IV
Ласковый солнечный свет внезапно тронул ресницы, и Леонид Багрянов, всем существом своим вспомнив что-то, быстро и озабоченно открыл глаза. По привычке, свойственной большинству здоровых и стремительно живущих людей, он тут же, не раздумывая, опустил на пол теплые ноги, взглянул в окно и всего за несколько секунд обдумал все, что нужно было обдумать в сегодняшние утренние часы. Это была необъяснимо молниеносная работа мысли: так думают люди только в напряженном бою. Через минуту он уже выбежал на крыльцо старого сибирского дома, чтобы взглянуть на степь…
Теплый и влажный южный ветер, налетавший из-за Иртыша, нес над Залесихой освежающий, молодящий запах сосновой хвои, талого снега и пресной воды. Но даже и при ветре, охваченная долгожданной теплынью, вся степь густо курилась. Она уходила от Залесихи в туманную даль, колышась едва приметно для глаза, по-океански широко и спокойно. Огромные стаи дичи торопко, шумно неслись на север, неслись высоко-высоко, оглашая степь свистом тысяч крыльев и возбужденной позывной разноголосицей.
У Леонида отчего-то сами собой сжались кулаки, а лицо, обычно доброе, с мягкими чертами молодости, вдруг приняло отчаянное, весело-властное выражение… Но тут же, словно внезапно увидев себя в зеркале и устыдившись своего отражения, Леонид быстро откинул со лба волосы и, широко улыбаясь своим мыслям, сбежал с крыльца. Той же секундой серая сибирская лайка, терпеливо ожидавшая его взгляда и ласки, поднялась на дыбки. Не замечая, как Дружок царапает грязными лапами полы поношенной кожаной куртки, Леонид спросил:
- Ну как, дружище, весна?
Радуясь ласке, но не понимая, о чем речь, Дружок быстренько на всякий случай стрельнул глазами по сторонам.
- Весна, земляк, весна! - заговорил Леонид. - В степь-то поедешь, веселая твоя морда? Тьфу ты, дьявол лохматый, да ты что со мной сделал?
Нелегко было Леониду Багрянову заново сколотить бригаду, когда в Залесихе почти никто из новоселов уже не оставался без дела. Помог Николай Семенович Зима. Он перехватил где-то на дороге двух трактористов, Холмогорова и Краюшку, родом из Великих Лук, которые разыскивали в районе своих земляков, и уговорил их остаться в Залесихе. Потом он привез из соседнего села демобилизованного танкиста Корнея Черных на должность помощника бригадира. Наконец, при его содействии в бригаду зачислили еще одного местного сибиряка, Ваньку Соболя, которого не хотели принимать на станции по той причине, что он два года назад сбежал отсюда… Кроме того, по просьбе Багрянова из мастерской, где уже закончился ремонт тракторов, были отпущены в бригаду два москвича - Костя Зарии-цын и Виталий Белорецкий. Несколько человек были срочно вытребованы из Барнаула. Учетчицей бригады была назначена Светлана, которая временно работала в конторе. Наконец нашлась и повариха - Феня Солнышко; она покинула сельскую чайную, заявив, что всю жизнь мечтала быть поварихой в степи… Несколько дней, создавая бригаду, Леонид не знал покоя и сна. Но теперь все хлопоты были позади, теперь скорее в степь, скорее за дело…
Подняв ребят и загрузив одни сани бригадным скарбом, Леонид отправился к Светлане; она жила теперь одна: все ее подружки разъехались по степи. Хозяйка домика, где жила Светлана, солдатская вдова, крупная, полнеющая женщина средних лет, встретила Леонида таким взглядом, что он, замирая у порога, тревожно спросил:
- Марья Степановна, что у вас?
- Известно, девичье дело, - невесело ответила хозяйка.
- Да что случилось-то? Заболела она?
- Зайди узнай…
Светлана лежала грудью на столе, рассыпав по нему свои легчайшие волосы. Она была в лучшем своем вишневом шерстяном платье и модельных туфлях цвета бордо, отделанных золотистым шнурком; на ее оголенной шее матово поблескивала нитка жемчуга.
