- Молоды вы, Багрянов, и горячи, - с сожалением заговорил Краснюк. - Вы думаете, это так просто - прогнать Дерябу? Да кто это позволит нам? Разве можно гнать людей, приехавших на целину? За что гнать? За пьянство? За карты? За драки? Оторвались от дома, получили волю да большие деньги - вот и закрутило. Молодо-зелено… Выйдут в степь, возьмутся за дело и забудут о пьянстве.
У Леонида даже упали руки.
Он уже знал, что Илья Ильич Краснюк - непонятный и трудный человек. Работа в МТС была для него дремучим лесом, в котором он плутал безнадежно. Все отлично понимали, что это не вина, а беда Краснюка, как и многих других городских людей, едущих теперь работать в деревню, а потому осторожно и бережно учили его и в дремучем лесу находить верный путь. Но странное дело: вместо того чтобы вызывать чувство благодарности, всякая дружеская помощь в работе неизменно вызывала у Краснюка раздражение. "Самолюбив! - с огорчением говорили о нем на станции. - Нетерпим!" Решительно на все Илья Ильич смотрел своим особым взглядом и видел все в особом, непривычном для других свете. По этой необъяснимой причине своевольный Краснюк, отвергая дружеские советы, очень часто принимал совершенно неожиданные, никому не понятные решения, и, конечно же, нередко во вред делу и себе.
Зная такое о Краснюке, Леонид готов был услышать от него все, что угодно, но при этом, однако, не допускал мысли, что он будет как-либо оправдывать и защищать Дерябу, который пользовался в Залесихе дурной славой. Это было сверх всяких ожиданий.
- Что же вы думаете? - едва сдерживаясь, заговорил Багрянов. - Вы серьезно думаете, что Деряба, когда выйдет в степь, исправится и станет настоящим человеком?
- Станет! Уверен! - воскликнул Краснюк. - Работа лечит.
- Сегодня у него тоже была работа!
- Но не было еще чувства должной ответственности.
- Почему же вы уверены, что оно появится у Дерябы в степи?
- Его рождают большое дело и большое доверие!
По всему выходило, что Краснюк вроде бы и прав: в нашей жизни немало примеров того, как именно большое доверие исцеляло людские пороки. Но Багрянов не зря целую неделю внимательно наблюдал за Дерябой.
- Вы ошибаетеь, товарищ директор! - сказал он Краснюку, поглядывая на него исподлобья. - Деряба не из тех, кого по молодости закрутило. Правильно, Репка?
- Он сам кого хочешь закрутит! - пробурчал в ответ Тимофей Репка. - Самый нахальный паразит, вот он кто! Гнать его надо! Думаете, зачем он сюда поехал? А чтобы около молодых да глупых, которых закрутило, нагреть себе руки.
За месяц он всех здесь обобрал. Сколько в его карманы денег утекле, вы знаете? Все от него стоном стонут. И все боятся его…
- Почему нее боятся? - недоверчиво спросил Краснюк.
- Он все может.
- Ну, знаете ли, - . поморщился Краснюк, - все это только подозрения! А подозрительность - плохой помощник в оценке людей.
Опять выходило, что Краснюк вроде бы прав, но это не только не поколебало, но внезапно еще более укрепило мысль Багрянова добиться изгнания Дерябы. Разговор с директором чем-то точно раскалил неприязненные чувства против Дерябы, и теперь Багрянов знал, что он никогда не отступит от своего замысла.
- Значит, не желаете расстаться с Дерябой? - переспросил он отнюдь не любезно.
- Представьте, не желаю! - с вызовом ответил Краснюк.
Только теперь Леонид, откинув с правого бока уток, осторожно достал из кармана ватника финский нож Дерябы и положил его на угол директорского стола.
- Что это за нож? - быстро спросил Краснюк.
- Это нож Дерябы! - сверкая белками глаз, с горячностью ответил Леонид.
- Ну и что? Где вы его взяли?
- Этим ножом он хотел убить Репку.
- Во время драки? А кто видел?
- Я видел.
- Расскажите…
У Краснюка, когда он выслушал Багрянова, особенно долго и презрительно подергивались губы и ноздри.
- Слушайте, молодой человек, - заговорил он затем со снисходительной улыбкой, - мне все ясно: у вас нет никаких доказательств против Дерябы. Чем вы докажете, что это его нож? Найден там, где стоял Деряба? Ну и что? Этого же мало! - Он подумал и, пользуясь случаем, решил окончательно добить горячего, нелюбимого парня. - Так что зря вы хотели удивить меня этим ножом! Он не производит на меня никакого эффекта.
- Вы что, вы еще смеетесь? - сузив глаза, сквозь стиснутые зубы крикнул Багрянов и левым плечом подался на директора. - Не производит? А вот так - производит? - Он вдруг схватил со стола нож и, слегка ощерив зубы, вскинул его над4 грудью Краснюка.
