- Пойди погуляй, - сказал Завьялов. Но Антонов прервал его:
- Пусть молодой человек останется. Вас зовут Виктор?..
Они вошли в комнату и остановились посреди нее. "Хоть бы кепку снял", - неприязненно подумал Завьялов.
- Разденетесь? - сухо спросил он.
- Спасибо, - ответил Антонов, но кепку снял, - я ненадолго.
Они сели: Антонов - у стола, Виктор - на своем старом месте, у приемника. Завьялов спросил:
- Что случилось?
- Я бы хотел кое-что узнать, - начал Антонов. У него окающая, медлительная манера говорить.
- Спрашивайте.
- Нет, не у вас. Вот у молодого человека. Вас ведь Виктором зовут?
- Да.
Виктор внешне остался спокоен, только в глазах его появился необычный блеск.
- Вы Горяева Василия знаете? - спросил Антонов.
Секундная пауза. Потом ответ:
- Знаю.
- Давно?
- Познакомились в мой прошлый приезд. Вместе на стадион ходили.
- Это было?..
- В пятьдесят четвертом.
- А в этот приезд видели его? Короткое молчание.
- Видел.
- Да в чем наконец дело? - вмешался Завьялов. - Виктор, кто такой этот Василий Го-ряев?..
- Минуточку! - Антонов приподнял указательный палец и снова повернулся к Виктору. - Где вы его встретили?
- На улице. Он ведь тут рядом, в Кисловском, живет.
- Скажем, жил. А потом?
- Что потом? - переспросил Виктор. Он сидел, выпрямившись, его пальцы цепко обхватили подлокотники кресла.
- Он бывал у вас? На этой, я хочу сказать, квартире?
- Ну, зашел один раз на пять минут. Может быть, на десять.
- Вы знали, кто он и откуда?
- Что значит "кто и откуда"?
- Ну, рассказывал он вам что-нибудь? Про жизнь свою и прочее?
- Ничего он мне не рассказывал. Спросил, как живу, кончил ли институт, что собираюсь делать дальше. Поговорили и разошлись.
- Послушайте, - уже решительно вмешался Завьялов, - объясните вы мне наконец, в чем дело. Этот парень - мой родственник, окончил в Ленинграде институт…
- Автодорожный, - подсказал Антонов, упирая на "о".
- Да, автодорожный, - с раздражением повторил Завьялов. - И я думаю, что пора…
- Ми-ну-точку! - невозмутимо прервал его Антонов и снова поднял свой короткий палец. - Значит, Горяев ничего особенного вам не рассказывал? Ничего, Виктор?
- Нет,
- Хорошо помните? - Отлично.
- Ну, что ж… - Антонов медленно покачал головой, потом повернулся к Завьялову: - Этот Горяев сбежал из-под стражи. Участвовал в ограблении ларька. Был осужден, но убежал.
- Вы что же, хотите сказать, что Виктор имеет к этому отношение?..
- Нет, нет, что вы! Просто Горяева видели вместе с этим молодым человеком, с вашим Виктором. На улице. А еще раз, когда они из этого подъезда выходили.
Виктор сидел все в той же напряженной позе. На щеках румянец. Но взгляд по-прежнему прямой, открытый, даже вызывающий.
- Он говорил тебе что-нибудь о том, что сбежал? - спросил Завьялов.
- Конечно, нет.
- Надеюсь, вы понимаете, - сказал Завьялов Антонову, - что Виктор не мог иметь отношения к похождениям этого бандита. Он не был в Москве два года и…
- Это я понимаю, - охотно согласился Антонов. - Нам только надо было выяснить, знал ли Виктор о том, что за птица этот Горяев. Не знали, Виктор?
- Не знал.
Антонов встал и тщательно надел свою кепку.
- Прошу прощения за беспокойство, - сказал он, подошел к двери, но у порога остановился. - Значит, в Сибирь дороги прокладывать? - спросил он неожиданно.
Виктор молчал.
