"Счастье, зайди вместе с ними,
Счастье, дай им правильный путь…"
За ней, как длинная жердь, стоял старый Вечканов. Когда все расселись, он обратился к Вармаськину:
- Олег, это ты такую красивую невесту украл?
- Я, Дмитрий Макарович, - заулыбался парень.
- Тогда тебе в ковш нальем, за нее стыдно из стакана пить.
Разливал сам хозяин, Павел Иванович Комзолов. Он и начал угощение.
Пока ждали новую родню, невесту с женихом спрятали в соседнем доме. Провожая их до крыльца, Роза Рузавина причитала, как учили ее старушки:
Ой, невеста, невеста,
Большой расческой расчесана,
Маслом волосы твои смазаны,
С длинной московской улицы твоя коса.
Белые зубы твои улыбаются…
Пришла невестина родня. Илько вновь привел молодых на прежнее место - под образа, сам, как сова, следил, чтобы помногу не пили. Рюмку Наташа поднесла к губам, Игорь выпил немного водки. На лице невесты было видно одно: как бы всё это скорее кончилось. Неожиданно ее глаза заблестели: на стол, перед ними, поставили большую тарелку яблок. На них играли "зайчики", казалось, что яблоки улыбались. И еще Наталье пришла такая мысль: это сама земля в день свадьбы пришла к ним со своей красотой, и, сверкая, говорила им: "Вот вам, хорошие люди, мои дары, берите их, угощайте друг друга!"
Яблоки она сочла за предвещание счастливой жизни. Уже хотела протянуть руку к тарелке, но как раз в это время Иван Дмитриевич Вечканов крикнул что есть мочи:
- Горькое вино, подсластите!
- Подслас-ти-те! Подсласти-те! - дрожало внутри дома.
С яблок "зайчики" убежали куда-то, дом сразу потемнел, закружился вместе с голосами.
Наташа с Игорем встали, коснулись губами, вновь сели.
- Э-э, го-лубки, так некрасиво делать! - всей грудью расхохоталась Казань Зина. Накинутый на белую кофту красный тонкий полушалок сверкал рассыпанной по снегу калиной.
- Так, сестренка, не пойдет! - сверкнула острым взглядом в сторону невесты. - Плохо любите друг друга… Ты мне лебединую любовь покажи, которая сильнее жизни. Так ведь, дружок? - женщина повернулась к Цыган Миколю, как сейчас в селе называли Нарваткина. От водки у того глаза горели.
- А ты покажи-ка сама, какая у тебя любовь. Покажи друга-лебедя, который из-за тебя с неба готов броситься! - не оставлял Зину председатель колхоза.
Зина столкнула сидящего около себя Олега Вармаськина, который то и дело наполнял ее рюмки, потянула Миколя за ворот рубахи и поцеловала в губы.
Роза Рузавина что-то хотела сказать, но поперхнулась. От обиды стукнула сидящего рядом парня, который приходился им дальней родней, жителя села Чукалы. Он даже вздрогнул от неожиданности. Не любовь, а горе…
- Под-слас-тите! Под-слас-тите! - кричали гости.
И здесь Наталья круто повернулась к мужу и, не стесняясь, стала его целовать.
Поели - попили, оставили столы. Кто дома, кто в сенях, кому жар души некуда было деть - раздевшись, потные, плясали на улице.
На гармошке играл Федя Варакин. Повернул упругую шею, - из-под воротника виднелся измятый, как мочало, криво завязанный галстук. Хромка хрипела в его руках, как сваленная на резанье свинья.
Вышла в круг и Казань Зина. Растянула платок - тот закачался петушиным хвостом. Голос у нее звонкий, раздавался по всему селу:
Высоко летит пилот,
Внизу - самокатка.
Молодых парней села
Треплет лихорадка!
Остановилась на минутку, чтоб вздохнуть, и вновь частушки запела…
Здесь откуда-то взялся Цыган Миколь, прежний ее жених. Ноги у него такие кренделя стали выворачивать, какие и в магазине не продают. Начал на карачках изгибаться, сам свистел, кричал, себя ладонями по груди хлопал, чтобы все знали, что у него на душе.
Роза Рузавина не плясала - не любит это дело, да и Зины боялась.
