наконец Завьялов вырвал нужный адрес: Кировский проспект, 81. Его попросили ничего не записывать, просто сказали адрес и ничего не говорящее название учреждения: НИИ‑24.
И вот Завьялов приехал на другой конец города и стоит перед этим домом. Несколько человек вошло в подъезд. Какие-то люди вышли. Никто, приближаясь к входу в особняк, не вскидывал автоматическим жестом руку к внутреннему карману пиджака, чтобы достать пропуск. И никто из выходящих не держал руку в кармане, как это бывает, когда прячут пропуск, только что предъявленный часовому.
Никакой таинственности. Никаких номеров. Может быть, он ошибся адресом? Нет, всё правильно. Кировский проспект, 81.
Впрочем, внешность может быть обманчива. Завьялову приходилось бывать и в таких, самых обычных с виду домах. Ни часовых, ни будок. Газончики в палисаднике. Уличный знак - перечёркнутое "Р": стоянка автомашин запрещена. А за дверью холодная тишина, справа вахтёр в военной форме стоит у покрытого зелёным сукном столика, на котором под стеклом образцы пропусков, а слева, на квадратном войлочном коврике, - часовой.
Завьялов открывает дверь, входит.
Небольшой вестибюль, каменный пол, широкая мраморная лестница ведёт наверх. Высокие окна. Всё напоминает старинное барское жильё, хотя ступени местами выщерблены, да и пол небезупречной чистоты… В вестибюле ни души.
Завьялов медленно поднимается по лестнице. Площадка первого этажа. Налево - широкий коридор. Невысокого роста человек в очках медленно идёт по коридору. В руке, которую он держит перед собой на отлёте, - бутерброд, обёрнутый в бумажку. Человек в очках медленно приближается. Он усиленно жуёт.
- Простите… - обращается к нему Завьялов.
Человек поперхнулся от неожиданности.
Завьялов терпеливо ждёт, пока он откашляется.
- Простите, где бы я мог узнать об одной вашей сотруднице? Её фамилия - Миронова.
Человек делает неопределённый жест рукой с бутербродом и переспрашивает:
- Миронова? Из первой лаборатории?
- Очень возможно. К сожалению, я не знаю точно.
- Кажется, первая лаборатория, - повторяет человек, вожделённо поглядывая на свой бутерброд.
- Да, да, очень возможно, - нетерпеливо говорит Завьялов. - Мне известно только то, что она работает в вашем институте.
Человек откусывает большой кусок от бутерброда и, жуя, говорит невнятно:
- Ну, так что же вы не идёте в лабораторию? Первая дверь направо! - Он кивает головой в сторону двери, приветственно взмахивает рукой и проходит мимо Завьялова.
Завьялов прислоняется к стене, неотрывно смотрит на дверь. Сейчас он подойдет к этой двери и откроет её.
Большая комната залита светом. Длинные ряды узких столов. Несколько девушек в белых халатах. На столах батарея колб, пробирки в штативах, спиралеобразные стеклянные трубки… Ближняя к двери девушка вопросительно смотрит на Завьялова.
Завьялов спрашивает внезапно осевшим, точно простуженным голосом:
- Простите, Миронова здесь работает?
- Она вышла… - отвечает девушка. Её соседки, как по команде, поворачивают головы в сторону Завьялова.
- И… вернётся? - чувствуя, что у него начинает стучать в висках, спрашивает он.
- Ну, конечно, - отвечает девушка с оттенком иронии в голосе. - Поднялась на второй этаж, сейчас придёт… Да что с вами такое?
"Очевидно, я пошатнулся, - думает Завьялов, - странно, я ничего не заметил, только голова немного кружится…"
- Я не видел её почти тринадцать лет, - хрипло говорит он, - не знал, что она жива…
Все девушки в комнате прекращают работать, подходят к Завьялову, сочувственно смотрят на него. Внезапно одна из них восклицает:
- Послушайте, давайте сделаем ей сюрприз!
Она обращается к Завьялову:
- Идите за мной! Скорее. Вот сюда!