- Что ж, - добродушно заметил Антонов, - дороги - хорошее дело. Нужное дело - дороги…
И вышел в переднюю. Завьялов пошел следом, чтобы открыть ему дверь. И вдруг ему захотелось задержать Антонова, спросить, сомневается он в правдивости Виктора или верит ему. Но промолчал. Спросить - значит показать, что не доверяет Виктору.
Он открыл дверь. Антонов молча поднес руку к козырьку кепки.
- До свидания, - громко проговорил Завьялов, закрыл за Антоновым дверь и вернулся в комнату.
Виктор стоял у окна, смотрел на улицу и не обернулся.
- Что это за парень? - спросил Завьялов. - Ну, этот Горяев? И почему ты без моего разрешения приводил сюда каких-то темных людей?
Он слишком поздно понял, что сделал ошибку. "Приводил без разрешения…" Глупость какая-то! Как будто он хотел подчеркнуть, что этот дом чужой для Виктора, что он здесь не хозяин.
Но Виктор, видимо, не слышал. Он по-прежнему стоял у окна и не обернулся даже на звук его голоса.
- Виктор, ты меня слышишь? - настойчиво спросил Завьялов.
- Я смотрел, как он выходил из подъезда. Потом пошел по улице, - наконец, обернувшись, сказал Виктор.
- Какое это имеет значение? Ты лучше ответь мне на вопрос: что за тип этот Горяев?..
- Парень как парень, - нехотя сказал Виктор.
- "Парень как парень"! - раздраженно повторил Завьялов. - Хорош парень, который грабят ларьки…
- Он сам не грабил. Его впутали в это дело. Приятели.
- Не грабил?.. Позволь, а откуда ты это знаешь? Значит, все-таки разговор на эту тему был?
Виктор замялся.
- Ну, он мне сказал, что имел неприятности, что его подозревали. А потом все обошлось.
- А потом, значит, "все обошлось"?
- Да, - коротко ответил Виктор, снова сел в кресло и включил приемник, давая тем самым понять, что считает разговор оконченным.
Говорит диктор. Играет какой-то симфонический оркестр. А вот джаз, но слышно плохо. "Глушилка" ввинчивается в уши, как сверло. Снова джаз. Теперь слышно хорошо, без помех.
- Вы, Владимир Андреевич, какой джаз больше любите - современный или традиционный? - неожиданно спросил Виктор.
- Тот, под который можно танцевать, - механически ответил Завьялов.
- А вы любите танцевать?
- Когда-то любил… Послушай, Виктор, ты все рассказал так, как было? Ничего не утаил?
- Нет, - коротко ответил Виктор и чуть сдвинул брови на переносице. Видимо, этот разговор ему был неприятен.
- Хорошо, - сказал Завьялов, - я тебе верю.
Несколько минут они молча слушали радио.
- Когда найдете вашу девушку, - сказал Виктор, - дайте мне знать: я приеду. Я не стесню. Только посмотрю на вас обоих и уеду.
- Как это понимать, "посмотрю"?
- Ну, может быть, я не так выразился. Просто я не представлял себе до сих пор, что в наше время может быть такая любовь.
- Скажи, пожалуйста, Виктор, - неожиданно для самого себя спросил Завьялов, - а у тебя есть девушка? Ну, там, в Ленинграде?
Виктор пожал плечами и ответил не сразу:
- Была. Сейчас нет.
- Поссорились?
- Не сошлись характерами.
- Что-нибудь серьезное?
- Да нет, обыкновенная история. Такая, как в газетах пишут. Его, как душу номада, степь влечет, а ее как раз наоборот: дети, коляски… Словом, она представляла себе нашу будущую совместную жизнь не так, как я. Вот мы и расстались… Ей хотелось одного, мне - другого.
- А чего же тебе хочется?
- Вообще?
- Ну, хотя бы вообще?
- Путешествовать. По всему миру. Вокруг шарика. Все увидеть. Вот.
- А языки ты знаешь?
- Нет, немного. Французский учил. В объеме культа личности.
- Что?!