На второй день в дом к невесте зашли ряженые. С ними пришли и кочелаевские гости, во главе которых был главврач Василий Никитич Сараскин.
Полный, низенького роста, он казался катившейся бочкой. У порога снял лохматую лисью шапку - бритая голова весь дом осветила. Не голова, а бедро молодой девушки.
- Где, где наша ярка? - начали расспрашивать гости.
- О какой ярке говорите, вы нам старую овцу продали. Вон, нехорошим голосом ревет…
За столом, который был покрыт красным полотном - что показывало о проведении хорошей ночи, - неустанно пили и ели.
Наташа не смотрела на родню - стеснялась их вульгарной речи. Сильнее всех стыдилась тетки Зины, на которой были с рваными карманами мужские короткие брюки, в руках кнут, под поясом висела большая "морковь". Села около главврача, подняла рюмку и стала о чем-то спрашивать. Тот, улыбаясь, начал рассказывать. Вдруг Зина встала, схватила привязанную на резинке "морковь" и как шлепнет его по носу! Тот сразу покраснел…
Свадебное зло легче весеннего ветра. Смеялись так, что забылось все. Сараскин тоже не удержался, выскочил к пляшущим, закрутился вокруг Зины. Олег Вармаськин сегодня почему-то не пришел, сейчас женщина считала себя вырвавшейся на свободу птицей, думала, что за ней никто не следит. Да разве от глаз матери дочку спрячешь? Лезть не лезла, но и молчать не стала. То и дело бросала единственной баловнице:
- Хватит, дочка, хватит, здесь ты не одна…
Зина ее мораль и не слушала. Да, возможно, так и было: вновь на двух гармошках играли, все были пьяные, кричали кому что на язык попадало. Даже старый Пичинкин, Федор Иванович, неустанно голосил:
- Вармазейка-ош (город),
Поцелую кого хошь!..
Зина слегка нагнулась и крикнула:
- Целуй, дядя Федя! Мы с тобой родственники - прощу…
Олда как держала мешалку для браги, которую прихватила из сеней - клацк! - по спине бойкой на язык дочери: можешь врать, да и думать умей!
Отец невесты только успел сесть за стол, здесь Захар Митряшкин к нему пристал:
- Ты, Федор Иванович, расскажи-ка нам, как Хрущев сырую кукурузу хрумкал.
- Какую кукурузу? - замигали его мутные глаза.
- Помнишь, деду Эмелю об этом рассказывал!
- Тот, кыш бы его побрал, с Молотовым, говорят, обнимался… Побольше его слушайте!
Свадьба шла два дня и две ночи. Вино лилось рекой. Не зря потом Казань Олда по всему селу хвалила себя: "Все начальство пило у нас…" Видать, Сему Куторкина вспомнила. Тот, рассказывают, еле живым остался. А вот о своей дочери - ни слова не сказала - опозорят. Тогда ведь, ночью, во второй день свадьбы, Зину она застала во дворе с главврачом. Вышла по нужде, а там они…
Не зря говорят: где водка, там и с ума сходят.
* * *
Мороз ломал деревья, как козлиные рога. Будто не зима измеряла свою силу, а палили из ружей.
Наконец-то село постепенно стало просыпаться. Сначала в середине села посветлело, потом и дома осветлили свои шторы. Через некоторое время вверх потянулись густые белые полосы. Повисли они на оловянном небе толстыми поленьями, и еще больше улицу побелили. Только само небо было каким-то съежившимся, будто у него заболел живот. Скрючилось над селом, взяло в охапку синюю тучу и ни слова не может вымолвить. Откуда вымолвишь - мороз еще сильнее крепчал.
Выцветший головкой подсолнуха спускавшаяся луна в последний раз сверкнула уставшим взглядом и закрыла глаза. Звезды тоже попрятались куда-то, будто их кто-то напугал. Начался новый декабрьский день.
Игорь Буйнов встал, включил на кухне свет и, не тревожа жену Наталью (та спала на койке растянув руки, видела, видимо, седьмой сон), пошел на ферму. У зоотехника в селе полно дел, они, видать, никогда не закончатся. Зимой и летом с него требовали мясо и молоко. С фермы хоть не вылезай. Что, если уйдет оттуда, скот не будет прибавлять в весе, надои уменьшатся? И так бывает. Кормов, по его подсчетам, хватит до следующего лета, да ведь в ясли не будешь их кидать как попало. Солома любит, чтобы ее подсластили, комбикорм - пропарку.
