- Одного ты здорово ударил, честное слово, я сама видела, - сказала Веточка, чтобы утешить Ниточкина.
- Если б тебя не было, я бы просто-напросто удрал, - сказал Ниточкин, прикладывая к затылку снег. - Я неплохо бегаю. А здесь пришлось выпендриваться.
- За что они тебя?
- За дело, - сказал Ниточкин. - Хорошо, что у них кастета не было. Фу, черт, тошнит, так напугался.
- Ты можешь идти?
- Смотря куда, - сказал Ниточкин. - В ресторан нельзя, они наверняка там сидят. А добавить теперь необходимо.
- Идем ко мне. Есть бутылка коньяку. Я отцу везла, а он не пьет совсем.
- Прекрасная схема, - сказал Ниточкин.
- У тебя во всех портах такие приятели?
- Как тебе сказать… Плохо, когда в нос попадает, - столько кровищи и такой неприличный вид, что самому противно.
- Ты меня прости за Джорджа. Ни на какого Джорджа ты не похож, просто у меня есть какие-то ассоциации с этим именем… Ты давно плаваешь с отцом?
- Мне близок его полиморсос.
- Что?
- По-ли-мор-сос.
- Это морское слово?
- Нет, континентальное.
- Что оно обозначает?
- Этот термин придумал лично я. Он состоит из начальных слогов слов "политико-моральное состояние" - полиморсос, - коротко и впечатляет.
Веточка захлопала в ладоши.
- Если ты не врешь, это здорово! "Полиморсос Рафаэля в ранний период его творчества" - прекрасное название для диссертации!
Он опять взял ее под руку, и они пошли по улице Челюскинцев, не замечая того, что говорят друг другу "ты". "Будьте благословенны, грузчики из бухты Тикси, - подумал Ниточкин. - Вы мне помогли сегодня. И до чего же слабый пол любит драки, хотя и врет, что не любит их!"
- Капитан-лейтенант Романов - мой командир, которого я очень уважал, говорил, что каждому мужчине раз в год надо подраться. Хорошая драка, говорил мой командир, когда я прибывал из увольнения с разбитым носом, укрепляет нервы. И сажал меня на десять суток. Мне больно, Ниточкин, говорил он, но я обязан. Надеюсь, на губе не будет свободных мест. Но места были. Удивительный офицер! Ты бы видела его лицо, шрам от удара бутылкой, о котором он врал, что это от удара о перископ.
- А ты заметил, как я трахнула этого сумкой по башке?
- Честно говоря, не заметил, но ты молодец, если трахнула. Я слышал только: "Прекратите!"
- Интересно, что творится в сумочке. Боюсь и заглядывать. Если бы это продолжалось, я вцепилась бы в кого-нибудь. Ты мне веришь, что вцепилась бы?
Он посмотрел на нее внимательно.
- Да, верю. Когда трое на одного, женщина должна вмешиваться и хотя бы виснуть на ком-нибудь. Ну и, конечно, надо кричать погромче. Мужчине неудобно кричать самому.
- Какие вы, оказывается, стеснительные!
- Плечо болит, и на ребрах синяк обеспечен. Ты дослушаешь про Романова?
- Нет, не хочу никаких Романовых. У тебя есть отец?
- Погиб на фронте.
- Он хорошо жил с матерью?
- Я плохо помню довоенные времена. Думаю, они хорошо жили.
- А мать не вышла больше замуж?
- Насколько я понимаю, ей это не приходило в голову.
- Приходило, поверь мне. И не один раз.
- Со мной она не говорила об этом.
- Вот и мой отель. Покажись-ка!.. Все более-менее прилично. Только ботинки грязные.
- Я их почищу у тебя в номере ковриком. Есть коврик у кровати?
- Кажется, да.
- Обожаю драить ботинки ковриками в гостиницах.
4
Гостиница "Арктика". Чад и дым из ресторана, полным-полно командированных, которым некому излить душу и не на что добавить сто граммов. Полным-полно моряков и рыбаков у закрытых дверей. И расписание авиарейсов на стенах. Изящные силуэты самолетов и стюардесс.
Они поднялись на третий этаж, и Веточка взяла ключ у дежурной.
- Гости у нас до двадцати трех, гражданочка, - сказала дежурная. - А сейчас двадцать два тридцать. И кавалер ваш в подпитии.
- Это кто в подпитии? - спросил Ниточкин.
- Замолчите! - сказала Веточка Ниточкину и пошла к дверям своего номера. Ниточкин пристроился за ней в кильватер.
- Ишь какую шубу нацепила! - послышалось им вдогонку. - Приезжают тут…
Они вошли в номер, и обоим как-то смутно стало.
- Коньяк в шкафу, - сказала Веточка. Ниточкин кинул фуражку на подоконник, достал коньяк и выбил пробку ладонью.
- Есть штопор, - сказала Веточка, зажгла настольную лампу и посмотрела на себя в зеркало. - Я похожа на шлюху?
- Никогда нельзя пить коньяк сразу после того, как его сильно встряхнешь, - сказал Ниточкин. Себе он налил в крышку от графина. Веточке - в стакан.
- Почему нельзя?
- Там полно пузырьков воздуха, и спирт с воздухом сильно бьет по мозгам. Наверное, он быстрее усваивается, и балдеешь моментально.
- Я похожа на шлюху? - опять спросила Веточка и добавила себе коньяку до половины стакана.
- Если будете так пить, то к тридцати годам будет обеспечен орден Красного носа, как говорит наш радист.
- Можно подумать, что вас интересует цвет моего носа через пять лет, - сказала Веточка и выпила коньяк залпом. - Главное, что я замечаю вокруг себя, - это ханжество. Именно в пику этому ханжеству я готова вести себя, как последняя портовая…
- Бр-р-р! - сказал Ниточкин. Его несколько ошарашил словарь капитанской дочки. - Не люблю, когда женщины говорят такие слова… вслух.
- Именно в пику ханжеству я на всех перекрестках ругаю Репина, хотя его хвалил Достоевский. Читал Достоевского? Нет, конечно… И вообще, ты тоже заражен этой бациллой… Почему вы материтесь с утра до ночи, а мне нельзя? Почему я должна делать вид, что не понимаю этих слов, если я их понимаю?.. Боже мой, как я ненавижу тех, кто умеет быть ханжой, умеет выгадывать, подхалимничать, хамить, давать взятки!
- Честное слово, я этого не умею! - сказал Ниточкин. Ему казалось, что это говорится в его адрес.
- Я знаю. Ты, кажется, не из тех, кто умеет делать нужные вещи… Именно потому сходи сейчас к этой жирной дуре в коридоре, к этой вымогательнице целковых: наговори приятных слов, пусти в ход мужское обаяние, ползай перед ней на карачках, чтобы тебе разрешили задержаться в номере у женщины, с которой ты не расписан во Дворце бракосочетаний… Ну чего ты смотришь? Иди, ты, который это не умеет!
- Самое интересное, что я пойду, если ты этого на самом деле хочешь, - сказал Ниточкин, подливая себе для смелости коньяку.
- И мне! - сказала Веточка. - Самое интересное, что если бы ты не пошел, если бы ты боялся этой бабы в коридоре, то я тебя…
- Начинай меня презирать, - сказал Ниточкин. - Потому что я ее боюсь.
- Ну и катись отсюда колбаской!
- В конце концов она выполняет свою работу. Есть порядок: нельзя оставаться в номере гостиницы посторонним. Она следит за этим.
- У-у! Как всех научили подводить теоретическую базу подо все на свете! Как превосходно такие теории помогают оправдать любую гадость…
…Дежурная знает людей лучше следователя, лучше профессора психологии и любого писателя. Она просвечивает карманы и грудные клетки сильнее рентгеновского аппарата. И главное, что она чувствует безошибочно, - нелюбовь, уничижительное отношение к себе. Тут она мстит. Какие бы деньги ей ни предлагали, что бы ни делали и ни говорили, не жди от нее пощады…
- Тетенька, сегодня я встретил мою единоутробную сестру Катю, - сказал Ниточкин, вытягивая из кармана десятку, сияя обаятельной улыбкой.
- Нашелся дяденька! - обрезала его дежурная.
- Пардон за извинение! - В самом игривом стиле Ниточкин приподнял фуражку над головой. - На полчасика - слово джентльмена!
Дежурная смотрела на него. Она, конечно, знала и этаких бесшабашных парней, они давно отвыкли от дома, и каждый встречный для них - друг ситный и старый знакомый. Это неплохие ребята - из-за них не случается неприятностей, они суют любые деньги и сразу забывают. Это хорошие ребята, если только они не очень пьяны. У этого язык не заплетался, а было уже двадцать три. Даже если он добавит еще пол-литра, то не успеет поднабраться до конца, такие ребята умеют пить.
- Чего ты хочешь?
- До ноль одного - слово джентльмена! - И новенькая десятка легко лезет под регистрационный журнал.
- До ноля, - сказала дежурная, спокойно смахивая деньги в ящик стола.
- Спасибо, тетенька! - весело сказал Ниточкин. И вдруг сорвался. Он услышал и увидел себя со стороны. И "слово джентльмена", и "единоутробная сестра Катя". Дьявол побери! Мерзость!
- Слушай, тетка, гони назад монету! - сказал он, краснея. - Ну, тебе сказано!
Она сунула ему деньги обратно и заорала, привлекая к себе внимание:
- Правил не знаешь?! Ишь развратники! Тебе давно на судно хвостов не присылали? Я тебе такое заделаю, что дальше Кольского залива носа не высунешь!
- Заткни плевательницу, - посоветовал Ниточкин и пошел к лестнице.
С каждым шагом и ступенькой звуки пьяного оркестра из ресторана делались оглушительнее. Ниточкину было обидно на себя за отсутствие выдержки, но не очень. Правда, он потерял Веточку. Но и это, может быть, к лучшему. Потом не оберешься сложностей. Есть великое правило - не греши там, где живешь и работаешь. А она дочка самого капитана. И она хотела, чтобы он остался. Все это закончилось бы плохо.
И в то же время чувство потери росло в нем. Он представил, как Веточка сидит одна у початой бутылки и ждет его, и все спрашивает себя, похожа ли она на шлюху. Ему стало пронзительно жаль Веточку. Но рубикон был перейден. И он успокаивал себя, шагая по темным улицам Мурманска к порту, привычным словоблудием: "Я бросил капитанскую дочку на произвол судьбы. И теперь Пугачев повесит ее на фок-мачте… Я не мужчина, я - облако в штанах. Меня побили, мне кинули банок… Прощай, Веточка, будь бдительна!.."
А подходя к судну, он поймал себя на том, что все время вспоминает детство. Веточка кого-то напоминала ему. И наконец он понял, что она напоминает девчонку Надю, в которую он был когда-то тайно влюблен и с которой ходил в оперетту на "Роз-Мари" в далекие времена эвакуации.
Глава девятая, год 1962
ВЕТОЧКА И НИТОЧКИН
1
Истерическое жужжание одинокой мухи нарушало тишину зала Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.
"…Часто появляются произведения, выражающие густое, плотоядное, плотское жизнеощущение, - писала Веточка, беспрерывно думая о мухе, раздражаясь все больше и больше тем, что никто не хочет встать и прикончить муху. - Причем эти произведения часто надуманные, пустые внутри. Если художник сам не пережил полноту жизненной радости, жизненных ощущений, но пишет обильные натюрморты, тучные земли и тучные бедра, то…" - "Что за ерунду я пишу? - подумала Веточка. - Когда сдохнет эта муха? Неужели я никогда не закончу статью? И хорошо бы здесь ввернуть о мифологической сущности искусства, особенно литературы. Миф - аккумулированный опыт предков. Создать новый сюжет - создать новый миф. А современное искусство разлагает на кусочки старые мифы. Это, конечно, делает не наше, а западное искусство… Нет, сюда не влезет", - решила Веточка и набросала на полях рукописи женский профиль.
Через неделю статью надо было сдавать. Все сотрудники музея раз в год должны были сочинить по статье. Веточка обвела профиль на полях рамкой и написала: "Портрет". "Дома нельзя вешать хорошие портреты, - подумала она. - Дома можно вешать какие-нибудь пейзажи. Хороший пейзаж успокаивает, даже если видишь его каждый день… А хороший портрет - тревожит. Рано или поздно он начинает тревожить, и мерещится всякая чертовщина. Человеческое лицо - жуткая штука. Мы редко смотрим в лица друг друга подолгу. Нет условий и неудобно. Мы долго смотрим только на лица умерших или на портреты. И те и другие - неподвижны. Отсюда и жуть. Сколько написано разных сумасшедших рассказов о портретах!.. Пушкин рисовал на полях маленькие женские ножки. Теперь размер не играет роли, теперь главное - коленки. Раньше из-под юбки торчали туфельки. Они волновали мужчин… Пушкин был смелый, очень смелый, мужественный. Мужество - главная черта человечества. Ибо жить, имея разум, зная, что умрешь, - великое мужество. Всякая другая природа, все живое в ней - ни береза, ни тигр - не знают о том, что умрут, хотя и оберегают свою жизнь…"
Муха перестала биться, затихла. С улицы чуть слышно доносился шум автомобилей. В небе хлопали голубиные крылья. От стен зала пахло старой, пропылившейся бумагой. Люди склонялись над столами с неестественно умным видом. Чаще всего люди в библиотеке выглядят неестественными. И книги здесь - не друзья, а строптивые слуги, которые исподтишка готовы подложить им свинью, - так подумала Веточка. И она принялась за статью, но как только ее перо коснулось бумаги, муха опять подняла шум. Казалось, она разобьет стекло.
Неведомая сила подняла Веточку со стула. Веточка встала и, громко стуча каблучками по старому паркету, пошла через зал к окну. Все подняли головы и уставились на нее. Веточка, рассекая тишину громом своих каблуков, обогнула крайние столики, с ненавистью и презрением взглянула на молодого студентика, который сидел от мухи в одном метре, взяла у него со стола тетрадку и этой тетрадкой стала ловить муху, загонять ее в угол оконной рамы. Зал остолбенело молчал. Веточка поймала муху и решила было выбросить ее за окно. Но под взглядом зала передумала и стукнула огромную мохнатую муху об пол. Она еще в школе видела, как мальчишки расправляются с насекомыми таким образом. Зал опустил головы и уставился в книги. Веточка вернулась к своему месту. Ее голова была высоко поднята. Она чувствовала себя по меньшей мере Жанной д'Арк. Но не успела Веточка сесть, как зажужжала муха на другом окне. И Веточку кинуло в краску: не могла же она ловить и убивать всех библиотечных мух! Веточка внимательно стала рассматривать французские художественные журналы. И незаметно для себя погрузилась в мир красок. Ее больше не было здесь, за столом Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина, на углу Невского проспекта и Садовой улицы в Ленинграде.
- Здрасьте! - сказал Петр Ниточкин, садясь рядом с Веточкой за столик.
- Откуда вы взялись? - спросила в полном недоумении Веточка.
- Мы вчера пришли. Утром отваливаем. Мне Павел Александрович сказал, что вы здесь гниете. По телефону я звонил. Не губите мою дочь, говорит. Вы ее недостойны… Пошли отсюда, а? Из храма науки…
Говорить он пытался шепотом, но голос был хриплый, и зал, конечно, пялился на них.
- Можно было предупредить, - прошептала Веточка.
- Собирайте шмутки, - сказал Ниточкин. - Времени мало.
Он был красен от смущения.
- Подождите меня внизу, - сказала Веточка, морща брови и трогая щеки ладонями. Она ожидала увидеть кого угодно, но не его. С мурманской встречи прошел почти год. И только однажды она получила от него совершенно нелепую радиограмму, подписанную: "Соломон Соломонович Пендель".
- Я у начальника библиотеки был! - сказал Ниточкин. - Он и приказал пропустить. Ваш начальник, оказывается, в войну на флоте служил. А может, врет…
И он пошел между столами, ступая на цыпочки и балансируя руками. "Господи, невероятно глупо, но я его боюсь!" - подумала Веточка. Она не сразу собрала книги и сдала их.