Девушка берёт Завьялова за руку и тянет в какой-то закуток. От большой комнаты он отделён тонкой фанерной дверью.
Проходит минута, другая, третья… Завьялов слышит звук открывшейся двери и через мгновение громкий девичий голос:
- Послушай, ты веришь в чудеса? Сейчас мы тебе продемонстрируем самое настоящее чудо. Раз… два…
Дверь в закуток открывается. Девушка, что привела сюда Завьялова, протягивает руку и почти насильно вытаскивает его из чулана…
Тишина. Все повернулись к стоящей в нескольких шагах от порога немолодой, полной женщине.
- Ну?! - раздается звонкий нетерпеливый голос. - Вот и Миронова! Екатерина Максимовна, смотрите, кто к вам пришёл!
Женщина недоуменно пожимает плечами. Спрашивает:
- Вы ко мне, товарищ?
- Простите, - глухо говорит Завьялов, - это ошибка.
Он вдруг обретает спокойствие, тупое, безразличное спокойствие.
- Я ищу другую Миронову, Ольгу Алексеевну.
- А кем она работает? - вмешивается в разговор одна из девушек.
- Откуда я знаю? - резко отвечает Завьялов и тут же пугается, что его разочарование примут за грубость. - Мне ничего больше не известно. Знаю только, что она работает или, может быть, работала здесь, в институте номер двадцать четыре…
- Где?! - хором прерывают его девушки.
- Здесь, в вашем институте.
- Но это совсем другой институт! - восклицает девушка в халате, перевязанном марлевым жгутом.
- Другой?!
- Ну, конечно! Тот ин… ну, словом, та организация, которую вы назвали, не находится здесь вот уже… Послушай, Вера, ты знаешь, когда они уехали?
Та, которую назвали Верой, хмурится и отрицательно качает головой.
Наступает молчание. Внезапно девушки углубляются в свою работу. Никто не обращает внимания на Завьялова, будто его здесь уже нет.
- Послушайте, - растерянно и умоляюще обращается Завьялов ко всем девушкам сразу, - да помогите же мне! Я разыскиваю человека. Наконец узнал этот адрес: Кировский проспект, восемьдесят один. Институт - двадцать четыре. Ведь всё это верно?
- Того института здесь больше нет. - Это говорит та, другая Миронова. - Уже несколько лет, как он переменил адрес.
- Но где же он наконец?
Молчание. Потом ближняя к Завьялову девушка говорит:
- Извините, мы очень заняты. Обратитесь в отдел кадров. По коридору направо. Последняя дверь.
В маленькой комнатке отдела кадров сидит старичок с орденской колодкой на лацкане чесучового пиджака. Завьялов объясняет всё: кто он, почему разыскивает Миронову, как узнал адрес - только бы избежать повторения стереотипных, невыносимых, способных привести в бешенство вопросов. Старик слушает его, ни разу не прерывая.
- Садитесь, - спокойно и мягко говорит он, - попытаемся вам помочь…
Завьялов с облегчением вздыхает и садится.
- Так, вот, - неторопливо говорит старик, - дело, значит, обстоит так… По вашим сведениям, эта девушка работала в НИИ‑24. Только этого института здесь нет. Они были НИИ, и мы тоже НИИ. Но только мы другой НИИ. Понимаете? Как говорится, Федот, да не тот. - Старик улыбается.
- Я всё это понял, понял! - повышает голос Завьялов, снова охваченный страхом разочарования. - Ио меня интересует другое: где помещается тот НИИ, который мне нужен? Тот НИИ, понимаете?
Старик качает головой:
- Вы упомянули, что долго служили в армии, - с лёгкой укоризной в голосе говорит он, - а задаёте такие вопросы.
Завьялов резко встаёт.
- Это всё, что вы можете мне сказать? - с горечью спрашивает он. - Всё?
- Нет, не всё, - усмехается старик. - Может быть, я сумею вам чем-то помочь…
Он снимает телефонную трубку, называет номер. Потом говорит всё так же неторопливо, по-стариковски:
- Арсентий Павлович? Сделайте милость, спуститесь в мой департамент… Всё равно через десять минут обед, вам по дороге…
Он вешает трубку так осторожно, точно она из тонкого стекла.