Или взять воду. Холодную дашь - скот заболеет, горячую - жди беды…
Шел Игорь по сельской улице и, размышляя о чем-то своем, и про мороз забыл. Вспомнил вчерашнюю статью в газете. Ее автор жаловался на то, почему село мало внимания уделяет городу. Мы, говорит, городские жители, скоро с голода помрем: в магазинах, кроме гороха, ничего нет. Так-то так, - рассуждал зоотехник, - да и город сильно не ломает свою спину. И он переживает только о себе. Вон на технику в десять раз увеличили цену. Возьмешь с завода сеялку - пять быков вези, за машиной цемента отправишься - вновь десять свиных туш надо. Вот тебе рабочий класс! В Вармазейке не такая война? Из магазина исчезли соль, спички, сахар. Труженикам совсем не в чем работать. На базаре и спецовки не купишь, там каждый подшитый лоскут денег требует. Где столько их взять сельчанину, когда его работа почти ничего не стоит. Видите ли, мяса и молока не хватает… Не будет хватать, если не установят нормальные цены!
В домике фермы горел свет. Буйнов зашел туда и сразу оторопел: перед ним на полу спал в стельку пьяный Захар Митряшкин. Сторожем он здесь недавно, раньше был механиком. Вечканов оттуда прогнал. Все из-за пьянства. Сейчас вот снова рот не может открыть. Не зря говорят: "Свинья везде грязи найдет".
От злости Игорь рассвирепел. Потянул за рукав шубы храпящего, и - его сразу как будто бардой облили.
Захар долго протирал опухшие глаза. Наконец-то открыл их, покрутил лохматой головой и хриплым голосом спросил:
- Сколько времени?
- Петухи поют, сосед!
- Я, утро уже? - никак не верил пьяный.
- Тебе кто в рот наливал, так напился? Забыл, только недавно тебя выгнали?
- Э-э, дружок, сейчас и в Москве министры без дел остались. У меня нет портфеля, руки в кармане таскаю и оттуда мне нечего цапнуть, - оправдывался сторож. Самому, видимо, стыдно было за то, что потерял человеческий облик.
Игорь не успел ответить, как открылась дверь и зашла Роза Рузавина, доярка. Из ее глаз сыпались зеленые искры.
- Ты знаешь, Игорь Николаевич, - начала жаловаться женщина, - кто-то моторы стащил…
- Какие моторы?
- Какие, какие… Какими воду качаем!
Игорь побежал за Розой к домику в конце коровника. Тот был открыт настежь. Двух моторов, которые поставили этой осенью, будто ветром сдуло. Под ногами валялись железки, соляркой забрызган пол. Моторы или стащили, или сторож продал. Одному отсюда их не вынести, видимо, несколько человек приходили.
- Как схватилась, что их нет здесь? - спросил зоотехник.
- Как схватилась… Нужна была вода, а его, Захара, не смогла разбудить.
Когда вернулись к Митряшкину, он уже сидел на голой, непокрытой койке. На его небритом лице было удивление.
- Захар Петрович, как тебе не стыдно? - стал ругать его Игорь.
- Водка, прах бы ее побрал, и коней приводит в бешенство, - оправдывался сторож.
Игорь и об этом слышал. В прошлом году на чьей-то свадьбе мерину с разукрашенной дугой вынесли ведро самогонки, тот выпил, потом полдня на ноги не мог встать.
Захар сказал, что никаких моторов он не продавал, вином его вчера угостили хорошие люди. Провел, мол, в подвал электричество. Игорь не стал расспрашивать, кому он провел - это не его дело. Но по взгляду мужика видел: не врет. Только кто же воры?
С ветврачом Буйнов проверил на вытеле коров, прошли в ту часть коровника, где держались купленные в соседней области племенные телки, и направился в правление. Уже хотел было сесть на молоковоз, который всегда в это время проезжает вдоль села, но неожиданно наткнулся на председателя исполкома райсовета Атякшова.
- Вы, Герасим Яковлевич, хо-хоп! - и сразу всем навстречу. Не с вертолета сошли, и машины Вашей не видно?
