* * *
Сарай стоял около реки. Когда-то там держали овец. Теперь зимой Варакин Федор укладывает сено. В сарае и сейчас клевер. Полностью не скормили скотине, и Федор оставил его на следующий год. У сарая рос вяз. Хмелем завитые кривые ветви так загородили дверь, что еле зайдешь. Да и кому придет желание лезть туда? Только влюбленным…
Именно щемящая душу любовь и торопила Розу Рузавину. Боялась, что увидят люди, по селу сплетни пойдут, но сама все-таки шла. Пусть ночью тропа еле заметна, женщине казалось, что она видит на ней каждый бугорок, словно путь освещало пламя любви. Дошла до сарая, спряталась под вязом и стала боязливо ждать. Муж ее, Трофим, рыбу ловил на Суре, а она…
От ветра вяз похрустывал. Рядом река гоняла густую пену, играя в последние весенние забавы. Потом лето начнется, и река утихнет.
На том берегу шуршали ивы. Женщине чудилось, что это кто-то шепчет о ней.
Вдали слышались тихие раскаты грома. Вблизи, за огородом, послышались шаги. Сердце у Розы затрепетало пойманной птицей. Миколь!
Это на самом деле был он. Увидел Розу под деревом, зашептал:
- Немного задержался, прости… Думал, не придешь. - Посмотрел на небо - там овечьим стадом плыли густые облака. Грустные, взлохмаченные. Трофим обнял женщину - та даже "ойкнуть" не успела. Потом тронул ветку вяза - из-под навеса потянуло запахом прелой травы.
- Нет, нет, туда нам незачем, - попятилась Роза.
- Что, под вязом будем стоять, у людей на виду? - Нарваткин не стал тянуть время, взял женщину на руки. Та молча обвила его шею, будто боялась упасть.
В сарае нечем было дышать. Сверкнула молния. Дождь, кажется, был еще вдалеке.
Обнаженные груди Розы страстно манили к себе. Тело то и дело извивалось испуганной ящерицей. Льняные волосы женщины разметались по всему плащу, который Миколь успел постелить на сено. Роза сладко и нервно стонала. Миколь не мог найти нежных слов, восторгался ее красотой по-своему:
- Эка, какая ты сладкая… Чудо моё! Нилезь нилевлитинь!20
С дырявой крыши на горящие, как огонь, лица нервно стремились сладкие капли дождя. Казалось, что они остановили время, превращая его в только им, двоим, подаренную вечность. Кроме себя они ничего не чувствовали.
Вскоре дождь перестал, с ближнего луга подуло прохладой.
- Совсем я пропала и тебя, Трофим, боюсь, опозорю, - начала каяться Роза. А сама нежно уткнулась в его грудь.
- Как сильно твое сердце бьется! В селе даже услышат!
- Мне хоть вся Москва знает! Люблю я тебя! Люблю!
- Ой, мать-кормилица, пусть уж только для меня сердце бьется. Дойдет до Трофима - убьет…
- Не бойся. Сейчас мы с тобой вдвоем, - зубы Миколя желтели в темноте золотом. Голос шершавил, будто камнем протерт.
Лежа на плаще, он смотрел на высокий потолок, через большую щель которого виднелась луна, похожая на сломанный пополам пирог.
- Скажи, за что меня любишь?
- Не знаю, Роза, не знаю, моя перепелочка. Такое чувство у меня впервые.
- А если что-нибудь случится, тогда что?
- И тогда буду с тобой…
"А я, дуреха, еще на судьбу жалуюсь. Ох, какая я счастливая!" - радовалась женщина.
Схватила снятую кофту, протерла потное лицо…
Миколь поднял кудрявую голову и неожиданно спросил:
- Это мы ради утехи встретились или на полном серьезе?
- Как скажешь, так и будет… - Роза вновь прижалась к Рузавину.
Небо уже совсем прояснилось, в сосняке плакала кукушка. Кто ей сделал больно, по ком страдает?
