- Кому это я должен строить водопровод?! Пенсионерам? - не уступал председатель. - У вас, кроме Игната, бригадира вашего, ни одного колхозника нет моложе шестидесяти.
- Небось и мы не приблудные, а, чай, на колхозной работе состарились! - не унималась тетя Поля.
- Его жену бы заставить с коромыслом побегать - узнал бы тогда!
- У нее небось краник на кухне! - напирали со всех сторон бабы.
Шустов недовольно поджал пухлые губы.
- Вы чего расшумелись?! - вдруг оборвал он бабьи голоса. - Может, прикажете мне построить водопровод для дачников? Дачников вы тут развели много. Простор. Река. Лес. - Председатель повел вокруг широкой ладонью, указывая на косогор и простирающийся на той стороне Быстрицы лес. - Но колхоз не намерен создавать удобства для дачников. Не то что водопровод, колодца рыть у вас не будем! Годика через три мы ваш Епихин хутор совсем ликвидируем.
- Это как так "совсем"? - встряла тетя Поля.
- А так. Всех вас переселим на центральную усадьбу. Построим вам такие же, как вот этот дом, избы: просторные, светлые, со всеми удобствами. Скажем: "Дорогие епихинцы, хватит жить хуторянами, ссыльными монахами". В новых Лужках будет у вас и водопровод, и клуб, и библиотека.
- А как же наша деревня?
- А ваш хутор снесем, и весь этот косогор - от самого Погремка и до Низовки - распашем. Грязи, навоза, я думаю, у вас тут накопилось немало. Распашем - и такие клевера на месте ваших гнилушек вырастут! И тогда попросим режиссеров снять на память ваш косогор. Цветов будет много!
23
…Покрывался косогор разными травами; травы цвели, увядали; по весне нарождались новые, но от них уже были иные цветы.
Так и его, Семена Тутаева, жизнь.
В молодости он мечтал стать поэтом. Сочинял стихи; мусоля карандаш во рту, обдумывал строки. Он исписал за свою жизнь горы бумаги, но поэта из него не вышло. Не стал Семен Тутаев ни Пушкиным, ни Кольцовым. Потом он мечтал о подвиге. Каждый мужчина его лет - особенно если поглядеть на него в бане - имеет на своем теле отметину: память о войне. А он? Разве он не писал рапорты с просьбой послать его в Действующую армию? Но ему сказали, что нефть и уголь - это тоже вклад в победу над врагом, и он искал нефть и уголь. Но так и не нашел. Да.
И вот теперь рушилась последняя мечта: мечта о тихом пристанище в старости. На глазах у Тутаева плотники разбирали его дом. Дом, который он облюбовал, выпестовал в своих мечтах.
Семен Семенович сидел на скамеечке, что возле мазанки Маниных - на том самом месте, где он любил сиживать вечерами, наблюдая за тем, как братья Кубаркины бревно за бревном растили сруб. И теперь все было так же: так же садилось солнце за Погремком, те же вечерние тени лежали на траве от сараюшек и мазанок. Однако теперь уж ничто не радовало его.
Теперь братья Кубаркины разбирали дом по бревнышку.
Раскатывали, помечали бревна, чтоб случаем не попутать венцы при сборке на новом месте, и грузили их на автомашины с рогатыми прицепами. "ЗИЛы", не жалея, полосовали шинами пожухшую зелень луговины.
- Дядь Сень!
Тутаев был так задумчив, что не сразу услыхал, как его окликнули.
- Дядь Сень!
- A-а, Галя…
- Можно, я посижу с вами?
- Пожалуйста! - Тутаев подвинулся, освобождая место с конца скамьи.
- Дядя Сеня, чего вы такой грустный? - Галя Подобрала полы халата и села рядом. - Вы из-за дома расстроились?
Тутаев промолчал.
- Ну, это вы напрасно! - продолжала она. - Или вы не знаете Шустова?! Он шины дырявые подбирает с обочин дорог: все, мол, в хозяйстве пригодится. А вы думали, что он избу такую из рук выпустит!
- Это так, конечно.
- Хотите, я вам дам совет?
- Какой?
- Купите себе "белый дом".
- "Белый дом"?!
- Ну да! Чему вы так удивляетесь? На похороны приезжала дочь Американки. Говорила, что дом будет продавать. Даже просила бабку Курилку подыскать покупателя. Дом у Аграфены хороший, крепкий, участок большой. Пока поживете лето-другое в стареньком, а там, глядь, купите, как вон полковник, щитовой, финский. Поставите и будете жить.
- И то, пожалуй… - Тутаев не мог сразу же свыкнуться с утратой своей мечты, но слова Гали возродили в нем надежду. - Спасибо, Галчонок. Только вот в чем беда: Шустов говорит, что он вообще намерен снести всю вашу деревню. Колхозников переселить на центральную усадьбу, развалюшки снести, а землю занять клеверами.