- На вертолетах маршалы летают, я только капитан запаса. Что, не ждали? - улыбнулся нежданный гость.
- Приезжающих много, да только пользы от них кот наплакал, - не удержался Игорь.
Атякшов сжал губы, будто откусил горькое яблоко. Потом недовольно посмотрел в левую сторону, откуда белой шапкой виднелась Пор-гора.
"Что, от этого ум у него станет светлее?" - подумал Буйнов. От считал Атякшова отсталым руководителем и всегда удивлялся, зачем держат таких на высоких постах. Район почти загубил. Села опустели. В Кочелае не сосчитать, сколько бездельников. Посвистывают, перебирают бумаги, а на ферму послать некого. Почему бы, например, не продать колхозный скот фермерам? За каждым поросенком и теленком бы следили. Но такие, как Атякшов, разве дадут? Игорь однажды сам слышал на собрании, как председатель райисполкома глаголил: "Скоро мы совершим вторую революцию, у всех новых богачей добро под корень срежем!" Нашелся руководитель района - живет вчерашним днем!
- Идем-ка, друг, по ферме пройдемся, - сказал Атякшов, - посмотрю, что у тебя нового.
Буйнов и здесь не удержался:
- Да Америку, Герасим Яковлевич, еще Колумб открыл. Капиталисты давно новых колес не ставят - все на старых ездят. Мы за ними все спешим, но все равно никак не догоним. Знаете, почему?
- Почему? - резко остановился тот. Засунул в карман шубы снятые варежки, будто голыми руками хотел пощупать это "почему".
- Плохие машины выпускаем. Так поставлено и скотоводство. Когда это было: от двух коров одного племени две доярки надаивают по-разному?
- Выходит, одна из них лучше любит свое дело.
- Нет. "Передовая" доярка держит вместо одной коровы двух. Вторую корову считает нестельной. Вот из-за чего в день надаивает четыре ведра, а её подружки - по два. Здесь нехитрая арифметика.
- Тогда зачем ты назначен зоотехником? - разозлился гость.
- Я, Герасим Яковлевич, слежу за тем, как бы побольше воды во фляги не наливали. И еще - чтоб бычков лучше кормили. Не выйду денек на ферму, и тех впроголодь оставят…
Атякшов спешил куда-то. При обходе коровников он не ругался, но и не услышали от него ни одного слова благодарности. Поговорил, поспрашивал - и снова домой.
Когда его машина (а она стояла в лесочке у Пор-горы, поэтому впотьмах ее не разглядел Буйнов) выскочила на большак, самая пожилая доярка растерянно взмахнула руками:
- Ой, этот начальник не фермерам раздавать телят приезжал?.. - Он ведь всем моим телятам заставил прикрепить бирки!
Игорь улыбнулся. Что скажешь женщине, она, кроме своего села, ничего не видела. Ведь на какую вершину поднимешься, и жизнь тебе такой будет казаться.
* * *
Говорят: от своей судьбы человек никуда не убежит. Моря и океаны, семь стран обойди вдоль и поперек, а если придет смерть - от крошки хлеба задохнешься.
Говорят: все в руках у Инешкепаза, без его воли с головы человека и волос не упадет. Вот поэтому не знаешь, почему мечты рушатся, почему не все в жизни получается…
Говорят: что сделаешь - это твоим будет. Сотворенное своими руками никуда от тебя не уйдет. Оно всегда с тобой - если не рядом, то в мыслях живет.
… Олег Вармаськин был в полусне. Он ангелом плыл по небу и одновременно не мог отделиться от тела. Уж шибко жарко было на печи - всю ночь поясницу прогревал. Другого блаженства и не надо было!
Глаза уже почти закрывались, и здесь он почувствовал, что чем-то его стукнули. Приподнял тяжелую голову - в ногах валялся его мокрый валенок. "Это кто еще смеется надо мной?!"
- Вставай, вор, посадить тебя пришел! - Около порога стоял хозяин дома, Захар. Грудь его тяжело поднималась, сам смотрел на Олега разъяренным быком. На губах пена. - Кому, кикимора, продал колхозные моторы?
- Почему думаешь, что это я их продал?
- Вчера на ферму с друзьями ты заходил. Думаешь, что с похмелья голова у меня не варит?..