- Арсентий Павлович Соколов - начальник одной из лабораторий, - поясняет он Завьялову, который напряжённо слушает этот короткий телефонный разговор. - Очень приятный человек, отличный учёный…
- Но… но чем он мне может помочь?
- Вот этого я не знаю. - Старик разводит руками и снова улыбается своей доброй, чуть лукавой улыбкой. - Он работал в том институте и, может быть…
На пороге невысокий пожилой человек в синем, слегка помятом костюме.
- Милости прошу, Арсентий Павлович, в наше присутствие! - слегка приподнимаясь, обращается к нему старик. - Этот товарищ, - он делает движение в сторону Завьялова, - жаждет встречи с вами.
Несколько секунд вошедший вглядывается в лицо Завьялова, стараясь припомнить, встречались ли они когда-нибудь, потом чуть заметно пожимает плечами и говорит:
- Чем могу?..
- Вы работали в НИИ‑24? - в упор спрашивает Завьялов.
- Гм-м… допустим.
- Скажите… Прошу вас… Очень прошу вас вспомнить: вам не приходилось знать Миронову? Ольгу Алексеевну Миронову?
- О боже! - вырывается у Соколова. - Ну конечно, я знаю её.
Всё плывёт перед глазами Завьялова. Соколов знает её, знает её! Первый человек на всём пути безуспешных поисков, который её видел после войны. Всё подтвердилось! Теперь уже не безмолвный фотоснимок, не сухие машинописные строки, а живой человек говорит, что она существует на свете, жива!
Завьялов хватает руку Соколова, трясёт её, сжимает изо всех сил, повторяя одно и то же:
- Вы знаете её, знаете, знаете!..
Его бурное волнение передаётся Соколову. Не отнимая своей руки, он встревоженно спрашивает:
- С ней что-нибудь случилось? Она жива? Здорова?
- Да, да, да! - повторяет Завьялов, не вникая в смысл этих вопросов. Его слова водопадом обрушиваются на Соколова. - Всё хорошо, всё хорошо! - кричит Завьялов. - Я нашёл её, она жива, это правда, сейчас мы пойдём к ней! Скорей же, скорее!..
- Но… куда? - растерянно спрашивает Соколов.
Завьялов выпускает его руку. Он не ослышался?
- Она в Ленинграде? Вернулась? - продолжает спрашивать Соколов. - Вы знаете её адрес?
- Адрес? - переспрашивает Завьялов.
Ему кажется, что он с разбегу ударился о крепкую стену.
- …Но разве вы не знаете, где она? - с отчаянием произносит он.
- Н-нет, конечно, нет, - отвечает Соколов. - Я не видел её уже давно, почти два, постойте, нет, уже около трёх лет. Простите, а вы кто? - спрашивает он уже с нескрываемым недоумением.
Завьялов безнадёжно машет рукой. К чему говорить?
Он слышит голос старика из отдела кадров:
- Товарищ Завьялов не видел Миронову со времени войны. Он считал, что она умерла, погибла. А теперь узнал, что жива, и вот разыскивает её повсюду…
- Вот оно что! - говорит Соколов и, обращаясь к Завьялову, спрашивает: - И вы ни разу не видели её после войны?
- Ни разу, - тихо отвечает Завьялов.
- Что ж, пойдёмте поговорим. Я расскажу вам всё, что знаю…
Он слегка дотрагивается до руки Завьялова.
- …Это было лет восемь назад, когда я впервые увидел Олю Миронову. Помню, мне позвонил знакомый генерал и спросил, не нужна ли нам толковая девушка, с хорошей анкетой, окончившая химический техникум. Про анкету он упомянул не случайно, в те годы в этом здании размещался совсем другой институт. Тайны сейчас в этом особой нет, тем более что институт, о котором я говорю, уже несколько лет назад отделился от нас, переехал, и я даже не знаю, существует ли он теперь… Словом, мы занимались вопросами авиационного топлива.