- Это, знаете, как в старинной песне поется: "Цыганка гадала - надвое клала". Конечно, Шустов привык на свой аршин все мерить. Но такое, думаю, без согласия народа не сделают. А народ у нас разный. Бабка Курилка, может, и с охотой в новый дом переедет. А, скажем, тот же Игнат-бригадир хоромы свои ломать никому не позволит. Да и Сольтца, и полковника… Попробуй-ка их сдвинуть!
Помолчали.
Снизу доносилось: "Р-р-а-а-з, два-а - взя-ли-и!" И следом Кубаркины грузили бревна на машину.
Хрюкал поросенок в хлеву; где-то за спиной, на лужайке, квокали индейки.
- Дядя Сеня, - снова нарушила молчание Галя. - Я хотела вам все объяснить.
- Что "все"? - не понял Тутаев.
- Все, все! Мне ни перед кем не хотелось бы оправдываться - ни перед мужем, ни перед матерью. Мне безразлично, что они обо мне подумают. Но перед вами я хочу. Я думаю, что вы меня поймете.
- Ну что вы, Галя!
- Я так и знала! Спасибо… - Она очень волновалась и, видимо, поэтому говорила горячо и сбивчиво. - Вы тогда ловили рыбу и видели меня со Славой. Признаюсь вам: тогда была случайная встреча. Самое начало! Потом мы встречались каждый день. Вместе ходили в лес, на реку. Он даже в лабораторию ко мне приходил - поглядеть, где я работаю. Дядь Сень, если бы вы знали, какой Слава хороший! Слов нет… Вы знаете мою жизнь. Митя пьет. Пьянки его, постоянные намеки Пелагеи Ивановны, что я непутевая жена. Так все наболело! Не удержалась как-то и рассказала Славе все-все! Ничего от него не утаила! И как взял меня Митя пьяный, обманом. И как мне не хотелось выходить за него замуж, до конца тянула со свадьбой. И как не раз пыталась разорвать этот чертов круг - уйти от него. Может, я дура, что рассказала ему обо всем, не знаю. Но поймите, дядь Сень, накипело! С каждым разом, с каждой нашей встречей Слава становился мне все ближе и ближе. Мы бывали одни… Ну, совсем одни! И он ни разу пальцем меня не тронул. Говорит: "Галя! Я люблю тебя. Я был женат. У меня, говорит, были женщины и до жены и после. Но клянусь, говорит, никогда в жизни еще не было мне так хорошо, как с тобой". Я ему и говорю: "И мне тоже". Бывало, с работы домой идти не хочется: опять пьяный Митька, опять стирка, то да се. Если б не девочка, так бы и сидела в конторе. Ночь наступает, так для меня пытка, бывало. Он придвигается, а от него винным перегаром за версту песет. А как стали мы встречаться со Славой, так я бегом готова домой бежать. Не верите? Ей-богу!
Видимо, молчание его она приняла за сомнение и потому спросила: верит ли он? Тутаев не успел ответить на ее возрос, даже не успел кивнуть головой: она поспешила успокоить его. Но это "ей-богу!" мало его успокоило. "А не является ли все это чистой фантазией? Не мечта ли это? Не вычитала ли она всю эту историю из книжек?"
Семен Семенович искоса глянул на свою собеседницу. Лицо Гали было спокойно.
- Я решила навсегда порвать с Митей, - продолжала Галя задумчиво и тихо: видно, все, что она говорила, давно продумано ею. - Я понимаю, что это нелегко. j Ведь я уходила и раньше. Всякий раз, забирая Валю, я думала: все, больше к нему не вернусь. Но со временем сердце отходило… Я измучилась, издергал он меня. Перестала верить, что когда-нибудь смогу снова петь, улыбаться, быть счастливой. Слава вернул меня к жизни. Он подал мне надежду. Как-то я обмолвилась, что заочно учусь в институте и скоро должна поехать на сессию. Он обрадовался и говорит: "Галя, вот тебе ключ от моей квартиры. Приезжай в любое время дня и ночи, как в свой дом. Может, я снова уеду на съемки, так ты заходи, располагайся, живи. Хочешь, одна приезжай, хочешь, с дочкой. Обещаю: до свадьбы я тебя не трону! Разведешься с Митькой, распишемся, как положено, свадьбу сыграем".
- Славка клялся, что он противник свадеб, - пошутил Тутаев.
- А тут сам об этом заговорил. Даже обещал помочь мне перебраться к матери. Но я не хочу, чтобы он был замешан в этой истории. Вот они уедут, и я уйду. Я совсем другая стала - сильная. И все это сделал Слава. Вон он ждет уже меня.
Галя кивком головы указала вниз.
Посреди косогора, по дороге, ведущей к мостку через реку, шел Славка в спортивном костюме, с полотенцем на плече.
- Ну, я пошла, дядь Сень! - Галя встала, одернула сарафан. - Вы не осуждаете меня?
- Не за что, Галя.
- Я так и знала.
Она помахала Славке рукой и, радостная, побежала вниз.
