- Это как буяню? - насторожилась Феня Солнышко.
- На все село, вот как!
- Это где же я буяню?
- В магазине.
- Ой, это с Гуськовым-то? - вскрикнула Феня Солнышко. - Да если хочешь знать, Николай Семенович, этого гуся еще не так надо потрошить! У нас чайника нет, а он не продает, под прилавком держит! Это хорошо?
Зима открыл дверцу машины и вытащил ярко блеснувший на солнце медный чайник.
- Этот?
Бригада грянула разноголосо и восхищенно, а Феню точно смахнуло ветром с саней. Обеими руками она схватилась за чайник.
- Отобрал?
- Купил…
Какое-то время вокруг Зимы стоял озорной ребячий гвалт, а чайник переходил из рук в руки. Заметив, что сияющая Феня Солнышко отсчитывает на ладони серебряные монеты, Зима остановил ее:
- Ты это оставь! Дарю бригаде.
- На новоселье, да?
- На новоселье! Без всякого смеха!
И опять с минуту весело шумела вся бригада.
- Чай в степи - великое дело! - сказал Зима. - И в холод и в жару - одно спасение. Это вы сами скоро узнаете. Газировкой в степи не торгуют, а вода у нас почти везде солоновата.
- Меня с вашей воды так и рвет! - заявил Костя Зарницын. - Пока пьешь холодную, еще ничего, вроде незаметно, терпеть можно. А как согреется в животе - одно мучение! Воротит, как на палубе! Так что я не очень-то о чае горюю. Как его пить, горячий да соленый?
- Киргизы, так те сами подсаливают чай, - вставил Ванька Соболь. - Стало быть, полезно! Да оно и верно: в жару очень на соленое тянет.
- Погоди, и он подсаливать будет! - сказал Зима.
- Нет уж, этому не бывать! - даже загорячился Костя Зарницын и неожиданно припомнил Зиме первую встречу с новоселами в Барнауле. - Вы вот тогда, в Барнауле-то, здорово хаяли свой район, а почему не сказали, что вода у вас соленая? Схитрили? Нет, схитрили! Если бы сказали правду, меня бы на аркане сюда не затащили! От этой вашей солонины меня… Ик-ик! Граждане, дай дорогу! Дай дорогу!
- Стало быть, чересчур много в тебе, Костя, соли, - заметил Ванька Соболь. - Ты вроде бы усолел, как огурец, и организм больше не требует… На заводе станочек работал, а ты за ним поглядывал! А вот в степи как сойдет с тебя пот ручьями, так и потянет тебя на соленое!
- Отвяжись! - крикнул со стороны Костя.
- Ну что ж, друзья, посидим покурим? - предложил Зима и полез на сани. - Как дорога? Как тащитесь?
- Плывем, - ответил Багрянов.
- Ну, а как наша степь? - спросил Зима парней, задымивших в это время папиросами. - Нравится?
Все промолчали и стали оглядывать степь,
- Пусто очень: земля да небо, - ответил Бе-лорецкий.
- Не пусто, а просторно, - возразил Зима.
- Очень уж просторно!
- Очень! - вдруг согласился Зима. - Большое раздолье! Здесь всему вольная воля. В степи заря так заря: в полнеба; гроза так гроза: как ударит, полмира оглушит и ослепит; буря так буря: как надвинется черной тучей, сердце захолодеет. Всему здесь простор, всему приволье!.. Но где просторно, там приятнее, легче и лучше работается!
- Намек? - подмигивая, спросил Костя Зарницын.
- Намек! - подтвердил Зима. - Не нравится?
- Да нет, ничего… Намек дельный.
- Там, где просторно, действительно работать хорошо, - согласился Леонид. - Но дадут ли нам возможность работать хорошо на этом степном просторе?
- Понимаю, - сказал Зима, и лицо его потемнело от прилившей крови. - Директор нехорошо поступил, нехорошо! Ему уже сказано… Но ведь он, друзья, тоже новосел, он тоже учится работать в деревне.
Его тут же заглушили голоса парней:
- Плохо учится! На двойки!
- Почему он как цепной пес? Мы ему кто?
- Ему один Деряба хорош! - Они одной масти: рыжие!..