Рядом со Светланой, на стуле, стоял раскрытый чемодан, полный всевозможных вещей, очень необходимых в московской жизни, но пока что, несомненно, совершенно излишних в тракторной бригаде, которой суждено провести все лето в степи. А вокруг стола по крашеному полу горенки были разбросаны самые необходимые сейчас для Светланы вещи - кирзовые сапоги, смазанные барсучьим жиром, шерстяные носки, ватник, синий лыжный костюм, кожаные перчатки, шапка из цигейки…
Леонид растерянно остановился среди горенки, раза два осмотрел ее с горькой досадой, проступившей в каждой черточке его лица, полушепотом спросил:
- Светочка, да что с тобой?
Услышав Леонида, Светлана встрепенулась, как всегда при внезапном звуке его голоса, на секунду забыла все, хотела обернуться, вскочить, но в тот же миг с ужасом вспомнила, что у нее заплаканные глаза. Она только подняла голову и, устало опираясь локтями о стол, стыдясь своей слабости, некоторое время горестно и беспомощно смотрела в окно. "Ну зачем он пришел? - с волнением подумала она, хотя и очень обрадовалась Леониду, чувствуя, что сейчас ей особенно необходимо его присутствие. - Что же делать?". Но вдруг Светлана услышала осторожные шаги Леонида по половичку и замерла, сжимаясь в комочек.
Леонид присел на свободный уголок занятого девушкой табурета, присел близко-близко, осторожно поласкал правое плечо Светланы, потрогал нитку жемчуга на ее тонкой, красивой шее, стал перебирать мелкие, переливающиеся от дыхания завитки волос. Эта осторожная ласка была такой большой и волнующей для Светланы, что у нее мгновенно посветлели от счастья глаза.
- Что с тобой, маленькая? - спросил Леонид, хотя уже и догадался, что произошло со Светланой в это утро.
- Сегодня выезжаем? - спросила Светлана шепотом.
- Да. Ты же знаешь…
- Выходит вся бригада?
Только убедившись, что она уже может владеть собой и своим голосом, Светлана ответила, продолжая смотреть в окно:
- Я не знаю, что со мной… Понимаешь, я ведь первый раз надевала сапоги. Проклятые сапоги! А потом… Нет, это неважно, совсем неважно!
- А потом ты вспомнила о Москве?
- Да.
Леонид промолчал, и Светлана, почувствовав в его молчании осуждение своему поступку, запротестовала как могла, возвышая при этом свой негромкий голос:
- Да, да, вспомнила! Ну и что?
- Трудно тебе будет, - грустно сказал Леонид.
Светлана быстро поднялась и обернулась.
- С тобой мне никогда не будет трудно, никогда! - заговорила она, смотря прямо в глаза Леониду. - Слышишь? Никогда! Я тебе сказала это еще в Москве… Если придется все лето жить в палатке, буду жить! Если надо, буду жить у костра! Все вытерплю! Все снесу!
Светлана была точно в огне, говоря эти слова… Сильно румянело не только все ее одухотворенное, слегка загорелое, однако не потерявшее нежности лицо, но и вся шея и кисти рук, которыми она изредка, для подкрепления своих слов, делала энергичные жесты.
Всегда деятельный, горячий в деле, крутой в жизни, Леонид Багрянов недолюбливал тихость, застенчивость Светланы и потому очень обрадо-Еался, увидев, какой решимостью горят сейчас ее глаза, как она делает короткие, рубящие жесты худенькой рукой…
- Обожди, ты чему улыбаешься? - вдруг обидчиво спросила Светлана. - Ты не веришь, да? Не веришь?
- Да верю, верю, что ты! - ответил Леонид.
- Но почему, если веришь, улыбаешься?
- Потому и улыбаюсь, что верю.
- Но разве можно серьезному улыбаться? Леонид захохотал раскатисто, в полную грудь, потом схватил Светлану за плечи, легонько подтянул к себе и сказал с улыбкой:
- Всегда такой будь, слышишь?
- Обожди, - сказала Светлана и осторожно, чтобы не обидеть Леонида, высвободилась из его рук. - Я не все еще сказала… Я все вытерплю, все снесу… Но одного мне не вынести!
- А можно узнать, что именно?
- Ты спрашиваешь? Ты не знаешь?
В кухне хлопнула дверь и послышался слегка певучий женский голос. Леонид и Светлана решили, что к хозяйке пришла какая-нибудь соседка. Но вот с кухни долетели отчетливые слова:
- Здесь? А мне его очень надо!