- Ну, это я так, смеюсь… Знаете ведь, как раньше языки преподавали? Столько-то часов, столько-то слов перевести со словарем - и точка. Разговаривать не умеем, да и зачем? Сами никуда не ездили, приезжающих сторонились… Читать тоже, в общем, ни к чему, современных иностранных книг не достать, а классика, так она вся и на русском имеется. Вот это и есть знания в пределах культа личности. Говорить не умеем, понимать - тоже, читать - столько-то слов за столько-то часов, со словарем… Практического значения не имеет. Так сказать, искусство для искусства… Бодяга… Да и что читать-то? Это ведь только теперь "Юманите" стали продавать. А Бальзака я уж лучше по-русски почитаю. Да и на что он мне нужен там, в Сибири, этот Бальзак?
Завьялов чуть было не сказал назидательно: "Бальзак нужен везде", - но вовремя сдержался. Пока Виктор говорил, он пристально всматривался в его лицо. Что он в конце концов за парень? Так ли искренен, каким кажется?
А Виктор продолжал:
- …Да, путешествовать - моя мечта. Вот появился бы волшебник со своей дирижерской палочкой и сказал бы: "Давай свои три желания, Виктор, пока считаю до трех: раз…" И я бы сказал: "Путешествовать!" И так все три раза. Других желаний не имею. А вы, Владимир Андреевич? Ну, если бы к вам такой волшебник явился и сказал: "Раз…" Впрочем, знаю найти Ольгу. Верно? Два… Тоже знаю: летать. Верно? Ну, а три?.. Ну?.. Говорите быстрее.
- Узнать, правду ли ты сказал Антонову. Молчание.
- Выключи, пожалуйста, радио, - попросил Завьялов.
Виктор послушно повернул ручку настройки; раздался щелчок, лампочки за пластмассовым щитком погасли, наступила тишина.
- Так как же? Волшебник уже сказал три…
- Что вы от меня хотите, Владимир Андреевич?
Завьялов встал, подошел к креслу, присел на подлокотник и положил руку на плечо Виктора.
- Я хочу знать правду, - настойчиво повторил он.
- А почему вы думаете, что я соврал? - спросил, не поднимая головы, Виктор.
- Не знаю, но мне так кажется. Если и на этот раз подтвердишь, что сказал правду, то больше спрашивать не буду. Я не имею оснований тебе не доверять. Ну, в последний раз: ты сказал Антонову правду?
- Нет.
- Я так и думал, - почти с облегчением вырвалось у Завьялова. Он встал и сделал несколько шагов по комнате. Потом остановился перед Виктором. - Теперь объясни почему.
- А-а, нелепая история. Мы познакомились два года назад, когда я жил у вас летом. Он тогда только что школу, окончил. Ну, а сегодня я его встретил. Случайно…
- Ну, ну, дальше!
- Словом, глупая история. Он за эти годы с какими-то темными типами связался. То ли киоск они ограбили, то ли те грабили, а он на стреме стоял… потом ударили кого-то… Словом, его замели, но он удрал. Совсем недавно. Бродит как неприкаянный. Скрывается. Измученный такой. Глаза красные. Две ночи, говорит, не спал. Словом, собачья жизнь. Увидел меня, обрадовался: старый знакомый… Ну, я знал, что вы придете поздно: занятия у вас в аэроклубе. Пригласил зайти. Он поспал здесь, в этом кресле, минут сорок… Ну вот, теперь вы знаете все. Вопрос исчерпан, так? - Виктор поднял голову, посмотрел на Завьялова и улыбнулся.
А у Завьялова голова шла кругом.
- Выходит, ты знал, что этот парень удрал из-под стражи и скрывается? - все еще плохо сознавая реальность происходящего, произнес Завьялов. - Ну, и что же сделал ты?
- А что я должен был, по-вашему, сделать? - чуть приподняв густые брови, недоуменно переспросил Виктор.
- Как что? Вор, грабитель удрал из-под стражи. Ты об этом знал и…
- Доносить?! - неожиданно громко воскликнул Виктор.
- Позволь, позволь, - сказал Завьялов. - Что такое ты говоришь? Я доносчиков сам презираю. Но разве сообщить в милицию, что ты видел сбежавшего из-под стражи преступника, - это значит "доносить"?