- Ну, попадись мне это мурло!
- Хватит! Довольно! - осадил Леонид расшумевшихся ребят и обратился к Зиме: - Спасибо, Николай Семенович, что догнали, а то, признаться, всю дорогу тошно было…
Зима соскочил с саней.
- Трогайте! До новой встречи!
- Приезжайте в степь! - пригласил Леонид.
- Чаем угощу! - пообещала Феня Солнышко.
Пока Зима разговаривал с ребятами, Ванька Соболь обследовал лед на Черной проточине. Увидев его в мокрых сапогах, Леонид спросил:
- Ну, как?
- Вчера держал и сегодня выдержит!
- А где же летняя дорога на Лебяжье?
- Степью. Вокруг озер.
- И много лишнего?
- Километров сорок…
- Ого!
В воздухе внезапно раздался свист и шум. Могучий сокол-сапсан, самый быстроходный из хищников, сложив крылья, со всей силой ударил с высоты, прицелясь на стайку тяжелых крякв, тянувшихся над Черной проточиной из бора в степь. Перепуганные утки с криком бросились в ближние камыши, но сокол все же сшиб крупного селезня и, взмахнув несколько раз крыльями, понес его в сторону, а в текучем воздухе над проточиной замельтешило, засверкало нарядное брачное перо…
- Сбил, стервец! - с досадой воскликнул Леонид.
- Ты пусти сначала тракторы без саней, - посоветовал Зима. - Для разведки.
- Так и сделаю…
Первым повел свой трактор Григорий Холмогоров, крутолобый парень с добрым, но серым лицом, отчего казался старше своих лет. Это был смелый, но сдержанный, осмотрительный, деловой парень - со всеми главными качествами разведчика. Ответив бригадиру на его приказ кивком головы, он спокойно спустился к проточине, вышел на лед и не спеша двинулся вперед. На противоположный берег проточины, за которой лежали уже лебяжьинские земли, он вышел под шумные хлопки в ладони и радостный гай всей бригады.
Вслед за Холмогоровым через проточину двинулся на своем тракторе Виталий Белорецкий.
Бригада и его наградила аплодисментами и одобрительными возгласами, когда он заслужил это, но уже гораздо в меньшей мере: всем стало ясно, что, ничего особенного на проточине не происходило. Ванька Соболь даже крикнул:
- За что тут хлопать-то? Дай дорогу!
Он быстро и лихо перетащил свои тяжело нагруженные сани по льду проточины. Вся бригада, окончательно убедившись, что опасения были напрасны, шумной толпой побежала следом, расплескивая на льду лужицы, и, пока Соболь, минуя разведчиков, опять занимал первое место в колонне, высыпала на другой берег.
- Давай смелей! Не задерживай!
- Гони-и-и!.. - полетело с той стороны.
С посветлевшим взглядом, потрогав ладонью грудь, Леонид сказал Зиме:
- Ну, отлегло!..
Уже без всякой тревоги он проводил Костю Зарницына с санями, Владимира Белоусова с вагончиком и, наконец, Репку с голубым баком для горючего… Распрощавшись с Зимой, он с улыбающимся лицом, радуясь удаче, пошел вслед за Репкой, который уже двигался по льду проточины. И вдруг, пронзая сердце Леонида, впереди раздался оглушительный, знакомый с детства треск, и огромный бак, закрывавший от его взгляда трактор, полез куда-то среди запрыгавших вокруг льдин, а в разные стороны от него - до берегов и камышей - хлынула пенистая вода…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I
У синеватого мыса соснового бора, от которого уходила вдаль чистая, беспредельная степь, показалось Лебяжье. Когда-то это было большое и красивое село; теперь оно стало, может быть, самым неприглядным и неприютным в степном Алтае.