Мгновенно побелев, Краснюк застонал, как стонут немые, мучительно пытаясь заговорить, с обезумевшим взглядом отшатнулся назад и, оказавшись у дивана, опрокинулся навзничь. Только здесь, быстро замахав красноватыми веснушчатыми руками, он с трудом осилил свой недуг и закричал:
- Стойте, стойте!.. Что вы делаете?
- Теперь произвел? - тяжело дыша, с ненавистью спросил его Багрянов. - Ну как, хорош эффект? Нравится? Только знайте: Деряба это делает всерьез…
- Вы ответите… - ослабевшим голосом произнес Краснюк с дивана.
- За что? За эффект?
- За нападение…
- У вас нет никаких доказательств!
Пряча нож обратно в карман, Леонид бросил Репке:
- Пошли отсюда!
- Нет, погоди, - ответил Репка и выступил вперед. - Раз такое дело, - заговорил он, обращаясь к Краснюку, который торопливо обтирал платком вспотевшее лицо, - я не желаю оставаться у Дерябы. Увольняйте! Вот и все! Мне еще жить охота!
- Хорошо, хорошо! - согласился Краснюк.
- Тогда вот что, товарищ директор… - вновь заговорил Леонид, но уже обычным тоном. - Назначьте меня на его место!
Несколько секунд Краснюк с изумлением всматривался в Багрянова. Так и не отгадав, какие же новые планы зародились в голове надоедливого москвича, но втайне радуясь случаю избавиться от него, он ответил быстро:
- Что ж, я согласен…
- Когда будет приказ? - спросил Леонид. - Утром.
У крыльца Леонида нетерпеливо поджидала толпа молодежи. Из чьих-то рук он тут же получил свое ружье.
- Прогонят? - спросили его из толпы.
- Сам уйдет, - ответил Леонид.
У окраины Залесихи Леониду встретилась Светлана. Она не шла, а бежала, едва успевая вовремя различать в синих сумерках ухабы на изрытой тракторами дороге, и когда узнала Леонида впереди шумно разговаривающей толпы парней, едва не вскрикнула от радости. Зная, как она все еще стесняется встреч, особенно на людях, Леонид незаметно схватил ее за пальцы левой руки и повел в село, и, только когда почти вся толпа разбрелась с дороги в стороны, ласково попенял:
- Зря ты, маленькая, встревожилась!
- Зачем ты связался с ним? - спросила Светлана.
- Он оскорбил меня…
- Когда? Чем?
- Тем, что приехал сюда, - ответил Леонид: - И пока он здесь, я всегда буду считать себя оскорбленным. Пусть не касается грязными лапами нашего дела!
- Но зачем же его бить? Разве нельзя без этого?
- Никак нельзя! - решительно ответил Леонид. - Такие, как Деряба, считаются только с грубой силой. Где их боятся и дают им волю, там они наглеют без всякого предела, где не дают им спуску, они трусливы, как шакалы! Да и откуда у них взяться храбрости? Храбрыми становятся только в честном бою.
- Деряба здесь не один, - заметила Светлана. - Теперь ты и будешь драться с ними каждый день?
- Я драться не люблю, а если потребуется, бить их буду. У меня хватит на них силенок! И потом я здесь тоже не один! Что поделаешь, если на таких, как Деряба, пока никакой управы нет?
- Да ведь они житья тебе здесь не дадут!
- Неправда! Мы им житья здесь не дадим!
Некоторое время Леонид шагал молча, незаметно для Светланы сжимая кулаки, потом, вздохнув, с огорчением продолжал:
- Да, ты права, таких, как Деряба, на целине оказалось немало… Не ожидал! Хотя зачем удивляться? Вот мы смотрим на весенние потоки… хороши? Залюбуешься! Не нарадуешься! А приглядись, сколько они несут разного хлама? Так и здесь. Только этот хлам не в счет: все равно потоки хороши!
У дома, где жила Светлана, Леонид остановился, сказал:
- Я к вам…
- Мне стыдно будет, - возразила Светлана.
- Куда же мне с дичью?
Подружки Светланы встретили Леонида такой стрекотней, что хоть уши затыкай, в момент расхватали всю дичь и принялись за дело - по всей кухне полетело перо. Леониду пришлось тем временем отвечать на десятки вопросов об охоте и рассказать, какой породы убитые селезни и утки… Но его все больше и больше тревожили мысли о таких людях, как Деряба, - они торчали в мозгу, как занозы. Ощипывая в кругу девушек нарядного крякового селезня, он вдруг и здесь повел речь о том, что его взволновало.
- Любую птицу узнаешь по полету, а вот человека - по тому, как он смотрит на труд, - сказал он сумрачно. - Если воротит хотя бы немножко свою морду от честного труда, вот и видно все его нутро!