- Во-первых, я не знаю, в какой мере Васька - преступник. Я в его деле не разбирался. Сам он, например, утверждает, что его в эту историю просто впутали. Но дело не в этом. Я сейчас вас просто не понимаю, Владимир Андреевич. К чему вы меня призываете? Мне доверился человек, а я пойду и посажу его за решетку? И это будет честно? Вы так полагаете?
- Ты просто глупости какие-то говоришь, - возмутился Завьялов. - Надо же различать…
- Не надо! - оборвал Виктор. - Это все казуистика! Честность - одна, при всех обстоятельствах! А вот когда их несколько, то начинается всякая двойная бухгалтерия. Тогда появляются доносики и все такое прочее. Мне образ жизни Васьки противен, сам он просто дурак. Но я не пойду в милицию вовсе не из-за него. Из-за себя. Понимаете? Донос есть донос. Если бы в тридцать седьмом году к вам прибежал ваш знакомый, которому удалось удрать из заключения, вы бы его выдали, да? Его, допустим, расстреляли бы. А теперь реабилитировали. Выходит, посадили его за зря, напрасно! Как бы вы себя теперь чувствовали? Ну вот, а вы хотите, чтобы я сейчас в милицию побежал…
- Что я от тебя хочу, Виктор, ты сейчас поймешь, - сказал Завьялов. - Но сначала… сначала поговорим о твоем примере. Ты напомнил про тридцать седьмой год. Я не считаю себя ответственным за него. И не потому, что мне тогда было только пятнадцать лет. Миллионы моих более старших товарищей, которые в тридцать седьмом и позже не сажали невиновных людей, а создавали могущество страны, тоже не виноваты в тех преступлениях. Ты привел пример. Придумал ситуацию. Что и говорить, страшное стечение обстоятельств. И все же я не уйду в кусты, отвечу тебе, что сделал бы в подобном случае. В тридцать седьмом году в придуманной тобой ситуации я не укрыл бы того человека. Да, сегодня мне было бы больно и стыдно за свой поступок. Но тогда я бы его не укрыл. Почему? Потому что я верил Сталину. Верил в его тысячекратно повторяемые слова о том, что внутри. нашей страны все более обостряется классовая борьба. Не допускал и мысли, что могут арестовать и осудить невиновного человека - нет, не допускал! Нам, рядовым людям, трудно было тогда разобраться, отделить беззакония от справедливой борьбы со шпионами и диверсантами. Трудно не только потому, что прикрывавший эти беззакония авторитет Сталина был очень высок, но и потому, что ни тридцать седьмой, ни последующие годы не были только историей беззаконий. В те годы совершались великие, благородные дела. Люди вкладывали в эти дела свою молодость, свою силу, свою жизнь. Может быть, теперь ты поймешь, почему в тридцать седьмом году я не укрыл бы человека, о котором ты говорил. Я не мог бы себе тогда представить, что меч пролетарской диктатуры покарал невиновного. Я не знал, не допускал и мысли о том, что этот меч может быть направлен в сердце своих. Если бы я верил тому человеку, то, наверно, нашел бы в себе мужество заявить, написать, что до сих пор знал его только с лучшей стороны. Но укрыть сбежавшего из-под стражи я бы не смог.
- Нет, не смог бы - повторил Завьялов, - еще и потому, что мысль о каком-то тяжелом преступлении этого человека сверлила бы меня день и ночь. Да, я не смог бы отогнать от себя мысль, что, оставаясь на свободе, этот человек представлял бы опасность тому, что мне дорого, ради чего я живу. Я не смог бы решить его судьбу за счет судеб других людей, таких же рядовых советских людей, как я. В сочетании со всем тем, о чем я уже сказал тебе, ситуация, которую ты сейчас придумал, оказалась бы для меня трагической, противоречивой. Ее создал проклятый культ и все, что с ним было связано в нашей жизни. Но теперь ответь мне на такой вопрос: что общего, какие могут быть аналогии между положением, сложившимся в тридцать седьмом году, и сегодняшним днем? Тридцать седьмой и пятьдесят шестой годы отличаются друг от друга, как небо и земля. Какие же обстоятельства заставляют тебя укрывать Горяева? Ты знаешь, да-да, знаешь, что сейчас этот Горяев ищет убежища у своих соучастников по преступлению, - честные люди, трудовые люди ненавидят воров, они 'его не укроют! Наверно, он сейчас со своими дружками обсуждает сложную морально-этическую проблему: какой бы новый ларек ограбить, а может быть, уже не какой-нибудь ларек, - ведь теперь у твоего Горяева есть опыт, - а магазин, или квартиру, или просто обобрать прохожего человека! Сейчас вечер, Виктор, может быть, он уже где-то идет по улице, этот рабочий, ничего не подозревающий человек, может быть, он зарплату получил, к семье торопится, а его уже ждут за углом или в подъезде, твой Горяев ждет! А ты здесь сидишь и философствуешь!..