В Лебяжьем не осталось ни одной целой улицы: нигде не видно было больше десяти домов в ряду, чаще всего они стояли в одиночку среди пустырей, над которыми возвышались покинутые хозяевами старые, полузасохшие тополя, отчего все село казалось разбитым на отдельные хутора и заимки. В большинстве это были крестовые или пятистенные дома старинной рубки, покосившиеся или вросшие в землю, почерневшие, должно быть, насквозь от времени и сырости, с высокими завалинками и нередко с прогнившими тесовыми крышами, покрытыми мшистой плесенью с северной стороны. Лишь у некоторых из них сохранились резные наличники - чудо мастеров топора и пилы - да вкривь и вкось висели филенчатые ставни с едва приметными следами красок: в былое время они сверкали всеми цветами радуги. Но среди этих черных домов, от которых веяло стариной, там и сям виднелось жилье недавней стройки. Это были избенки, сколоченные из старья и утепленные камышом, приземистые саманушки и даже плетенные из вербняка халупы, обмазанные глиной с коровяком; у всех у них были крохотные оконца и плоские крыши, над которыми торчали невысокие трубы. Поблизости от жилья, а то и рядом стояли крохотные сарайчики и клетушки, зачастую с голыми стропилами, а вокруг торчали из снега, да и то не везде, шаткие оградки из хвороста.
Село стояло на песках, как и бор, что был рядом, и потому снега в нем таяли особенно быстро. Здесь уже повсюду сильно осели грязные, запыленные золой и гарью сугробы, обнажились кучи навоза, бугры и надувы с высокими кустами волоснеца (песок неудержимо двигался через село с запада на восток) и во все улицы разлились желтые лужи. Со всех крыш, особенно на солнцепеке, текли ручьи; все постройки пропитались влагой. И оттого, что в селе уже вовсю хозяйничала весна воды, издали оно казалось особенно мрачным среди степи, все еще сверкающей белизной..
Ванька Соболь, ведущий головной трактор бригады, счастливым взглядом, слегка подрагивая от волнения и частенько порываясь вперед, осматривал родное село. Оно было таким, каким он привык видеть его прежде, а потом и во сне, каким он любил его с детства, и потому оно не показалось ему убогим и сирым. Оно было его самой дорогой родиной и всегда, даже в самом плачевном виде, оставалось для него красивейшим в мире.
Выглянув из кабины, он радостно крикнул:
- Вот оно, Лебяжье!
Однако молодые новоселы смотрели на Лебяжье другим взглядом. Они повидали уже много сел на Алтае, хороших и плохих, богатых и бедных, но впервые увидели такое жалкое село. Они не любили его и не могли пока любить, и мысль о том, что отныне им придется здесь жить, до боли сжала их сердца. Все они вдруг примблкли, будто птицы перед непогодой, а у кого-то из девчонок даже слезинка засверкала на щеке…
Из села навстречу колонне выскочила верхом на серой гривастой лошадке Галина Хмелько. Она уже знала о беде на Черной проточине: из За-лесихи ей звонил час назад Зима; он вернулся туда с Репкой, который, спасая свой трактор, довольно долго работал в ледяной воде. Осадив перед трактором Ваньки Соболя своего маштака, Хмелько озабоченно крикнула:
- А где Багрянов? Там остался?
- Там, - ответил Соболь, вылезая из кабины.
Хмелько слегка нахмурилась и немного помолчала, закручивая поводья на луке седла.
- И здорово там трактор засел?
- Намертво.
- Своими тракторами так и не взяли?
- Ни с места! Слабы.
- Сейчас выйдут два дизеля и машина, - сказала Хмелько и, оглянувшись на Лебяжье, добавила: - Вон они, уже идут!
- Тросы взяли? - спросил Соболь. - Все взяли.
Вновь нахмурясь, Хмелько спросила:
- Кто же теперь-то в воду полезет?
- А кто больше? Сам.
Сорвав поводьями маштака с места, Хмельно крикнула:
- Давай за мной!
Минуя Лебяжье, Хмельно провела колонну снежной целиной на его северную окраину, к небольшому хуторку из нескольких саманушек и халуп: отсюда начиналась дорога, по которой через день-два бригада должна была уйти в степь.
Под вечер Ванька Соболь, в темно-синей бобриковой тужурке и начищенных хромовых сапогах, чисто выбритый, чем-то едва приметно встревоженный, с важностью проходил по родному селу, изредка бросая по сторонам зоркий, охотничий взгляд.
Ванька Соболь уже знал, что его возвращение в Лебяжье вызвало самые разноречивые толки, да и не мудрено: ведь он вернулся в село первым из тех сотен лебяжьинцев, что покинули его за четверть века. Одни рассуждали в том смысле, что Ванька - шальной, непутевый парень, и его возвращение - очередная его причуда; другие уверяли, что хитрый парень приехал только потому, что обзарился на деньги, а дай срок - вновь сбежит в город; третьи намекали, что Ваньку вернули в село лишь сердечные дела… И только очень и очень немногие верили, что Соболь возвратился с тем, чтобы всерьез работать в Лебяжьем, и возвращение его расценивали как знаменательное начало обратного движения лебяжьинцев на родные земли. Но ни заглазные толки и пересуды, ни ехидные вопросы встречных сельчан не смущали Ваньку Соболя: не из того он был десятка, чтобы терять самообладание по ничтожным причинам.
Ваньку Соболя тревожила лишь встреча с Тоней Родичевой и ее семьей, и он сердцем чуял: тревожила не напрасно. Здесь обстоятельства для Ваньки были так сложны, что могло помочь, пожалуй, только чудо.
…Открыв калитку во двор Родичевых, Ванька Соболь тут же, неожиданнее, чем предполагал, увидел Тоню; она вышла из сеней словно бы нарочно навстречу ему, с пустыми ведрами в руках. Увидев Соболя, она вдруг замерла на крыльце и быстро, со звоном опустила оцинкованные ведра… "Все пропало!" - обомлев в суеверном страхе, подумал Ванька. Но еще более оробел он, когда разглядел Тоню. Господи, и что только может сделать природа с семнадцатилетней худенькой, глазастой девчонкой за два года! Теперь это была крепкая, статная девушка, с высокой грудью, с тяжелыми темно-русыми косами, сложенными кренделем; ее полненькое, мягко очерченное лицо, тронутое ранним загаром, на удивление очень украшали, веселили и делали на редкость милым реденькие золотистые веснушки - без них она, вероятно, была бы обычной. И не остренькие, озорные глазоньки, какие виделись Ваньке во сне, а большие ясные очи освещали ее лицо. Все бледнея и бледнея, она стояла на крыльце, и Ванька Соболь, не в силах оторвать от нее восхищенно-растерянного взгляда, с трепещущим, обмирающим сердцем подумал: "Чистая царица! Прямо с картины!"
Немалых трудов стоило Ваньке Соболю собраться с духом. Не один раз он в замешательстве переступил на месте, пока смог-таки наигранно весело крикнуть:
- Собака-то у вас, хозяйка, дома?
- А что? - спросила Тоня насмешливым голосом, но без улыбки. - Или попроведать ее зашел?
- Вот выдумала! Боюсь, покусает!
- Не покусает, она с ребятами убежала… Поняв, что ему не очень милостиво, но все же
разрешено войти, Ванька Соболь еще более осмелел и направился к крыльцу, со звериной осторожностью трогая легкими сапогами землю; его чернявое лицо сильно потемнело от прилившей крови.
Наблюдая за Соболем, Тоня про себя отметила, что он гораздо старше на вид, чем был до отъезда из Лебяжьего: линии его суховатого лица стали резче, губы - тверже и суше, взгляд - острее и глубже. Все это сильно мужало его, делало чужим и далеким. Но вот он остановился у крыльца и поднял на нее вороненые до блеска глаза - и Тоня тут же, точно при вспышке молнии увидела его прежним… Часто бывает так: откроет девушка сундук, начнет перебирать свои слежалые наряды, и вдруг пахнёт от какой-нибудь кофты любкой или мятой, и тогда, с изумлением вдыхая чудом сохранившийся запах, она за короткие секунды до мельчайших подробностей вспомнит прошлое.
Он сказал протяжно, со вздохом:
- Здравствуй, Тоня! Не узнала?
- Здравствуй! - слегка потупясь, шепотом ответила Тоня, с каждой секундой все более узнавая прежнего Ваньку Соболя и второпях не в силах разобраться в своих чувствах от этой встречи. - Значит, явился?. Набегался? - спросила она вдруг, давая волю своей давнишней девичьей обиде. - А совесть-то где потерял? Не скажешь?
- Зачем говоришь так? - сдержанно и негромко спросил Ванька Соболь. - Совесть как была при мне, так и осталась. Где я ни пропадал, а ее не промотал!