* * *
Ловить рыбу Трофим любил больше себя. А вот кого любит Роза, об этом он не знал. И знать не надо. Сам виноват: на рыбалку жену променял.
Даже не видит, что кроме Миколя, на Розу и другие заглядывались. Вон Бодонь Илько каждый день ездит в поле на машине, чтобы с ней переглянуться. Однажды с ним приезжал и Рузавин. Все шутил, на Розу и не смотрел даже. Женские глаза хочет обмануть. А зря! У них взгляд порой как у колдуньи. Вчера Казань Зина недаром бросила Розе:
- Ты, подружка, счастье других не топчи. У меня зубы острые, могут в горло вцепиться!
Хоть Роза не из пугливых, но проглотила это. Потом уж, возвращаясь домой, когда с Зиной остались вдвоем, сказала ей:
- Мои зубы тоже не тупые, знай об этом. - И отошла.
Сейчас вот, в позднюю ночь, Роза думала об этом и вязала чулки. На коленях зайчонком крутился клубок. Перебирая спицами, Роза вспоминала о делах, о женской болтовне в поле. И о чем бы не думала, встреча с Миколем стояла перед глазами. Всем сердцем чувствовала, что с ним они связаны тайными узами.
С улицы послышались тяжелые удары. "Вай, никак ветром распахнуты ворота", - недовольно подумала женщина. Вышла на крыльцо, - те в самом деле натруженно скрипели. Пока закрывала, от дождя вся промокла.
"Будто в реке купалась, - подумала она, и, дрожа, юркнула в дом. - Не дождь, а настоящий ливень. - Вновь вспомнила Миколя. - Почему о нем страдаю? Обиделся, к нам не приходит? - Сняла мокрое платье, встала перед широким зеркалом. Оттуда глядела на нее женщина с острыми, высокими грудями. Тело будто из бронзы. Большие, глубоко посаженные глаза отдавали синевой, звали к себе, обволакивая. - Красотой Инешке не обидел, да счастья у меня с голубиный клюв".
С Миколем вот из-за чего поссорились. Сидели они, обнявшись, на берегу Суры, парень рассказывал о своей жизни в детском доме, Роза - как познакомились с мужем. Слова их, будто маленькие ручейки, спешили в одну сторону, и понятно какую, - любви… Ночь была светлой. Пели соловьи. В такое время не только рождается любовь - небо готово спуститься, чтобы целовать землю. И у них шло к этому, но Роза вдруг спросила Миколя о том, много ли он имел женщин.
Нарваткин заулыбался, заметив, как пристально смотрела ему в глаза Роза, и шутливо бросил:
- Сто и еще половина!
- Где оставил их? - Роза вырвалась из рук, ждала ответа.
Здесь и Миколь обиделся.
- Двоих и в Вармазейке найду!
Понятно, говорил про Казань Зину и о ней, Розе. И Зина, видимо, вернулась из города в родное село только из-за него. Думала, что женится. У женщины с двумя детьми судьба известна: будешь рот разевать - безногий мужчина убежит.
От слов Миколя Роза даже оторопела. Ушла от него, а сама потом глаз не сомкнула: все ждала его, даже дверь не заперла. Но Миколь не пришел. В то утро вместе с Бодонь Илько в поле приезжал. Тогда Зина перед ним несушкой кудахтала. Тот только ухмылялся. Роза вновь не удержалась и бросила при всех:
- Смотри-ка, какие женихи приходят прямо в поле…
- Какие? - улыбнулся Илько.
- Те, которым на шею все бабы бросаются.
- Если они такие, почему не бросаться? - горделиво отозвался Нарваткин.
После этого Миколь с Розой не встречались. Расставание, конечно, дело обычное, да только чем душевную боль потушить?