2
- Веточка, вы меня хоть немножко вспоминали? - спросил Ниточкин, когда она спустилась вниз и была в добрых пяти метрах от него. Она не ответила. Тяжелые старинные двери выпустили их в солнечный осенний день и громко захлопнулись. Веточка только что была отчаянно счастлива одиночеством. И вот Ниточкин вытащил ее из зала библиотеки и крепко взял за руку выше кисти.
- Веточка, - сказал Ниточкин. - Я должен кое-что объяснить, я…
- Потом, - сказала Веточка.
Ей страшно захотелось курить, но она не любила курить на улице.
Она боялась взглянуть в лицо Ниточкину и даже отворачивалась, поправляла сумочку, проверяла пуговки на воротничке, отводила волосы со лба и все косилась себе на грудь, потому что не надела лифчика. "Что это я? Совсем с ума сошла, дура!" - зло сказала она себе и обернулась к Ниточкину, но так и не подняла глаза на его лицо. Увидела только торчащий нелепо галстук, зажим на нем едва держался и не скреплял галстук с рубашкой. Веточка остановилась перед Ниточкиным, зашпилила ему галстук правильно. И наконец подняла глаза. Ниточкин улыбался до самых ушей глупой улыбкой.
- Веточка, - опять сказал он. - Я должен кое-что объяснить, я…
- Идемте, идемте! - сказала Веточка и подтолкнула его, чтобы он не стоял посреди тротуара.
И они быстро пошли, как когда-то в Мурманске. Но теперь вокруг не было холода и тусклости. Шлейф Екатерины Великой свисал к ярким газонам, к цветам, обрызганным недавним дождем. И сквер перед библиотекой был необыкновенно хорош, густо зелен, на скамейках сидели обаятельные старушки с внуками и внучками.
- Екатерина развратница была, - сказал Ниточкин. - У вас есть спички?
- Моряки должны иметь заграничные зажигалки, - сказала Веточка. В душе ее творился кавардак. "Боже мой, я совсем дурой стала! Я так рада его видеть и идти рядом с ним! Черт знает, что-то есть сверхъестественное в этом мире…"
- Сколько у вас стоянка? - спросила Веточка.
- Утром снимаемся. Меня опять перевели на другой пароход…
- Перевели - значит выгнали?
- Ага.
Они вышли на канал Грибоедова. Он тих и пустынен был после Невского.
- Джордж, тебе давным-давно пора в отпуск, - тихо сказала Веточка. Ее рука поднялась и тронула его щеку, потом волосы и осталась на его плече. Ниточкин прижал подбородком ее руку и потерся о нее.
- У тебя стоянка на одни сутки, и ты пришел, потому что нужна женщина, которая… которая все сделает для тебя и без подготовки?
- Заткнись! - сказал Ниточкин и отвернулся.
- Ты меня прости, прости! - судорожно сказала Веточка. Слезы уксусом полезли ей под веки. - Я не ждала тебя, но я тебя и не забыла, и я рада, ты веришь?
- Нельзя забыть человека, который о тебе все время помнит, - пробормотал Ниточкин.
- Не бормочи цитат! - сказала Веточка.
- Я тебя люблю, - сказал Ниточкин. - И мне от тебя ничего не надо.
Ниточкин действительно любил ее сейчас, ее оголенные до плеч руки, волосы, кофточку и ее запылившиеся туфли. Это не было страстью и не было первой, целомудренной любовью. Это было нечто посередине. Сейчас начиналась для него новая жизнь, она должна была привести к душевному покою и детям. К тому, что заступит место бродяжничества и бессмысленного риска собой. Это был старт, хотя он уже пробежал по жизни приличное расстояние.
- Ты мне веришь? - спросил Ниточкин.
- Да. Вернемся к Казанскому, там хорошая стоянка такси.
- Зачем? Ты торопишься?.. У тебя небось в филармонию билеты взяты, а?
- Да. Концерт Баха, - сказала Веточка. - Фуги. И физик-атомщик - мой кавалер.
Ниточкин принял это за правду. Ему почему-то казалось в море, что ее хахаль - обязательно физик-атомщик и занимается при этом боксом.
- Перестань хмуриться, Ниточкин! Ты все-таки очень глуп.