Леонид быстро отошел к окну, а Светлана, ахнув про себя, начала сбрасывать со стола в чемодан свои нарядные платья. Но неизвестная гостья, точно понимая, что происходит в горенке, не торопилась к ее дьери.
- А я иду сейчас по станице… Ой, опять забыла! У вас ведь сёла, - говорила она весело, певуче, словно бы наслаждаясь звучанием своего голоса. - Иду я сейчас по селу, а высоко-высоко гуси да утки - стая за стаей! И вот я подумала: как же они, бедные, намучились нынче! Голод, холод…
- Да, отощала нынче птица, - подтвердила хозяйка. - В чугун класть неохота.
- А как летит! - воскликнула гостья. - Как торопится на гнездовье! Откуда сила берется!
- Кто это? - тревожным шепотом спросила Светлана, хотя уже знала, что на кухне Галина Хмелько, тоже недавно приехавшая по комсомольской путевке с Кубани и назначенная агрономом МТС в Лебяжьем. - Это Хмелько? Да?
- Она, - ответил Леонид.
- Странно! - произнесла Светлана с недоумением, спеша прибрать с пола разбросанные вещи. - Никогда у нас не была, а разговорилась с Марьей Степановной, как со старой знакомой. Удивительно, как умеют люди… Обожди-ка, Леонид, но зачем она к тебе? Вы ведь вчера виделись!
- Вероятно, есть какое-то дело…
Все утро Светлана вспоминала, как вчера, на совещании в МТС, Галина Хмелько частенько поглядывала на Леонида, а когда около него освободился стул, бесцеремонно захватила его и, устроясь на новом месте, вся сияя, тихонько заговорила о чем-то с Леонидом. "Видишь, как вьется? - шепнул кто-то позади Светланы. - Чисто хмель!"- "Да, ласковая! - ответил шепотком другой. - От таких синих глаз не уйти!" Светлана вспыхнула и с большим трудом дождалась конца совещания, все время дрожа от мысли, что стоявшие позади нее слесари вновь заговорят о Леониде и Хмельно.
- Нет, это странно! - упрямо повторила Светлана.
- Ну что же здесь странного?
В дверь горенки постучала Хмельно.
- Можно?
Это была белокурая, полненькая, слегка курносая девушка среднего роста, на удивление синеглазая, с веселой ямочкой на правой щеке. "Мне очень легко жить, - говорила каждая черточка на ее приятном, сияющем молодостью, оживленном, улыбчивом лице. - Я не умею грустить, мне всегда и везде хорошо". Красивые золотистые завитые волосы Галины. Хмельно рассыпались по бурому, из цигейки воротнику распахнутой, крытой суконцем шубки из серой курчавой овчины. Как большинство девушек, приехавших этой весной на Алтай, она была в лыжном костюме и в маленьких черных чесанках с новыми галошами. Все на ней сидело ловко, казалось изящным, и только одно это умение быть приятной даже в простой одежде говорило за то, что Галина Хмельно не новичок в деревне.
Просто, с развеселой улыбочкой Хмелько поздоровалась с Леонидом за руку, как со старым знакомым, а затем и со Светланой, хотя и не была с ней знакома, тут же объявила, что зашла на минутку, но мгновенно забыла о сказанном, обратив внимание на Светланино платье.
- Изуми-и-тельно! - пропела она своим звучным голосом, обращаясь к Светлане. - В Москве шила, да? Ах, какая прелесть, какая прелесть! - Она бесцеремонно стала осматривать на Светлане платье со всех сторон. - Да, только в Москве, только в Москве можно сшить такое платье!
"Ну какой это агроном? - думал Багрянов, невесело поглядывая на Хмелько, поющую на все лады вокруг Светланы. - Вот-вот, потрепаться о нарядах - твое дело! Тут ты, видать, бо-ольшая мастерица! Чует мое сердце, как начнем вот так трепаться на целине!.."
"И как только может она без конца говорить о платье? Поразительно! - думала о Хмелько, в свою очередь, рдеющая от смущения Светлана. - Надо же было ей оказаться в Лебяжьем!"
