- Берегитесь рассказов старых, опытных морских травил, - предостерег Басаргин для очистки совести. - Они все врут, хотя не врут ничего. Они просто рассказывают часть целого. Это опасно. Люди так называемых романтических профессий вспоминают о своей исключительности тогда, когда видят интерес, робость и волнение на лицах других, когда им внушают другие, что жизнь их особенна. Тогда они начинают хвастаться без удержу и получают некоторое вознаграждение за пережитое. А когда они делают свое дело, рядом нет зрителей. И потому все происходит обыденно и скучно… Так вот, недалеко от Генуи есть порт Специя. Там в морском музее я видел Бегущую по волнам… Не знаю, искусство это или примитив, но, когда стоишь перед ней, вдруг кажется, что подойдет она и тронет твое лицо руками, как трогают слепые… Представьте середину прошлого века, итальянский фрегат, впередсмотрящего с серьгой в ухе и его крик: "Человек за бортом!.." Смуглая женщина на синей волне среди солнечных бликов и пены. Черт знает как обалдели матросы и капитан фрегата. Капитан заорал: "Пошел все наверх! В дрейф ложиться!" И все забегали, скользя босыми ногами по мокрой палубе. И вот они с южным шумом и гамом уложили фрегат в дрейф, спустили шлюпку и погребли к женщине.
- Она была деревянная?
- Да. И до сих пор никто не знает, из какого дерева она выточена. Таких деревьев нет на земле, - сказал Басаргин. Он услышал легкий шум за переборкой в радиорубке.
"Радист на берегу, - подумал Басаргин. - Кто это может быть? Или чудится? Или это мания преследования? А я все больше делаю и болтаю глупостей".
- Статую вытащили, - продолжал он. - И матросы, раскрыв рты, глядели на нее после вахты. А один молоденький матросик загляделся на нее с высоты форбом-брам-рея. И хлопнулся вниз прямо к ее ногам и разбился насмерть. Тут капитан повернул к берегу. Ближе всего под ветром оказалась Специя. Капитан сдал статую в морской музей и приказал немедленно сниматься с якорей. В ночь ударил шторм, надо было спускать паруса и брать рифы, но капитан вылез на палубу с пистолетом и сказал, что влепит пулю любому, кто подумает об этом. Фрегат несся под всеми парусами сквозь ночь и шторм. И в полночь капитан приказал поставить еще все лиселя. Это мог приказать только сумасшедший. Корсиканские маяки Бастия, Аяччио, Бонифаче проскочили у них по левому борту, как одна кровавая ракета. К утру открылись берега Сардифия. И капитан с полного хода выкинул фрегат на рифы. Спасся один подшкипер. Подшкипер сказал, что капитан совсем рехнулся и всю ночь орал: "Мы никогда не вернемся в этот порт!" Вот, видите эти ботинки? - спросил Басаргин, кивнув на иллюминатор своей каюты. За иллюминатором медленно, нерешительно двигались ботинки с загнутыми носами. - Это мой старший помощник. Сейчас он спустится сюда и спросит какую-нибудь чепуху.
Старпом спустился и спросил:
- Павел Александрович, лед здесь брать будем или в Выборге?
- Вы же здесь хотели брать. И машину заказывали!
- Так не дали машину.
- А мяса много?
- Не очень, но оно уже попахивать начинает.
- Наймите машину за наличный расчет.
- А… перерасход уже по наличным.
- Слушайте, Сидор Иванович, ваше это дело, и занимайтесь им. Все.
- Дежурный по низам доложил, что курсант Ниточкин, которого вы давеча без берега оставили, в самоволке.
- Дурак! - выругался Басаргин. - Дурак мальчишка! Запишите, Сидор Иванович, когда он вернется.
- Есть.
Старпом ушел. Басаргин вытащил из-под стола бутылку, которую спрятал, когда увидел ботинки старпома, налил себе и сразу выпил. Все капитанское в нем дрожало от презрения к самому себе: прятать бутылку! Как школьник папиросу в уборной, когда туда заходит учитель. И он трясется из-за того, что пригласил к себе в каюту женщину. И дает две недели без берега ни в чем не виноватому парнишке!
- Если вы думаете, что старпом приходил по поводу льда, - сказал Басаргин, - то ошибаетесь. Он приходил поглядеть, кто у меня и что я делаю.
- А глаза у него хорошие, - сказала Тамара.
- Сейчас он доложит, кто у меня и чем я занимаюсь, начальнику практики Абрикосову, а тот - начальнику училища… И все-таки старпом честный человек. Хотя мне теперь на все наплевать, я должен отметить, что он делает то, что делает, не из подлости, а из сознания гражданского долга. И он несчастный, тяжело раненный, боится, что ему плавать не разрешат, другой специальности у него нет, а детей - трое, оклад маленький. Вот он поймал двух щук, когда мы в Транзунде стояли, спрятал их в холодильник и неделю смотрел, протухли они или нет, - домой вез. Лед все-таки стаял, и щуки протухли… Вы спать не хотите?
- Налейте мне капельку, - попросила Тамара. - А у вас сахар есть? Ложку туда мне сахару можно? И что дальше со статуей?
- Конечно, есть сахар, - обрадовался Басаргин. Он боялся, что она уйдет. Когда один в море - это даже хорошо. Когда один, а судно стоит возле причала, - это плохо.
- В статую начали влюбляться самым настоящим образом. Однажды накрыли служителя музея, который ее обнимал, вместо того чтобы стирать пыль. Над служителем начали издеваться, и он утопился. А самое интересное произошло в эту войну… Не сварить ли вам кофе?
- Потом.
- Вы сидите с закрытыми глазами, и я не знаю, спите вы или нет… Ее увидел немец-эсэсовец. И приказал доставить к нему домой. Итальянцы, естественно, доставили. Утром его нашли у ее ног с простреленной башкой и запиской в руках: "Так как ни одна живая женщина не может дать мне жизнь-мечту, которую подарила мне ты, я отдаю тебе свою жизнь". Конечно, это был человек, уставший от войны, битый, хвативший лишку сильных ощущений, понимающий, что игра проиграна; быть может, он даже догадывался, что его ждет виселица. Но все-таки можете себе представить силу воздействия Бегущей по волнам. Вероятно, тысячи, тысячи лет назад она стояла в храме. Море затопило храм, но где-то осталась воздушная подушка. А потом землетрясение разрушило храм, и она всплыла. Вот и все.
- Я буду настоящей артисткой, - сказала Тамара после длинной паузы. Она сидела, подняв ноги на диван, обхватив их руками, прижав голову к коленкам.
- Бросайте это дело, пока не поздно! - сказал Басаргин. - У меня была жена актриса. Из всех несамостоятельных профессий - ваша самая несамостоятельная. Вечное ожидание. Оно обязательно заканчивается неврастенией. Истерики и симуляция истерик, водка, валерьянка и…
- Вы это о своей жене? - спросила Тамара. Теперь она больше не упиралась лбом в коленки.
- Да, - сказал Басаргин.
- Я стану большой артисткой, - повторила она. - Однажды мы играли "Власть тьмы", и я держала паузу… И все сидели и слушали. И я поняла, что могу молчать сколько угодно, а зрители будут сидеть и слушать мое молчание и понимать все, что во мне… Пожалуйста, верьте мне!
- Конечно, конечно, - сказал Басаргин, следя за секундной стрелкой своих часов. Он молол кофе по всем правилам этой науки.
Она попросила разрешения примерить его капитанскую тужурку.
- Конечно, конечно, - сказал Басаргин, закончив молоть кофе, и подал ей тужурку, тяжелую в конце рукавов от золота нашивок. И осторожно, как корону, водрузил на ее голову капитанскую фуражку.
Тамара отошла к зеркалу над умывальником и притихла перед ним.
- Теперь здесь начальник вы, - сказал Басаргин. - Вот ваша койка. Утром матрос будет приносить вам кофе. Не удивляйтесь - матросы носят в ухе серьгу…
- Я знаю, что мои матросы носят в ухе серьгу, - перебила она надменно. - Когда мы поднимем паруса, капитан?
- Когда прикажете!
- И пусть стреляют пушки! Пусть все наши пушки стреляют, когда мы будем поднимать паруса!
- Есть! - сказал Басаргин и поставил кофейник на плитку.
На трапе показались и вызывающе стукнули женские туфли.
- Входи, Женя, - сказал Басаргин. И помощник повара Женя спустилась в каюту. - Чего ты так поздно?
Женя уставилась на Тамару. Тамара - на Женю. И Басаргин почувствовал себя лишним. Слишком откровенно и без стеснений рассматривали они друг друга.
- Я выпила соль, - сказала Женя, продолжая смотреть не на Басаргина, а на Тамару. - И мне дали другие талончики.
- Молодчина, - сказал Басаргин.
- Вам приходится пить английскую соль? - спросила Женя у Тамары.
- Нет…
- А я выпила две порции. Чтобы не отстать от судна. От него. - Женя мотнула головой в сторону своего капитана.
- Сядь, Женя, хочешь кофе? - сказал Басаргин. Ему показалось, что сегодня Женя выпила не только две порции соли, но и кое-что покрепче.
- Результаты будут через неделю. Если найдут бациллы, сообщат вам в море через пароходство по радио, - сказала Женя.
- Завтра доложи об этом старпому.
Женя присела к столу. Тамара налила ей в стакан кофе.
- Моего прадеда, наверно, сменяли на собаку, и моя фамилия теперь Собакина, - сказала Женя Тамаре. - Я учусь в восьмом классе заочно.
- Я не люблю учиться, - сказала Тамара.
- Я тоже! - оживившись, сказала Женя. - Но я закончу школу, если Павел Александрович возьмет меня в Арктику. - Она, очевидно, высмотрела в Тамаре все, что надо было высмотреть, поднялась и затопала вверх по трапу.
Она была в синей короткой юбочке и жакете с широкими плечами. С шестнадцати лет она плавала уборщицей на ледоколе, в семнадцать спуталась с каким-то матросом и родила сына, отца которого больше никогда не видела.
- Она в вас влюблена! - сказала Тамара.
- Нет. Просто ревнует. Такое часто бывает у подчиненных-женщин к начальникам-мужчинам. Особенно если капитаны распускают экипаж так, как это сделал я на "Денебе". Вам кофе не крепок? А то пошлем рассыльного за кипяточком.
- Не надо кипяточку, - тихо сказала Тамара, закусила палец, сгорбилась на диване и уставилась на Басаргина остекленевшими глазами. Что-то забытое, тусклое всплыло из глубин ее души и памяти. - Простите, простите! Ужасно неудобно! - И она заплакала.
Басаргин решил, что у нее обычный женский бзик после лишней рюмки спирта, сел рядом и гладил ее по голове. И ругал себя за нечуткость, за то, что даже не спросил о ее жизни, не задал ни одного вопроса о чем-нибудь серьезном, а она, может быть, приехала в Ленинград не просто так, а по важному обстоятельству.
Через пять минут она уже не плакала, размазывала по лицу краску с ресниц. И, успокаивая ее, Басаргин понял, что весь вечер думал глупости, что никогда и ничего между ними не могло и не должно было быть. И все больше чувствовал в ней родное, родственное, близкое существо, в присутствии которого так хорошо бывает немножко приболеть, покапризничать, - существо, совершенно ничем не стесняющее. И еще он вдруг понял, что наступила пора, когда ему больше не следует рассчитывать на неожиданную и прекрасную женскую любовь впереди, что обычные об этом мужские мечты не для него. И если кто-то любит его сейчас, то это надо ценить, как последний подарок жизни. И ему удивительно было, что только сегодня, сейчас он понял это, понял так спокойно, покорно, без тоски и боли.
- Дверь была обита кожей, а ручка закапана стеарином, и я подумала: значит, здесь есть живые, - сказала Тамара, вытирая лицо рукавом. - Я подумала, что там не умерли и не уехали, и если письмо хорошее, то они дадут чего-нибудь съесть… Если бы мне дали кусочек свечки, я бы ее съела, от нее нельзя умереть… Одна комната пустая была, и в ней черный рояль стоял…
- Да-да, - сказал Басаргин. - У нас был до войны рояль. Вы водички глотните.
- И картина стояла на полу - сирень в горшках…
- Да-да, действительно, - поддакивая ей, сказал Басаргин.
- А старик был седой, все время сердился, что почта работает плохо, и читал Платона, а потом уснул…
- Да-да, - сказал Басаргин. - Вы умойтесь.
Она вскочила с дивана, пряча лицо, и, конечно, сразу уставилась на себя в зеркало. Басаргин дал ей полотенце и поднялся из каюты на палубу.
Было темно, время перевалило за полночь. От гранитной стенки, нагревшейся днем, тянул теплый ветерок. Какая-то парочка шла по набережной, стукали каблучки и шаркали мужские подметки. Вахтенный у трапа отпустил шуточку, на шкафуте засмеялись - там сидели и чистили картошку курсанты.
Басаргин курил, облокотившись на борт. Он чувствовал усталость и некоторое отупение. Тамара поднялась за ним из каюты и сказала:
- Не провожайте меня. Я знаю, что уже поздно, но не провожайте.
- Хорошо, - сказал Басаргин.
- Благодарю вас, Павел Александрович. Теперь все будет хорошо. Вы сами не знаете, как помогли мне сегодня… А под мостом надо было пройти! - И она опять засмеялась весело, по-девчоночьи.
Басаргин только плечами пожал - переходы в ее настроении оказывались чересчур стремительными.
Он проводил ее до трапа, поцеловал руку, помог перейти на стенку. И Тамара быстро исчезла в темноте.
Басаргин вздохнул, вернулся в каюту, включил приемник и выпил еще рюмочку. Спать ему не хотелось.
"Теперь методологическая несостоятельность так называемого "нового учения" Марра о языке доказана навсегда… Нельзя отрывать мышление от языка и язык от общества…" Басаргин тронул верньер настройки. Он хотел послушать музыку.
6
Через сутки "Денеб" снялся со швартовых. Сразу после выхода из Морского канала у помощника повара Жени застряла в глотке рыбная окуневая кость. Доктора на борту не было. Старпом час искал ключи от докторской каюты, но не нашел. Женя охала, держалась за горло и по-всякому показывала, что скоро умрет. Черт знает что надо делать, если девчонке попадет в глотку рыбная окуневая кость, а зеркала со специальной дыркой в середине нет.
Они прошли Кронштадт около полуночи. Ветер свежел, звезд и луны не было. Медленно проплывала мрачная громада Чумного форта. Впереди мигал Толбухин маяк. С Военного угла на острове сверкнул прожекторный луч, притулился к воде, осторожной кошкой подобрался к "Денебу" и высветил судовой нос - на Военном углу читали название уходящего в море судна.
- Так, - сказал Басаргин. - Пошлите Женьку ко мне в каюту, старпом, и снимите зеркало с сигнального прожектора - в нем есть дырка. И достаньте пинцет.
Они шли под мотором, и Басаргин пока не хотел дергать команду на паруса. Люди получали за час плавания под парусами надбавку тридцать копеек. А ставить паруса в кромешной тьме и при сильном ветре - это не книжки о парусниках читать. На "Денебе" не было ни одного человека, который любил бы лазать по вантам и тащить через блоки мокрые тросы. И каждый раз, когда Басаргин орал: "Все наверх! Паруса ставить!" - он чувствовал вокруг себя невидимую бурю раздражения. Иногда ему доставляло удовольствие ощущать ее, иногда утомляло. Люди были правы - платили им безнадежно мало.
"Денеб" начал клевать носом, спотыкаясь на противной волне. Какое-то большое судно обогнало их, черным привидением скользя вдоль правого борта. Это был серьезный пароход, у него был план, тонно-мили, борьба за экономию перевозок, за сокращение стояночного времени. Им было не по пути.
Старпом принес сигнальное зеркало и пинцет. Басаргин спустился в каюту. Женя сидела у стола на диване и держалась за горло.
- Через часик нас качнет, пищеблок, - сказал Басаргин. Он раскидал мелкие предметы по ящикам и закрыл ящики на ключ, снял со стола эбонитовую накладку, собрал и положил в умывальник пепельницы. Женя следила за каждым его движением, потом хрипло сказала:
- У нее кольцо на пальце. Она замужем?
- Какое кольцо? - спросил Басаргин. - Открывай пасть.
- Руки-то хоть помойте, - с грустью сказала Женя. - Небось когда с ней кофе пили, так сперва руки мыли.
- Дура, - сказал Басаргин добродушно. - Тебе приказано пасть отворить?
Женя открыла рот и зажмурилась.
- Теперь закрой, - сказал Басаргин. Он решил все-таки вымыть руки. С самого детства все его заставляли мыть руки!
- А если я научусь в шахматы играть, вы со мной играть будете? - спросила Женя и закашлялась. Кость стояла поперек ее дыхательного горла.
- Это еще посмотрим, - сказал Басаргин. - И надо было тебе после отхода подавиться!
- Я конспект по шахматам составила, - сказала Женя. - А если ее как следует раздеть, так она костлявая будет, эта ваша знакомая…
Басаргин достал бутылку со спиртом и протер пинцет. "Черт, - подумал он. - Было у нее кольцо или нет?" Ему захотелось представить себе Тамару, но чудилось только что-то косящее темным глазом и высокое. Никакой конкретности.
- Женя, убери конечности от лица, - сказал он и через дырку в сигнальном зеркале посмотрел в красный зев. Зайчик тронул дрожащий маленький язычок. - Черт, а где дыра в дыхательное горло? Женька, у тебя нет дыхательной дырки, совершенно нет.
Женя с трудом сказала:
- Этого не может быть.
Радист принес прогноз - ветер западный до семи баллов - и тоже долго смотрел в глотку Жене и не мог найти дыхательное горло. И старпом сменился с вахты и смотрел ей горло. И они спорили о том, где дыхательные щели. У Жени выступил на лбу пот, скуластое личико ее побледнело, глаза смотрели страдальчески.
Басаргин налил ей рюмку спирта и велел выпить. Она ломалась и только пригубила. Тогда Басаргин сказал, что надо пить до дна, иначе он узнает все ее мысли. Тут она сглотнула спирт, сразу немного опьянела, забыла про кость, и Басаргин отправил ее спать до утра, ибо утро вечера мудренее.
В кубриках спали заморенные стояночными делами курсанты. В носовых каютах храпели кадровые матросы, освобождаясь от винного перегара. В каютах командного состава спали штурмана, ублаженные на стоянке женами. Вокруг судна была ночь и дул ветер. Тридцатиметровые мачты описывали вершинами стремительные дуги. На вантах, марсах, салингах и реях было кромешно темно и неуютно. И все-таки дизель следовало остановить, людей поднять и послать на ванты, марсы, салинги и реи. Люди распустят и поднимут куски прошитой парусины. И тогда ветер заменит дизель, наступит тишина.
Курсантам следует проветрить мозги, если они решили вручить свою судьбу Нептуну. Работа есть работа.
Басаргин натянул штормовую куртку и вышел из каюты на палубу. Ему платили за то, чтобы делать из мальчишек моряков.
Сплошная тьма. Только лицо рулевого, освещенное слабым светом из-под колпака компаса.
- Сколько на румбе?
- Двести семьдесят, товарищ капитан.
- О чем думаешь?
- О футболе, товарищ капитан.
- Вахтенный штурман? - спросил Басаргин в темноту.
- Да, Павел Александрович.
- Все наверх, Юрий Алексеевич, паруса ставить!
Юрий Алексеевич присвистнул. Сейчас он чешет в затылке и говорит про себя приблизительно следующее: "Мастер опять спятил, нет, ему просто ударило в голову…"
- Есть, Павел Александрович!
Вахтенный штурман спустился с мостика. "Ти-та-ти-та-ти-та" - сигнал аврала. Впереди шесть часов лавировки. Смена галса каждый час. Утомительно для капитана, но он привык делать работу хорошо. Даже если это его последний рейс на "Денебе".
Басаргин зашел в штурманскую рубку. Знакомый до тошноты голубой язык Финского залива на влажной карте. По трапам загрохотали ботинки. Никто из курсантов не шнурует ботинки. Они так и ползают по мачтам в незашнурованных ботинках. Рано или поздно это кончится трагически. И ни один из штурманов и ухом не ведет. Не говоря об Абрикосове, черт бы его побрал! Кажется, даже старик "Денеб" закряхтел от раздражения.