- Вот, Виктор, и все, что я хочу сказать по поводу твоего примера, - после паузы продолжал Завьялов. - А теперь твоя очередь отвечать. Скажи мне: что общего между придуманной тобою ситуацией и этим Горяевым? Что общего между положением, создавшимся в тридцать седьмом году, и нынешним временем, когда наказывают и сажают в тюрьму не честных людей, а тех, кто над этими честными людьми издевался? Какая тут может быть аналогия? Ты хонешь спрятаться, отгородиться своим примером. Но нет, парень, это у тебя не получится. Хочешь послушать другой пример? Вот, изволь. Предположим, ты встретил человека, в советской сущности которого не сомневаешься, но, так сказать, свихнувшегося. Не шпиона, не вражеского агента, не бандита, не вора, конечно, - о таких надо заявить немедленно, - а просто человека заблуждающегося. Если бы в таком случае ты спросил меня: "А не побежать ли мне в соответствующее учреждение да не сообщить ли о таком поскорее?" - то я бы тебе ответил: "Трус, карьерист, ты не о том человеке, ты о себе беспокоишься!" Вот что я бы тебе сказал!
- Да неужели?! - иронически протянул Виктор. - Так бы спокойно, и примирились, что такой субъект ходит по советской земле?
- Нет. Не примирился. Я сказал бы тебе: "Спорь с ним, Виктор. Убеждай. Часы потрать на это, ночь, две, если надо, в открытую дерись, на людях, отстаивай правду, не уходи в кусты!" Вот что я бы тебе сказал, друг. А теперь давай вернемся к случаю с этим Горяевым. Ктб он, судя по всему? Грабитель. Ларек обворовал. Один из тех хулиганов, воров, которые людям жизнь отравляют. От кого ты его скрыл? От милиции? Нет, ты его от народа заслонил, дорогу ему к следующему ларьку расчистил.
- Да, может быть, он и не виноват совсем, - прервал Завьялова Виктор. - Может быть, его просто втянули в это дело, запутали…
- Не виноват?! Вот тут-то я и отвечу, чего от тебя хочу. Если ты настолько знаешь этого парня, что убежден в его невиновности, тогда иди, встань на его защиту. Но только прямо, открыто! Явись в угрозыск, к следователю, иди, выскажи все, что знаешь, доказывай, спорь, защищай парня, если у тебя есть к этому основания…
- Так меня и послушают… - угрюмо произнес Виктор. - И потом, скажите, уж если на то пошло, Владимир Андреевич, на кой черт мне ввязываться в эту историю?
- Ах, ты не желаешь?! Чистеньким хочешь остаться? Здоровье, нервы бережешь? А мне - про тридцать седьмой год?!
- Да разве я хотел вас обидеть?.. И ничего я не берегу, хотя и нервы и здоровье - вещи тоже небесполезные, мне еще жить надо. Просто я хочу быть честным. Вот и все, чего я желаю. Разве для этого обязательно надо быть героем, куда-то идти, с кем-то спорить, что-то доказывать?
- Но, кроме этого желания, у тебя должны же быть какие-то взгляды на жизнь, принципы, которые надо отстаивать… Есть они у тебя?
- Есть. Честность. Вот принцип. Все остальное - вериги.
- Но кто же судья, кто решает?