Закончив осмотр платья, Хмелько вдруг, не ожидая приглашения, присела у стола и, подняв на Леонида ласковые синие глаза, сообщила беспечным тоном: - А вообще-то я с нерадостной вестью.
Багрянов встрепенулся и шагнул от окна к Хмелько. - Что же вы молчите?
- Ой, да приятно ли сообщать неприятное? Помедлив секунду, Леонид спросил тревожно и быстро:
- Воды в степи много?
- Да.
- Звонили в Лебяжье?
- Мне оттуда звонили.
- Тьфу, будь ты проклят! - выкрикнул Леонид и заметался по горенке. - Додержал, подлец!
- Вы о директоре? - спросила Хмелько.
- А то о ком же!
- Оказывается, вам даже опасно сообщать нерадостные вести, - с веселым изумлением заметила Хмелько. - Сегодня-то выйдете в Лебяжье?
- Обязательно! - ответил Леонид.
- Теперь у меня к вам просьба, - продолжала Хмелько. - Получен фосфоробактерин. Это препарат для обработки семян пшеницы. Очень нужен для посева по целине. Он в ящиках…
- Где накладная?
- Вот она.
Галина Хмелько поднялась и, собираясь уходить, весело взглянула на озабоченного Багря-нова.
- Значит, не прощаемся?
- Готовьте пельмени, - мрачно пошутил Леонид.
- Непременно! - заигрывающе воскликнула Хмелько и внезапно залилась озорным, заразительным смехом. - Ой, ну и какой же сегодня расчудесный денек! - сказала она на прощание и, помахав рукой, вышла за дверь.
- Я тоже иду, - сказал Леонид, обращаясь к Светлане. - Ты скоро соберешься? Собирайся, я подожду на крыльце.
Светлана быстро оторвалась от чемодана.
- Обожди, Леонид, что же я хотела сказать? - проговорила она, безотчетно стараясь призадержать около себя Леонида, но ей тут же стало стыдно за свой поступок. - Нет, нет, ты иди! Я быстро.
Светлана собралась было переодеться, но вдруг незнакомое ей прежде чувство так опалило и стеснило грудь, что ей захотелось разорвать на себе платье. Она бросилась к одному окну, затем к другому: нет, ни Хмелько, ни Леонид не показывались на улице. Значит, они вновь были вместе, вновь разговаривали или на крыльце, или во дворе!.. Первой мыслью Светланы было выбежать из дому, но она вовремя спохватилась и сдержала себя.
Одевалась Светлана - рвала и метала, то и дело бросаясь к окнам. После изящного платья лыжный костюм показался ей особенно грубым. Неуклюжие кирзовые сапоги с непс. лерно широкими голенищами уродовали ее стройные ноги. Новый, еще пышный ватник большого размера с подвернутыми рукавами топорщился на ее фигуре. "Чучело! Настоящее чучело!"-страдая всей душой, закричала про себя Светлана. Она вспомнила, как все самое простое кажется красивым на Галине Хмелько, и тут же, точно задыхаясь, бросилась из горенки.
Леонид стоял у ворот и смотрел, как Хмельно озорно шагала серединой улицы, расплескивая по дороге лужицы; надо быть очень счастливой, чтобы так идти по весенней земле…
Светлана внезапно побледнела и, придерживаясь за перильца, медленно, утомленно сошла с крыльца.
V
К полудню ветер затих, но зато солнце принялось вовсю гнать долой снега. Всюду струилась, стремясь в низины, журчала вода. Подмытые ручьями пласты снега оседали тяжко, со вздохом и хрустальным шорохом. Запах свежей снеговой воды покорял теперь все другие земные запахи.
На усадьбе МТС, как и все последние дни, было малолюдно и нешумно. Изредка в кузнице ковали железо, а у ее настежь распахнутых широких дверей брызгал огонь электросварки. За приземистой мастерской, напоминавшей обычный сарай, два человека в замасленных телогрейках выручали из сугроба комбайн. Там, где было кладбище разного железного лома, сверкали на солнце ржавые, в радужных масляных разводах большие лужи, и около них безмолвно бродили галки.