Олег спустил голые ноги, наступил на пол. Обул резиновые галоши - и так, в нижнем белье, вышел на крыльцо. К туалету не смог пройти - тропку совсем занесло. Присел за ивовым хлевом, оправился - и вновь в теплый дом.
Захар умывался над лоханью. Зашла с улицы мать. С печурки достала клубочек, спиной прижалась к протертой печке, начала вязать. Словно не чулок вязала, а, казалось, сотни судеб соединяла в одну. А вот если людские судьбы соединить вместе - никаких скандалов бы не было. Река жизни потекла осмысленнее и мудрее!
- Оставь нас, мать, на минутку. У нас мужской разговор.
Когда Окся вошла в переднюю и прикрыла дверь, Захар поднес ладонь к носу и, как при чихании, бросил:
- Где, спрашиваю, краденые моторы?
- Ну, продал, тогда что?
- Тогда, волк, тебя посадят. Если хочешь удрать - сейчас беги. Зоотехник уже в правлении…
Олег, конечно, понял: если узнает об этом председатель колхоза, пальцы в рот не будет класть - всю милицию поднимет. Моторы не иголки, не спрячешь. "Успел или нет увезти их в Урклей?" - молнией мелькнуло в голове у Захара.
Он не знал, что на ферму в прошлую ночь Олег приезжал вместе с Киргизовым. Отвезли моторы в лесничество, тот протянул ему пачку денег и сказал: "Моторы не твои, так что больше не проси". Олег не стал спорить. Моторы еще и продать нужно - краденое не каждый возьмет.
Мысли Олега были о лесничестве. Как встретят, если он там чужой? Самому куда бежать, если самый близкий человек, Захар, выгнал? И здесь Олег решил сесть на ночную электричку и - в Саранск, к другу по тюрьме. Тот, слышал, работает на стройке, и жилье у него есть. Не возьмет - где-нибудь найдет гнездо, чай, не калека…
Торопясь стал собирать вещи. В сумку хотел было сунуть обрез, но Захар остановил:
- На чужое добро не зыркай. Разбогатеешь - сам купишь.
Разбогатеет… У Олега денег навалом, вот только как их взять с кочелаевской сберкассы, ведь кругом глаза людские? Как-нибудь уж потом, когда всё позабудется…
Окся напуганной курицей закудахтала. Как же, умершей сестры сын покидает их! Польза от него была, конечно, невелика, да ведь сын родной сестры. С Захаром кормили-поили его задаром, но все равно родная кровь, жалко. Вынесла последний кусок сала - и в мешок Олегу. Ешь, о своей тетке не забывай! Плохого она тебе никогда не желала, даже тогда, когда похоронные деньги вытащил…
Вышел Олег на улицу - и сразу повеселел. Не день стоял перед ним, а Божий подарок. С деревьев таял иней, солнце ослепляло глаза. Хороший денек, да по селу не пойдешь. Увидят.
Надел лыжи, поехал по задворкам. Надумал зайти в лесничество, к Киргизову. Оттуда к электричке выйдет. Поест, отдохнет - и в дорогу. А, возможно, сам Захар Данилович на "Ниве" отвезет на соседнюю станцию, где вармазейских не встретит. По-волчьи убежит. При напоминании этого слова, вновь вспомнил Захара. Смотри-ка, прозвища еще может придумывать, тупомозглый…
Дошел до опушки леса, здесь неожиданно встал перед ним Коль Кузьмич. На дрова сухие ветки рубил. Сейчас он на ферму сено возит.
- Ты гуда, Олег? - снял он рыжую собачью шапку, а сам улыбался, словно ему положили в карман гостинец.
- Счастье искать, Коль Кузьмич. Не пойдешь? - засмеялся Вармаськин.
- Не бойду, Олег, не бойду. Мне сегодня бред бодарок обещал.
- Председатель что ли? Какой подарок?
- Гакой, гакой? Новую лошадь обещал на лето. Вновь пастухом буду.
- А-а, тогда, Коль Кузьмич, до новой встречи! - бросил Вармаськин.
Через час Олег подходил к Лосиному оврагу, где прошлой весной, в марте, завалил двух кабанов. Олег хотел было остановиться и перекурить, но вспомнил, что время терять нельзя и направился напрямик через лес.