Миколя трудно осуждать. Характер у него такой - вырос без отца и матери. Слова доброго почти не слышал. Будто перекати - поле бродил по земле, не зная, где остановиться, к какому пристать берегу. Ветер и тот более счастливый - жернова крутит, муку мелет. У него, Нарваткина, ни семьи, ни родных, ни кола, ни двора… Трава полевая.
Сердце Розы вновь защемило. Сквозь окно виднелось темное, будто подпол, небо и серая, лентой вытянутая Сура. "А, возможно, останется у нас в селе, никуда не уедет? - размышляла женщина. - Прилипнет к земле - и от меня тоже не оторвется. Земля и человек неразделимы…"
Розе казалось, что они с Миколем, как спицы с клубком, в одно целое переплетутся, в одну жизнь. В своих мыслях она нашла твердую опору и душевное спокойствие. С ними же и заснула. Заснула так, что утром опоздала на работу, за что Казань Зина прилюдно пристыдила.
* * *
Новая конюшня длинная и широкая. Внутри все загорожено, для каждой лошади сделаны ясли. Вдоль стен расставлены корыта.
Казань Эмель варил уху на таганке и учил:
- Вы, урючьи головы, жизнь не видели, вот что вам скажу. Она как вот в этом чугуне рыба: если выпучит глаза, тогда, считай, готова.
- Ты, Эмель покштяй, расскажи нам, как бабка тебя обманула, - пристал к старику Вармаськин.
- Как избила… Женись вот, черт тебя побрал, тогда сам узнаешь, на что бабы способны, - старику не понравилась эта просьба. Что нового в этом - Олда скрытно от него самогонку продала?
В тот день Эмель с Олегом ждали Рузавина. Тот ходил в село за вином. Вернулся с четвертью.
- Зачем столько? - удивился Вармаськин.
- Кишки промочить, дружок. Чем-то надо отплатить вам…
- Бедноту, говорю, не видели. Жизнь без хлеба - что пахота без лошади. Бывало, выходил безлошадный хозяин в огород, запрягал в оглобли жену и детей и - но-о! Без силы далеко не уедешь - голод был, - продолжил свой рассказ Эмель.
- Много ты напахал, смотрю! - не выдержал Рузавин. - Весь зад стер в конюховке.
Эмель, оттопырив губы, обиженно бросил:
- Ты мне не судья! Под столом еще без штанов ходил, а я уже лесничил!
- Есть люди, которые в рот куска хлеба не берут. Встречал такого в Сибири, он одно мясо ел, - вмешался Олег, чтобы прекратить спор.
- Зубы не выпали? - усмехнулся Рузавин.
- И Хрущев, говорят, сырую кукурузу жевал, - съязвил Эмель. - Правда, эти слова не мои - от Пичинкина, свояка своего, слышал. Тот Никиту Сергеевича сам на курорте видел. Так это было: Хрущев выходил из вагона, на перроне его ждали встречавшие. К нему подошла красивая женщина с серебряное блюдом, на котором хлеб-соль и сырая кукуруза. До хлеба высокий гость даже не дотронулся, а вот початку кукурузы посолил и сразу - в рот!
- Кукуруза совсем была сырой? - приоткрыл рот Вармаськин.
- Да кто же, какой леший, сырую кукурузу ест? Наш мерин и то не будет. Он от ржи отворачивается. Вот закрою его в этот сарай, денька три подержу без еды, тогда будет знать вкус-мус… - говорил Эмель.
Подняли стаканы, выпили. Старик ел отдельно. Брезговал из одной чашки хлебать. И дома так. Олда из-за этого всегда ворчала:
- Единоличник ты, вот кто!
Самогонка была крепкой. Не только в голову ударила - до груди дошла.
- Она, черт побери, не с махоркой смешана? - присел от испуга старик. Постеленный под ним низ старой седелки заскрипел наждачной бумагой.
- Тебе об этом лучше знать, любимая жена твоя продала! - недовольно бросил Трофим.