Бригада Леонида Багрянова выстроилась перед конторой - на том самом месте, где недавно выстраивались все бригады, уходившие на целинные земли. Пять новеньких красавцев "ДТ-54" блистали всеми частями, какими можно блеснуть в торжественный час. На правом фланге гордо стоял "С-80" - настоящий богатырь степей. Трактористы с тряпочками в руках еще и еще раз осматривали свои машины, любуясь их молодостью, изяществом и опрятностью. У одного трактора на буксире стоял полевой вагончик для жилья, у трех тракторов - огромные сани, сделанные из сосновых бревен и закованные для крепости так и сяк в железо. На одних санях, позади "С-80", возвышался огромный голубой бак для горючего, остальные были загружены бочками, частями разобранных прицепных машин, ящиками, кроватями, матрацами, чемоданами, узлами - самым разнообразным имуществом бригады.
Вокруг саней и вагончика, разговаривая негромко, толпилась вся бригада. Всем хотелось скорее тронуться в путь, и потому разговор шел торопливый, сбивчивый, обрывочный: о Лебяжьем, о весне, о степи…
Стараясь уединиться, Светлана одной из первых забралась на крайние сани, хотя ей меньше всех сейчас хотелось ехать в Лебяжье, и без всякого интереса приготовилась ждать, когда начнется митинг. С той самой минуты, как она увидела уходящую вдаль Хмельно, с мальчишеским озорством расплескивающую лужицы на дороге, ее уже не могло интересовать ничто, кроме отношения к ней Леонида. "О чем они говорили, когда были одни? О чем? - без конца гадала и терзалась Светлана. - И почему она уходила такой счастливой?!" Не случилось пока ничего страшного, кроме ее внезапной тревоги, а Светлане уже стало невыносимо тошно. "Что же будет в Лебяжьем? - с дрожью в душе подумала Светлана. - Ведь она там! Ведь она ждет!" Ей вдруг захотелось соскочить с саней и, не говоря ни слова, скрыться невесть куда…
Позади раздался тоскующий девичий голос:
- Ох, и куда же нас несет? Куда несет?
Среди чемоданов и узлов, копошась, устраивалась в путь прицепщица Анька Ракитина - худощавая, остроносая, но грудастая девица лет. двадцати пяти, игривая и разбитная, прослывшая в Залесихе отчаянной гуленой. Не успев как следует усесться, оНа тут же принялась охорашиваться: сбросила шапку, поправила густые каштановые кудри, звонко щелкнула сумочкой и, заглядывая в зеркальце, любуясь собой, принялась густо красить и без того яркие губы.
- Несет-то, говорю, куда? Светлана вздохнула и не ответила.
С высоты бригадного скарба Анька зовущим, блудливым взглядом красивых темно-карих глаз осмотрела особенно приятных ей парней, толпившихся у тракторов, наслаждаясь сознанием, что многим нравится, и вновь заговорила со Светланой:
- А почему ты грустная? В чем дело?
- Грустно что-то, - нехотя ответила Светлана.
- Ну, тебе-то что грустить! Ты со своим едешь!
Светлана вспыхнула и, опасливо озираясь, прошептала:
- А ты разве одна?
- Одна. Мой-то сейчас не при деле. Светлана видела Аньку в обществе разных парней и не знала, кому она отдает предпочтение, а слухам о ней старалась не верить и сейчас впервые смущенно поинтересовалась:
- Это… кто же он?
- Разве не знаешь? - удивилась Анька. - Сам Деряба.
Светлане стало неловко, и она отвела взгляд.
- Как же ты не знала? - продолжала Анька удивленно. - Ведь твой же горластый все сделал. Все из-за него!.. Красивый парень, ничего не скажешь, а характер просто невыносимый! Даже не знаю, как с ним можно жить, с этаким задирой?
- Зачем же ты едешь одна? - спросила Светлана.
- Ой, не спрашивай! Сама не знаю!..
- Осталась бы с Дерябой…
- Он собирается на курсы комбайнеров, а разве меня туда пошлют?
- Почему же не пошлют? Попросись!
- Ненадежная я, - вдруг с необычайной легкостью созналась Анька, но тут же решила поправить дело шуткой: - Усну еще на комбайне!
В другое время Светлана, вероятно, не проявила бы никакого интереса к сердечной жизни Аньки, но теперь, когда мысли Светланы были точно взвихрены ревностью, ее невольно тянуло поговорить о любви и разлуке. Она приблизилась к Аньке и заговорила шепотом: