Тутаев растерялся от неожиданности; он присел и, стараясь не упустить из виду красноперых красавцев, стал возиться с насадкой. Руки его дрожали; впопыхах он чуть было не запутал леску ногами, но, слава богу, все обошлось. Он приладил на крючок хлебный мякиш, отмерил глубину и, когда все было готово, встал и забросил насадку с поплавком на самую бырь метрах в трех выше стаи.
Ни присутствие человека, ни удар поплавка по воде - ничто не смутило голавлей. Они все так же спокойно дефилировали, держась в тени ракит. Крючок с наживой с каждым мгновением становился все ближе и ближе.
Вожак остановился, перестал поводить хвостовым плавником. Хлебный мякиш с белыми, едва приметными ворсинками ваты уже поравнялся с вожаком. Голавль нехотя повернул голову; одно движение плавников - и вот он рядом с наживой.
Тутаев замер, боясь пошевельнуться.
Но голавль, ткнувшись носом в наживу, тотчас же отошел от нее. Семен Семенович хотел было выбрать удочку, чтоб сменить наживу, как в тот же миг один из голавлей, замыкавший стаю, с ходу, резко схватил хлебный мякиш и потянул его в сторону, к кувшинкам.
Тутаев инстинктивно взмахнул удилищем. Однако оно, против его ожидания, не изогнулось дугой от тяжести и сопротивления рыбы. Каждый рыбак не раз переживал подобное состояние разочарованности. Разумеется, и Семену Семеновичу это было не вновь. Несмотря на это, он выругался с досады: не надо было спешить с подсечкой. Делать нечего, отыскав крючок, Тутаев обновил наживу и снова забросил удочку.
Напуганные его неудачной подсечкой, голавли отошли. Но Семен Семенович не терял надежды: он знал, что поклевки еще будут. Он снова и снова забрасывал удилище, наблюдая за поплавком; поплавок подхватывало течение и несло от камышей через весь омут. Как только грузильце начинало цепляться за камни, Семен Семенович поднимал удилище и, проверив наживу, вновь забрасывал снасть. Прошло немного времени, и в тени кувшинок опять завиднелись красные плавники. Голавли были более осторожны: не выплывали из укрытия, но не уходили. Не теряя надежды, Тутаев еще и еще раз перезабросил удочку. Неожиданно один из голавлей, осмелев, приблизился к наживе. Шустро перебирая плавниками, он погнался за хлебным мякишем, ткнулся в него тупоносым рылом, раскрыл пасть. Еще миг - и…
Сердце захолонуло, перестало биться. Тутаев замер в ожидании.
И в этот же миг- шлеп! шлеп! - в соседнем омутке раздались всплески воды. Камыши вокруг заходили; голавль ударил хвостовым плавником и скрылся в глубине.
"Тьфу, черт! - выругался про себя Тутаев, - Принесло кого-то не вовремя!" Он выбрал удочку и, приподнявшись на цыпочки, заглянул в соседний омуток.
В соседнем омуточке, за непролазной стеной камышовников, полоскала белье Галя Зазыкина. Подоткнув за пояс полы халата, она стояла по колено в воде; на берегу белела большая корзина, плетенная из ивовых прутьев; на камнях разбросано белье, приготовленное для стирки. Нагнувшись, Галя шлепала ладонями по воде, смачивала белье, потом намыливала и, намылив, с еще большим ожесточением принималась шлепать ладонями по воде, отполаскивая.
Постирав кое-какие мелочи с себя и девочки, Галя достала из корзины Митькин "парад" - его белые чесучовые штаны, в которых он волочил вчера бредень. Она намылила их и стала споласкивать, шлепая штанинами по воде. Шлепки отдавались, как выстрелы. От такого шума не то что голавли, но и ленивые вьюны под камни с испугу забьются!
Что делать? Судя по всему, Галя расположилась надолго. Ее не переждешь. Тутаев собрал коробочки с наживой, подхватил под мышку сачок, удочку - в руку и, пригнувшись, чтоб не зацепить головой за кусты черемухи, стал пробираться вверх по течению. Не успел он сделать и десятка шагов, как вдруг что-то дернулось сзади. Оглянулся - конец лесы вместе с поплавком болтается на суку. Чертыхнувшись и ругая себя почем зря за поспешность, за то, что не смотал леску, Тутаев сорвал с черемухового побега поплавок и, опустившись на землю, принялся заново снаряжать снасть. Сколько он провозился, пока заново привязал крючок и приладил грузило, сказать трудно.
Настроение у Тутаева было вконец испорчено. Лазать по кустам в поисках нового места не хотелось, он пристроился поблизости с прежним омуточком и стал раскатывать мякиш из манной каши. Хотелось испробовать новую наживу.
За соседними камышами плескалась вода. Тутаев поглядел туда. Галя купалась. Работая "саженками", она проплыла к противоположному берегу, нарвала стеблистых цветов кувшинки и на спине, выбрасывая длинные ноги, поплыла обратно.
"Ничего: сейчас она искупается и уйдет", - решил Тутаев; он успокоился, надеясь переждать. Однако, решив так, он не спешил забросить снасть - продолжал наблюдать за Галей.
Выйдя из воды, она положила кувшинки на камень, взяла мочалку, мыло, начала мыться. Терла себе ноги, руки, плечи; намылившись, бросилась в воду, смыла с себя пену. Наконец вышла из воды, растерла себя полотенцем и стала одеваться.
Груди у нее были маленькие, как у девочки, и без загара, белые…
Галя уже оделась, отжала купальник, бросила его в бельевую корзину и только было повернулась, чтобы уйти, как вдруг с крутого берега, под которым она стояла, посыпались камни и чьи-то руки раздвинули кусты черемухи.
- Ой! - Галя испуганно вскрикнула и отступила назад.
21
Из-за кустов вышел Славка. В легком тренировочном костюме, с полотенцем на плече.
- Галя?! - он сделал вид, что удивлен встречей. - Вы всегда купаетесь в этом месте?
- Нет. Обычно ближе, у Погремка. Но там какие-то дядьки ловят голавлей на перетягу.
- Я не помешал вам?
- A-а, купайтесь. Я уже.
- Подождите меня, и пойдем домой вместе. Хорошо?
- Ждать-то некогда. Посуды грязной полно, - однако, говоря так, Галя не спешила уйти. Она вынула шпильку из волос, которой те собраны были во время купания, и, закинув руки, стала связывать их на затылке шнурочком. Локти расставлены в стороны; платье слегка поднялось, оголив загорелые ноги.
Галя была хороша в эту минуту. Однако Славка не видел ее: он снимал куртку. У Гали что-то не завязывался узелок, и она продолжала стоять так, с руками, закинутыми за голову. Славка сдернул куртку и, не выпростав рук из рукавов, замер на какое-то мгновение, оглядывая Галю, словно он впервые ее увидел. Она перехватила его взгляд, но не смутилась нисколько, а все так же спокойно продолжала завязывать тесемку. Завязав, сколола волосы шпильками и только тогда опустила руки.
Славка все это время глядел на нее. Но ничего не сказал. Она тоже ничего не сказала.
Славка резко, одним движением, сдернул куртку, сел на камни, расстегнул босоножки, разделся.
- Тут глубоко?
- С ручками!
- Значит, можно и так! - Славка с разбегу нырнул головой вниз. Видно было, как он плывет под водой, и лишь когда его руки наткнулись на мель, он вынырнул в зарослях кувшинок. - Ах, вот здорово! А вы молодец, Галя: каждый день купаетесь.
- А вы откуда знаете?
- Вижу, ходите мимо.
- Да?! - обрадовалась Галя. - Я не могу без купанья. Надо бы утром ходить, но я не успеваю: к восьми мне на работу.
- Утром вода холодная.
- Ну что вы?! Зато бодрость, зарядка на весь день.
- Это верно… - Славка не спеша поплыл обратно.
- Слава, вам дать мыло и мочалку?
- Если есть - давайте.
Галя достала из корзины сверток, подала.
- Я отойду вон туда, за кусты. А вы мойтесь.
Она отошла в сторонку, и ее стало не видать из-за куста черемухи. Но голос был очень хорошо слышен.
- Я удивляюсь на наших, - говорила она, - рядом такая чудная речка! Но деревенские редко купаются. Малыши, ребята, купаются, и дачники тоже. А епихинцы никогда! И мой тоже… Даже в сенокос, в жару. Силком гонишь - ни в какую! Все в город ходит, в баню. После бани, конечно, к брату зайдет. Напьется…
- Я весь пропах соляркой, - отвечал Славка. - Знаете, сколько прогонов сегодня сделали? Пять! А Серафимову нашему все мало! Замучил всех. Завтра - конец, свадьбу снимаем.
- Завтра свадьба? - оживилась Галя.
- Да.
- Днем?
- Днем.
- Обязательно прибегу! Своей не было, так хоть на чужую поглядеть, - сказала она с грустью.
- А чего глядеть? - Намылившись, Славка снова нырнул. Тут же вынырнул, тряхнул мокрыми волосами. - Ничего интересного. Одно кривлянье.
- Почему "кривлянье"?! Со свадьбы все начинается.
- A-а, мура! Свадьбой как раз все кончается! - Славка вышел из воды, взяв полотенце, стал вытираться. - Посмотришь: прожили люди вместе год-другой, разошлись. Одна суета и заботы… Теперь только в плохих романах можно прочитать о любви.
- А вы много читаете?
- Что ж мне кроме-то делать? Бывает так, что зарядит дождь на целую неделю. Съемок нет. Пойти некуда. Заберусь в кабину и читаю весь день. У меня знаете какая библиотека дома?! Я признаю лишь книги про шпионов… А вы?
- Я тоже люблю книжки. Дома-то - суета, а на работе у меня тихо. Поделаю все - да за книгу! А вот Митя… молодой ведь. Сколько лет я рядом с ним. И ни разу не видала в его руках книжки. Дико. Правда?
- Не понимаю: как вы с ним?
- Да так.
Они пошли берегом. Камни сыпались из-под их ног, скатывались в речку.
- Поднимемся на тропу? - предложил Славка.
- Увидит еще кто. За камышами есть перекат. Совсем-совсем мелко. Давайте перейдем на ту сторону и пойдем лесом.
- Ну что ж.
Метрах в десяти ниже того омуточка, в котором они купались, и на самом деле был перекат. Тутаев хорошо знал это место: в августе, в очень знойные дни, там хорошо клевали пескари. Каменная гряда тянулась наискосок, и у того берега выходила к ветлам.
Воспользовавшись тем, что ему никто не мешает, Тутаев подправил наживу и закинул удочку. Течение подхватило поплавок, и он поплыл, покачиваясь. Не ожидая поклевки, Семен Семенович с поплавка перевел взгляд на молодых людей.
Галя шла впереди, указывая дорогу. Одной рукой она придерживала подол платья, чтоб не заменить, а в другой несла босоножки. Шла она не спеша, стараясь наступать на плиты песчаника, которые местами, словно надолбы, выступали из воды.
Слава нес корзину с бельем. Он старался не отставать от своей проводницы. Слава уже замочил подвернутые выше коленей брюки и теперь шагал, не разбирая, где брод. Меж камней попадались и глубокие места; при каждой промашке он чуть слышно чертыхался. Галя, то и дело оглядываясь назад, посмеивалась над его нерасчетливостью.
- Правее берите! Правее, - говорила она.
Засмотревшись на них, Тутаев совсем позабыл про удилище. Вдруг он почувствовал, как рванулось удилище, словно кто-то дернул струну. Семен Семенович инстинктивно потянул на себя удочку, и тотчас же на конце лесы заходило что-то тяжелое, упругое. Поплавок то погружался, то всплывал вновь. Не помня себя от радости, Тутаев резко подсек и начал выводить рыбу. Большой - граммов на семьсот - голавль выскочил из глубины и, стрежеща плавниками, как птица крыльями, дугой изгибая конец удилища, пошел выделывать разные коленца. Ударив хвостом, ринулся на дно, потом выпрыгнул из воды, блеснув на солнце крупной матовой чешуей, рванул вверх, против течения.
Внимательно наблюдая за рыбой, Тутаев потихоньку подводил ее к берегу. Только и слышалось: чо-о-ок! чо-о-к!
Галя обернулась на шум - и: чох, чох! Это упали в воду ее босоножки.
Слава, не понимая, что случилось, метнулся за ними, поймал.
- Э-это вы, дядь Сень? - Галя остановилась, растерянно глядя на Тутаева.
- Голавль! Большой! - во все горло крикнул Тутаев.
С того берега, из-за ракитовых кустов, слышался чей-то смех.
22
Вся поляна вокруг дома оцеплена тяжелым пеньковым канатом. Он висел на металлических подставках, а поверх подставок - таблички: "Тихо! Микрофоны включены!"
Были включены микрофоны, и вовсю горели юпитеры, жених и невеста уже вылезли из машины и шли в тишине сквозь празднично разодетую толпу… И в это самое время все люди, занятые в последней, заключительной сцене фильма, разом повернули свои головы в сторону. Никто почему-то не глядел на жениха с невестой, куда учил их на репетициях глядеть Серафим Леопольдович. Все смотрели наверх, на "белый дом"; и в тишине слышался приглушенный, но довольно явственный шепот:
- Шустов… Шустов…
- Глядите, Шустов прикатил!
Тутаев стоял в сторонке, под березами. Услышав этот шепот, он глянул на дорогу, по которой только что проследовал свадебный кортеж, и увидел спускающийся с косогора "газик". Подкатив к Славкиному фургону-электростанции, машина остановилась, и из нее вышел Шустов в белом полотняном костюме; большая квадратная голова не покрыта.
Председатель постоял, оглядывая толпу, и не спеша, обходя стороной огороженное канатом место, направился к дому, построенному для молодых.
При виде Шустова сердце у Семена Семеновича заколотилось. "Все! - сказал сам себе Тутаев. - Сегодня все решится".
Судьба, казалось, благоволила к нему. Он со дня на день откладывал свой разговор с Шустовым о доме, pi вот председатель тут, рядом. У Семена Семеновича пропал всякий интерес к свадебному карнавалу. Он следил теперь только за председателем.
Шустов же, наоборот, не обращая внимания на шепот баб, кивки и приветствия, шел вдоль каната и пристально наблюдал за свадебным шествием. Заложив руки за спину, он шагал не спеша, вразвалку; ветер трепал, перебирая, шевелюру густых, но рано поседевших его волос. Шустов переводил взгляд свой то на невесту, полуприкрытую фатой, то на дружков, повязанных, по русскому обычаю, расшитыми рушниками.
По мере приближения председателя люди - как цветущий подсолнух к свету - поворачивали к нему головы; бабы кланялись, дети отбегали, уступая дорогу. Но Шустов, казалось, не замечал никого.
Над поляной из динамиков, установленных на высоких металлических треногах, лилась медлительная мелодия русской песни про белую березоньку; юпитеры высвечивали ромашки, которые подминали своими модными туфлями молодые, направляясь к дому.
Все ближе и ближе.
Неожиданно музыка оборвалась, и в тишине послышалась речь старика. Это отец жениха приветствовал новобрачных на пороге дома.
- Живите подобру-поздорову, наши дорогие. Хлеб-соль вам… - И, склонившись на колено, старик преподнес невесте каравай.
- Гм? Разве это каравай?! Торты теперь делают больше, чем этот. Попросили б нас, наши б пекари им пудовый каравай испекли! - проворчал Шустов.
- Здравствуйте, Иван Николаевич! - Тутаев протянул председателю руку.
Шустов поздоровался не сразу. Во взгляде его сначала мелькнуло удивление: кто это, мол, тут не посторонился, не уступил дорогу? Но это продолжалось недолго, потому что председатель тотчас же узнал Тутаева.
- A-а, Семен Семенович! Ну, как вам тут отдыхается?
- Ничего. Спасибо. Лето сегодня чудное.
- Да. Лето хорошее. За ягодами ходите?
- Редко, Иван Николаевич. Мне вредно наклоняться: голова кружится.
- А рыбка как?
- Рыбкой балуюсь иногда.
Тутаев говорил, а думал совсем о другом.
"Сейчас! Теперь же, не откладывая ни на минуту, надо спросить о доме, - думал Семен Семенович. Но заговорить об этом никак не решался. - Нет, - тут же перерешил он - Не надо спешить! Надо поговорить сначала о том, о сем, расположить его к себе, а потом уже обмолвиться о деле".
- И вы, Иван Николаевич, не устояли. Тоже приехали свадьбу поглядеть? - спросил Тутаев.
- Приехал поучиться. Нашему брату всяким делом приходится заниматься - в том числе и свадьбами.
Шустов прищурился, тая улыбку. Лицо у него обветренное; маленькие глазки упрятаны глубоко. С виду он был простоват и очень демократичен.
- Иван Николаевич! - поборов внутреннюю робость, обратился к председателю Тутаев. - Вы, наверно, обижены на меня. Я приходил к вам хлопотать о воде.
- Ну что вы?! - Шустов похлопал Семена Семеновича по плечу. - Да если б я на всякие такие разговоры обижался - я бы давно умер от избытка желчи. А я, как видите, ничего.
- Это хорошо. А то я думал…
- И думать не надо.
Успокоившись, Тутаев вконец осмелел.
- Я знаете о чем вас хотел спросить?
- Да! - Шустов повернул к нему крупную голову.
- Я тут и с режиссером, и с директором картины беседовал, - начал Тутаев издалека. - Просил у них вот этот дом. Снимут свадьбу, и он им ведь больше не нужен.
- Конечно!
- Да. Но они говорят, что им запрещено продавать частным лицам, а только организациям.
- А дом хороший они отгрохали!
- Ничего, - Тутаев решил, что хвалить избу не в его интересах. - Дом ничего, но только он на живую нитку срублен. Ставить будешь, еще столько же вложить придется. Вы своим колхозникам не хуже этого строите.
- Да, но они нам и обходятся в копеечку!
- А этот-то еще дороже обойдется: разобрать, перевезти, собрать.
Шустов ничего не сказал, только чуть слышно хмыкнул.
- Директор сказал, что дом будут предлагать вам, колхозу, - продолжал Тутаев. - Я хотел вас просить, Иван Николаевич: уступите мне его! Хочется на старости лет иметь свой угол. Я так полюбил эти места. Я ведь, сами знаете, и заметки в газету пишу…
От волнения Семен Семенович говорил бог знает что. Как будто Шустову уж очень нужны заметки, которые Тутаев изредка печатает в районной газете. И чем больше говорил Семен Семенович, тем все шире расплывалось в улыбке лицо Шустова. Конечно, если бы Тутаев видел эту улыбку, он не стал бы понапрасну расточать слова. Он хоть и маленький человек, но гордый. Однако из-за робости и скромности своей, которую Тутаев в душе презирал, он глядел не в лицо Шустову, а на председательские сандалии.
Сандалеты были не импортные, наши - с дырочками-отдушинами сверху и с ремешком-застежкой, к тому же изрядно поношенные.
- Мне земли много не надо. Я поставил бы дом на пустыре, поближе к лесу.
- Дорогой Семен Семенович! - Шустов коснулся рукой плеча Тутаева. - Да для этого красавца у нас уже фундамент готов! Магазин у нас в Лужках один на все село. Кто живет на другом краю - приходится за два километра бегать за всякой мелочью. Вот мы и решили поставить еще одну лавку. Пристроим к этому срубу каменный склад. Холодильники во весь прилавок. Полы пластиком застелим. Красота! А вы - "дача"! Ха-ха! - засмеялся председатель. - Чудак вы, Семен Семенч!
Тутаев поднял глаза - и весь мир: и цветущий косогор, и празднично разодетые люди - все, все для него померкло.
Оказалось: погасили юпитеры. Люди облегченно вздохнули, задвигались, громко, во весь голос заговорили. Откуда-то вывернулась тетя Поля, нарядная, в старинном плисовом казачке, широкой юбке; на ногах - черные с резинками полусапожки, пролежавшие небось в сундуке верных полвека.
- Иван Николаич, Иван Николаич! - затараторила тетя Поля. - Подьте, поглядите, как надо заботиться-то о своих колхозниках. Вот для молодых и плиту газовую поставили, и воду в дом провели. А мы у вас, как пасынки какие. На всю деревню просили хоть одну колонку поставить, и то вы воспротивились.
- Колонку?! - Шустов приподнял выгоревшие на солнце брови. - Чтоб колонку поставить, нужно артезиан бить да водопроводную башню ставить. На двадцать семей накладно.
- Нам хоть из реки бы. Лишь бы не носить на своем горбу, - поддержала соседку Катька Манина. - Артезиану от вас не дождешься.