Светлана тихонько попросила: - Успокойся. Забудь.
- Не забывается, - ответил Леонид. - Да, какое ведь странное дело! У нас каждому человеку вольная воля: выбирай дело по душе, по уму, по силам… Чего же, казалось бы, еще надо?
О чем еще мечтать? Трудись, где хочешь, и живи на радость себе и людям! Так нет, многих такое вольготное житье не устраивает. Видите ли, им вообще не хочется работать. Им нравится безделье. Им хочется жить легкой жизнью… И ведь живут! Приглядитесь-ка, сколько в одной Москве околачивается таких бездельников! Одни годами "ищут" работу, хотя ее всюду по горле, а пока торгуют из-под полы, околачиваются в очередях, чтобы перепродать ходкие товары… Другие, у которых заботливые папы и мамы, годами и не думают о работе… Они развлекаются. Стаями. День и ночь. Да почему на всех вот таких. смотреть сквозь пальцы? Пора заставить их трудиться. Труд должен быть обязательным для всех, кто может трудиться. А не желаешь - вон из общества! Не путайся под ногами! Не мешай другим работать! Не жри даром наш хлеб! Не пользуйся нашими благами!
Одна из девушек заметила невеселым тоном:
- На это ведь особый закон надо.
- Надо закон - давай закон! Только наше общество должно быть очищено от всех паразитов и хищников! Раз и навсегда!
- Очистишь, а там другие подрастут.
- А вот заодно надо сделать так, чтобы больше уж они не подрастали! - ответил Леонид и продолжал убежденно, горячо: - Надо всех, решительно всех, без исключения, приучать к труду с детства. Да не на словах, а на деле… И дома и особенно в школе. Разве это порядок, когда люди по пятнадцать лет подряд учатся, не видя света белого, наживают лысины за книгой, а ничего делать не умеют? При лучшем исходе это несчастные люди: они долго будут мучиться оттого, что не умеют и не любят делать самое простое в жизни… При худшем исходе это будущие паразиты, тунеядцы и хищники. Самые различные… Их ведь десятки пород! До каких же пор они будут плодиться в нашем обществе? Надо сделать пк, чтобы каждый, кто родился в нашей стране, с малых лет брался за посильный труд и любил его потом всю жизнь! У нас трудовое общество и всегда будет трудовым! Я не знаю, какие тут нужны законы, а только дальше так жить нельзя: паразитизм, тунеядство и хищничество надо лишить всякой почвы в нашей стране! Пора. Вон сколько живём при советской власти!..
Светлана с тревожным удивлением следила за Леонидом, и у нее сильнее обычного колотилось сердце: впервые она видела Леонида таким разгоряченным, напористым, шумным и впервые поняла, что у него будет нелегкая жизнь на целине…
II
В этот вечер, впервые за все время жизни в Залесихе, Степан Деряба не появился со своими закадычными дружками в чайной. Сразу же после драки, внезапно развенчанный и опозоренный, он под восторженный хохот молодежи, озираясь по-волчьи, скрылся в ближнем переулочке - жил он в пустовавшем доме…
Жестоко и безраздельно властвовал Деряба во всей Залесихе. Он держал в поклонении и страхе не только молодых новоселов, но и многих старожилов, которым в диковинку были современные столичные "варнаки". Никто, бывало, пикнуть не смел перед ним, воистину всесильным самодержцем Залесихи! И вдруг этот бунт, этот позор… Все кончено! Все в прах! Теперь властвовал и гремел на все село радостный хохот презренной, почуявшей волю безусой толпы!
Было отчего задуматься Дерябе…
Встревоженные дружки-приятели захлопотали на весь дом, всячески стараясь услужить "шефу" и поднять его настроение. Они в два счета завалили перед ним весь стол разной снедью. Васька Хаяров, оживленно потерев руки, тут же схватил бутылку с водкой и, собираясь выбить пробку, заботливо осведомился:
- Ну, что ж… значит, дерябнем?
- Дурак! - мрачно отозвался Деряба. - Думаешь, наша фамилия произошла от этого самого слова?. Свистун! Деряба - птица…
- Певчая? - виновато осведомился Хаяров,
- Конечно, еще спрашивает! Всем дроздам - дрозд.
Васька Хаяров изумленно свистнул.
- Не свисти! - одернул его Деряба. - Не люблю!
Осушив залпом стакан водки, Деряба сплюнул под стол и стиснул лоб пальцами левой руки…
У Степки Дерябы выдалось корявое, суковатое детство.