И вот приходит ко мне эта девушка, как сейчас помню: худенькая, одета просто, в руке вместо сумочки планшет. Открывает этот планшет, достаёт направление. Читаю: "Миронова Ольга Алексеевна, окончившая топливное отделение химического техникума, направляется…" Ну, и так далее.
Я задал ей несколько вопросов, так, для порядка, по традиции:
"Значит, хотите работать в химической промышленности?"
Она пожимает плечами.
"Если нужно…"
"Вы что же, увлекаетесь химией?"
Она отвечает неопределённо:
"Училась…"
"А что вам особенно нравится в химии?"
"Точно не знаю…"
Скажу честно, мне её ответы тогда не очень понравились. Думаю, пришёл человек поступать на работу, так хоть бы вид сделал, что эта работа его интересует.
"Где же вы хотите у нас работать?" - спрашиваю.
"Куда пошлёте".
Я вдруг посмотрел на её планшет и брякнул:
"Хотите в авиацию?"
"Что?" - Ее глаза так заблестели, что я сразу понял: попал в точку. Генерал, правда, мельком сказал, что эта девушка - фронтовичка, но я понятия не имел, что она служила в авиации.
"Так вот, говорю, летать у нас, конечно, не придётся, однако к авиации будете иметь прямое отношение. А вам, спрашиваю, и летать приходилось?"
"Приходилось", - отвечает.
"На каких же самолётах?"
"На ИЛах. Я в штурмовой авиации служила".
Ну, думаю, хорошо, сейчас я тебе покажу авиацию. И веду её в испытательную лабораторию… Она застывает на пороге как зачарованная. Смотрит на огромные моторы, которые стоят у стенда, - зрелище и в самом деле внушительное: паутина стеклянных трубок, лампочки разноцветные вспыхивают, самопишущие приборы кривые чертят, моторы гудят… Словом, почти как в кабине самолёта.
- Вы, простите, кто по профессии? - спрашивает Соколов Завьялова.
- Лётчик.
- О-о! Ну, тогда я напрасно всю эту беллетристику развожу, - смущённо говорит Соколов. - Вы помните, конечно, в те годы шло перевооружение авиации. Создавалась новая, реактивная техника. Словом, я объясняю Мироновой: "Время ваших ИЛов, девушка, прошло. Наступает эра реактивной авиации". Ну, тут я пофантазировал немного насчёт самолётов-гигантов, которые будут долетать из Москвы до Владивостока за несколько часов, и объяснил, что для таких самолётов нужно новое топливо, которое обеспечивало бы такую большую скорость, высоту, дальность полётов. Словом, вам всё ясно. Говорю я это, а сам внимательно за ней наблюдаю. Вижу, на глазах моих Оля Миронова меняется. Была одним человеком, а стала другим: щёки порозовели, глаза расширились, голову этак задорно чуть назад откинула, похорошела. Точно подменили её. Ну, вижу, зажглась в ней искра, и стал я из этой искры раздувать огонь. Рассказываю ей, какую революцию надо нам произвести в топливе и как мы нуждаемся в людях, которые знакомы с моторами, были связаны с авиацией, любят её… Вы знаете, я уже тогда, после первого разговора, понял, что она за человек. Я не раз встречал таких: им нужна цель в жизни. Не просто вера во что-то, а конкретная цель. Трудности не в счёт. Есть цель - они живут. Тогда они неузнаваемы. Их ничто не берёт: ни холод, ни голод, ни горе. А пропади эта цель - и всё кончено. Тогда даже слабый ветер, от которого рядовые люди только пригибаются, ломает их. Есть люди, которые при жизненных заморозках могут существовать в состоянии некоего анабиоза: и не живёт и не умер… А такие, как Оля, замерзают. Если нет цели, конечно. Но если есть цель - им никакие морозы не страшны. Короче, я определил Олю в испытательную группу. В задачу входило определение физических свойств топлива. Начала у нас работать. Двух месяцев не прошло, как стала она любимицей всей лаборатории. Должен вам прямо сказать: я души в ней не чаял. Было у меня в лаборатории немало хороших людей и специалистов замечательных. Слава богу, мне за шестьдесят, многих повидал я на своём веку…