- Ну, наша такие бобы не кладет. Самогонка банной сажей отдает. Сажей, чем же? Вон, даже немного потемнела, - а сам про себя засомневался: "Чертова кобыла, того и гляди, среди улицы умертвит!" Но все равно старик протянул руку за чаркой: желание выпить было сильнее боязни смерти.
Не успели поднять стаканы, как Трофим усмехнулся:
- Я думал, втроем не осилим. Не зря говорят: на халяву все слетаются.
К ним с саранским другом подошел Миколь Нарваткин. После обеда они ездили в лесничество. Дом Киргизова давно построен, а за работу деньги только сегодня получили. Поэтому и водку привезли. Разливал Рузавин. Кучерявые волосы смолились. Глаза помутнели. На Миколя он смотрел косо. Чувствовал, что между Розой и другом по тюрьме есть что-то, о чем только один Верепаз знает. Недавно хотел избить жену, но та сама набросилась: "Только попробуй, сразу посажу!" Иди-ка стукни ее - отец, бывший председатель, вновь туда отправит, откуда пять летназад вернулся.
На уху рыбу Трофим принес. Трех карасиков и пять ершей. Вершой поймал. Караси попали в Суру, по всей вероятности, с Чукальского пруда - его унесло во время половодья. Одними лещами саранских друзей ему не покормишь. Миколю Зина привозит гостинцы. Как только приедет из города - и прямо к нему, никого не стесняясь. Будто к мужу. Нарваткин, видать, и спит у них - это только показывает, что каждую ночь уходит в лесничество. Там в старом бараке живут, Киргизов пока их не выгнал.
Попили-поели, Эмель затянул старинную песню. Голос грустный - грустный. Будто и не песню пел, а сердца на изнанку выворачивал:
Ой, семь лет, как эрзянский парень у ногаев,
Ой, семь лет, как эрзянский парень в плену.
Он превратился в раба,
Он, невольник, пасет ханский табун…
Трофим послушал немного, встал и пошел на реку посмотреть верши, которые закинул под шепчущими ивами. Вместо рыбы вытащил двух крупных лягушек. Вытряхнул в крапиву, те и там все равно заквакали. От злости он так швырнул вершу, аж веревка оторвалась. Бог с ним, с вершком, потом его вытащит.
Когда вернулся к потухшему костру, друзья беседовали. Вармаськин с восхищением говорил о самбо, лучше которого, по его мнению, ничего нет. Самбо и от недруга спасет, и здоровье даст. Наши, говорит, привезли эту борьбу из Америки. Парень из Саранска утверждал, что самбо - из Японии. Там, мол, даже старухи борются. Такие приемы знают, которые наши парни и не видели.
- Тогда посмотрим, какие это приемы! - пристал Олег к рассказчику.
Парень худой, как прутик, и тонкий, как уж, какой из него борец - щука с пустым животом, а вышел - через плечо сразу бросил Олега. Чуть не подрались. Миколь защищал своего городского друга, Трофим - наоборот, думал встать за Олега, но не встал. Знал, что Миколь разорвет. Даже зеки его боялись…
Начало темнеть. Со стороны села послышалось мычание коров. Пригнали стадо. Время и им расходиться. Не уйдешь - того и гляди, до смерти изобьют. Кто выдержит против пятерых - ловкие городские парни. Даже худенький, как прутик, свалил бугая Олега… И он, видать, как Трофим, спортом занимался. Из того сейчас какой борец - одна тень осталась, не больше. Если бы колхоз не обещал больших денег за строительство конюшни, разве он работал здесь?
Рузавин позвал Олега, и они собрались домой. Перед уходом Трофим пригрозил Миколю:
- Через порог тебя не пущу, знай!