В тридцатые годы отец Степки, сбежав из колхоза, прижился на одной из станций Казанской дороги - в дачной местности под Москвой. Отец немного знал плотничье дело, а вокруг вдоволь было работы: именитые москвичи, имевшие немалые деньги, азартно гнездовались по лесам - строили дачи. Перед самой войной отец купил крохотную комнатенку в частном доме близ станции, который за многолюдье и невероятнейшую архитектуру, долголетний плод многих совладельцев, называли "Шанхаем", и на новоселье, произнося тост, с гордостью объявил, что теперь-то его род пустил корень в московскую землю. Погиб Деряба-отец на третий месяц войны, оставив несчастную жену, не знавшую никакого ремесла, и троих детей во главе с одиннадцатилетним долговязым, нескладным Степкой.
Много горя хлебнула осиротевшая семья. Несколько лет тянулось ее нищенское, голодное житье. Выбиваясь из сил, мать работала на разных тяжелых и грязных работах около станции, а получала ничтожный заработок: его не хватало, чтобы прикупить на рынке для детей хлеба. Ничего, кроме черной корки да какой-нибудь теплой заварухи из крапивы или очисток, они и не видели.
Хороший, сердечный, заботливый был парнишка Степка Деряба. Сколько пролил он втихомолку слез, видя, как страдает и убивается мать! В первый же год войны он бросил школу и стал всячески помогать матери держать и кормить семью. Но что мог делать мальчишка? Прежде всего Степка взял на себя заботы об отоплении комнатенки. Он сшил специальную сумку и вместе с друзьями из "Шанхая" стал ежедневно таскать со станции домой уголь да в придачу для растопки то доску, то бревешко… В комнатенке потеплело, сестренки вылезли из-под вороха тряпья на кровати, где сидели всегда, как звереныши, голодно зыркая по сторонам, а у матери, почерневшей от горя, заблестели счастьем глаза. Со временем, осмелев, за компанию со всеми "шанхайцами", Степка стал тащить со станции все, что попадалось под руки и годилось на прожитье. Однажды ребятишки нашли у раскрытого вагона брошенный спугнутыми ворами разбитый ящик вермишели, а затем и сами залезли в вагон… Мать ревела навзрыд, но суп с вермишелью варила. А потом и пошло: все, что плохо лежало, вмиг оказывалось в ловких руках Степки Дерябы. Вскоре "шанхайцы" расширили район действия своей воровской шайки: они потащили с брошенных дач все, что можно было сбыть на рынке, а на самом рынке, только позевни, в мгновение ока "лямзали" где луковицу, где картофелину, а где и кусок мяса…
Прошло года три, и мать, всерьез обеспокоенная судьбой подросшего Степки, насильно заставила его пойти учиться в ремесленное училище, но в юной Степкиной душе уже свила себе гнездышко хищническая страсть. Он постоянно отлынивал от учебы, чем изводил преподавателей и мастеров, без конца жаловался на тяготы ученической жизни и при первом удобном случае шел "промышлять" с друзьями по ближней округе. Потом он под нажимом матери скрепя сердце работал года два слесарем на газовом заводе, постоянно жалуясь, что работать трудно и малодоходно. Однажды Степан Деряба вместе с приятелями сплавил "налево", как это называлось в их кругу, партию металлических труб и на этом попался: его судили, и вскоре он оказался в исправительно-трудовой колонии.
Оттуда Степан Деряба, всем на удивление, вернулся намного раньше заслуженного срока, а через месяц вновь оказался за решеткой: теперь было уже не воровство, а грабеж и убийство. Что с ним было потом, никому не известно: ходили слухи, что он убежал и еще раз попался на "мок ром деле".
На этот раз Дерябу освободили из заключения по болезни. Он чудом добрался домой и здесь долго лежал замертво, как мешок с костями. Мать и сестренки никак не верили, что он выживет и встанет на ноги. Позже они говорили, что их Степан не выжил, а скорее вернулся с того света.
А вскоре, к величайшему огорчению всей семьи, оказалось, что вернулся Степан совсем другим, совсем чужим человеком, точно подменили ему сердце. Ничего не осталось от его юношеской заботливости и доброты. Теперь это был жестокий, темный, мстительный парень. Раз и навсегда чем-то ожесточилась его душа, и теперь ничто не могло исцелить ее: ожесточенность жила в ней, как хроническая болезнь. Бывали случаи, когда Степан даже после небольшой обиды вдруг впадал в такое мрачное, грозовое состояние духа, что бедная мать с ужасом начинала читать про себя молитвы. "Лучше бы ты не возвращался! - со слезами думала она. - Легче бы мне было…" К этому времени дружков у Степана Дерябы в "Шанхае" не осталось: все, с кем он начинал воровать, давно сидели по тюрьмам. Да он и не собирался воровать. Каждую ночь он просыпался с криками, весь в поту… Но и работать на каком-нибудь заводе он категорически отказался, заявив при этом озлобленно и цинично:
- Хватит ишачить-то!