- Не вижу я совести в твоих глазах, - сурово выговорила Тоня.
- Смотри спокойнее - увидишь!
- Зачем же ты пришел, если совесть при тебе?"- уже гневно спросила Тоня. - Я за тебя не просватана! Увидят люди, что скажут?
- Дело у меня, - твердо, ответил Соболь.
- Какое же у тебя может быть дело ко мне?
- Не к тебе, а к матери… Волей-неволей, а пришлось пустить Соболя в дом.
Мать Тони Лукерья Власьевна, когда-то красивая дородная женщина, состарившаяся до срока, была измучена и озлоблена тяжелой жизнью. Ее муж, искалеченный на войне, умер года через два после возвращения в село, оставив на руках несчастной жены своего немощного отца-старика и троих детей, одного из них грудного. Немало пришлось Лукерье Власьевне хлебнуть горя горького в тяжелые послевоенные годы, когда колхозное хозяйство пришло в упадок! Она не могла, как другие, бросить все и бежать со своей семьей в город. Вначале она завидовала тем, кто бежал, но со временем стала ненавидеть их: ведь их долю работы приходилось взваливать на свои натруженные плечи тем, кто оставался в селе! По этой причине так же, как всех беглецов, ненавидела она и Ваньку Соболя. К тому же от Лукерьи Власьевны не могло скрыться, что ее любимица Тоня на заре своего девичества крепко полюбила непутевого парня и, когда тот, зная об этом, все же сбежал в город, долго горевала. "От такого счастья, обормот, сбежал!" - бывало, кручинилась и негодовала Лукерья Власьевна, до глубины души оскорбленная за свою дочь. Узнав сегодня, что Соболь неожиданно вернулся в село, она готовилась при первой же встрече без всякой пощады высказать ему все, что думалось о нем два года. И вдруг - вот он, на пороге, явился сам, расправляйся как надо!..
Пробурчав что-то невнятное в ответ на приветствие гостя, Лукерья Власьевна пододвинула ногой в его сторону табурет, а когда Ванька Соболь, не ожидая особых приглашений, уселся на него близ двери, она спросила в песенной манере, предвкушая близость долгожданной расправы:
- С чем же хорошим припожаловал, добрый молодец, в наш дом? Кажись, и делов-то никаких у тебя тут нету?
- Без дела бы не зашел, Лукерья Власьевна, - предельно мирно ответил Соболь, не торопясь, однако, выкладывать свое дело и всячески стараясь сохранить только что с трудом обретенное спокойствие.
Лукерья Власьевна присела у стола.
- Только явился, и сразу оказалось дело до нас? - спросила она, заговорщицки поглядывая на Тоню, вставшую с высоко, оскорбленно поднятой головой у косяка двери. - Небось и срочное? - добавила она с кривой, невеселой улыбкой на сером, усталом лице, видимо уверенная в том, что уже приперла беглеца к стенке.
- Срочное, - не моргнув глазом, ответил Соболь.
- Может, и очень важное?
- Очень…
- Слыхала, Тоня? - Лукерья Власьевна, не утерпев, даже коротенько. засмеялась, наслаждаясь явным своим преимуществом в разговоре с гостем. - Какое же, интересно знать, у тебя дело?
Кажись, ничего и не оставлял у нас, когда ударился в бега за хорошей жизнью?
- Зря вы, Лукерья Власьевна, корите меня за то, что я сбежал отсюда, - как и вначале, очень мирно ответил Ванька Соболь. - Сами знаете, до меня половина села сбежала! И даже, как мне помнится, кое-кто из ваших родных. Верно, да? А ведь я, если на то пошло, крепче многих держался и сбежал, можно сказать, самым последним… Опять же и вернулся самым первым! Выходит, я еще получше других!
- Хвались, хвались! Конечно, самый что ни на есть сознательный! - с издевкой воскликнула Лукерья Власьевна. - Бросил трактор в борозде-и давай бог ноги! А мы тут как окаянные за всех вас гни хребты! Через таких вот, как ты, все хозяйство рухнуло!
- Не мы здесь виноваты, - угрюмо возразил Соболь.
- А кто же?
- Поищите виновных в другом месте.