- Больно ты мне нужен, куркуль! Сам к тебе не зайду! - плюнул Нарваткин и пошел, куда глаза глядят. Только куда уйдешь поздней ночью - ни родных в селе, ни близких. Правда, этим его не испугаешь. К многим в зубы попадал - не сгрызли. Еще больше окреп: скажет слово, хоть из ружья стреляй - назад не возьмет, не отступит. Многих друзей по детскому дому при встрече он не понимал: и раньше хорошей жизни не видели, а сейчас кого бояться?! А счастье, как думает Миколь, у человека в себе самом. Один раз попятишься - превратишься в пугливого зайца. Он встречал много и таких, которые, как сыр в масле, катались. Смотришь, бороды с решето, а сами на шее родителей.
На жизнь Нарваткин смотрел так себе: прошло время - хорошо. Знал, что завтра солнце вновь поднимется, возможно, на улице еще больше посветлеет. Жил он своими силами, и этой силе верил, как весна своему теплу.
В природе времена между собой связаны невидимыми нитями. И в жизни людей так же все устроено. Только здесь сам с ног до головы захомутован. Миколь не любит обижать своих друзей. Как говорят, каждому нужно тот крест нести, что Инешке дал. Кто мед ест, а кто полынь нюхает…
Думая об этом, Миколь дошел до Суры, сломал ветку ивы, почистил от листьев - получилась палка. Палка, а все равно помощница, друг надежный…
Под тлеющими сумерками река показалась ему дрожащей от ветра поляной серебристых цветов. Колыхались волны, будто спрашивали: "Как живешь-можешь, что бродишь одиноко?"
Вдали, почти у самой воды, цвела раскидистая калина. "А почему бы и мне не окунуться?" - подумал парень. Разделся, дотронулся ногой до воды - та будто остро его кольнула. "Лось еще не намочил рога, а я уже купаться!" - засмеялся Миколь и прыгнул в воду.
Когда вышел на берег, ему стало легко, будто заново родился. Оделся и пошел вдоль ивняка. И вновь, как принаряженная на свадьбу, ласково махала ему ветками цветущая калина. Куковала кукушка. Двенадцать лет еще пообещала.
- Что, лентяйка, устала? - обратился он к невидимой кукушке. Птица, словно испугавшись, торопливо продолжила ту же песню. Вдалеке, над лесом, сильно хлопая крыльями, поднялись дикие утки. Кто-то рыбу ловит…
Миколь остановился у калины, расстелил на сухой мох пиджак и прилег отдохнуть. Вот и звезды зажгли свои мигающие лампы. Не греют они, но все равно от них идет свет. Полная луна разломанным пирогом повисла на том берегу и казалась очень близкой. Миколь протянул руку, задумав достать ее, но из его затеи ничего не получилось. Вот так он всю жизнь ловил свое счастье, да только не поймал его.
Долго размышлял Миколь о своей жизни, о Розе, которая вошла в его сердце, перепутав все планы. Вскоре Нарваткин не заметил, как заснул. Спит и видит сладкий сон. Будто стоит он в своем саду, под вишней. Откуда ни возьмись - цыганка. Стройная, в ушах золотые серьги. А уж улыбка какая - так весенний день не улыбается!
Встала цыганка перед ним, пригнула ветку - от той сверкающие звезды полетели. На женщине - длинная, почти до земли, зеленая юбка и синяя кофта.
Прошла красотка около цветущей калины, взмахнула краем юбки - и две зари в одну слились.
- Спою тебе, красавец, - будто играя, обратилась она к Миколю и достала из-под ветвей семиструнную гитару.
- Сегодня меня слушай, ты ведь гостья, - будто улыбнулся ей Нарваткин. Взял инструмент и стал петь.
В грустной песне рассказывал о том, как за далекими морями, в одной сторонке, где земля круглый год зеленая, в гуще леса во дворце жила красавица. Ждала она своего любимого и не знала, что у того сыновья женатые и жен много.
Слушала, слушала цыганка и говорит:
- Как попал сюда, парень, какое горюшко привело?
- Жизнь заставила, - не стал обманывать Миколь.