24
В середине июля зной одолевает все живое. Меркнут, сжигаемые солнцем, цветы на косогоре; трава становится серой, жесткой. Отцвели, пожухли ромашки; почернели фиолетовые головки кашек, и лишь белые шапки медуницы у самой реки колышутся на ветру.
В лесу, за Быстрицей, зажелтели гроздья рябины.
Земляника отошла, грибов еще нет, и дачникам, вроде Семена Семеновича, занять себя нечем. Одно было занятие: смотреть, как снимают кино. Однако "свадьба" сыграна; дом, который все лето украшал косогор, разобрали и увезли в Лужки, на центральную усадьбу колхоза, и там все те же братья Кубаркины ставят его на каменный фундамент, Митька подрядился класть печку; он выговорил себе аккордную оплату, и последние два-три дня не ночевал даже дома: знать, работает с темна до темна.
Косогор теперь пуст, просторен. Трава вдоль всего склона вытоптана, а на том месте, где стоял дом, и вовсе остался черный квадрат, и печально стоят две березы, посаженные у крыльца. Молодые, майские листья на них почернели, засохли; ветер обтрепал их.
Не разносится над деревней музыка из динамиков. Не щелкают и не свистят возле изб транзисторы: съемочная группа, уложив все оборудование в машины, уехала. Уехал и Славка на своем фургоне-электростанции. Поразъехались и гости, вносившие суматоху в размеренную жизнь деревни, и жизнь эта снова продолжала идти своим привычным чередом. По утрам стучал клюкой у подворотен дед Шумаев, собирая стадо; кричал Игнат Тележников, скликая баб на работу; старухи носили коромыслами воду с реки, а в полдень ходили в стойло доить коров.
Однажды, вот в это самое время, когда бабы вернулись из стойла, Тутаев ворошил сено на поляне перед домом.
Неожиданно с проулка к дому Зазыкиных вывернулся крытый брезентом грузовик. Обдавая сизоватым дымком сено, подкатил к крыльцу - той, Митькиной, половины. Тутаев подумал сначала, что это привезли хозяина. Митьку часто подбирали пьяного где-нибудь в городе и привозили домой на таких вот фургонах. Однако, приглядевшись, Семен Семенович с удивлением увидел, что это автолавка.
У самого крыльца машина остановилась. Из кабинки выпрыгнула Галя. Одета она была непривычно: вместо платья - брюки и цветастая кофточка. Но и это в общем-то мальчишеское одеяние ей шло. Брюки больше, чем платье, подчеркивали ее аккуратность.
Галя хлопнула дверцей и, не оглядываясь, побежала по ступенькам в избу. Отдернув брезентовый полог, из фургона вылезла Нина Котова.
- Здрась-те, Семен Семенч! - поздоровалась Нина. - Вы, гляжу, совсем колхозником стали!
- Приходится. Хозяевам не до этого.
Нинка на это ничего не сказала, побежала следом за Галей в избу.
Тутаев поначалу не обратил внимания на их суету. Приехали - ну и пусть! Может, готовится очередная пьянка - ему-то какое дело до этого?
Но вот, спустя минуту-другую, на крыльце вновь появилась Галя. Она несла узел, завернутый в покрывало: перина не перина, матрас не матрас. Шофер автолавки - молодой, здоровенный парень, рыжеволосый, с баками, стоя возле машины, курил. Видимо, он знал, что происходит, и не хотел ввязываться.
Тутаев поспешил на помощь, и они вдвоем легко забросили узел в кузов фургона. Галя снова побежала в избу.
Из-за угла соседской мазанки вышла тетя Поля. В руках у нее был подойник: знать, возвращалась из стойла. Быстрыми, мелкими шажками подошла к машине, заглянула в открытую дверь фургона (точь-в-точь, как любопытная синица заглядывает в скворечню) и, поняв все, встала на полпути к крыльцу, поджидая.
Вышла Галя. Она несла еще один узел.
- Здравствуй, сношенька! - Тетя Поля покрепче затянула концы платка.
- Здравствуйте, Пелагея Ивановна. - Галя с узлом прошла мимо.
- Али нового жениха нашла?
- Нашла.
- Так-так. Что ж, в Москву он тебя берет?
- Берет.
Тетя Поля пошмыгала губами, соображая, как бы покрепче уколоть Галю.
- Через неделю небось опять прибежишь?
- Нет, не прибегу.
- Да зачем ты ему нужна?! Побаловался, пока жил тут, - и до свиданья! Разве в Москве таких шлюх мало?
- Я вашего сына не корю.
- А за что моего сына корить?! - запела тетя Поля. Она всегда начинала говорить нараспев, когда готовилась произнести длинный монолог. - За то, что не выдворил тебя вовремя? Да?! За это его только и можно корить! Да попадись ты другому мужику, который с характером, он тебя небось на другой же день опосля свадьбы из дома б выгнал. Принесла в подоле на пятый месяц опосля свадьбы! Кто же знает, от кого? Может, от чужого дяди! А он сколько лет с тобой-то цацкался! Краля какая! Шаровары натянула… Тьфу!
Галя бросила узел под брезент и повернулась, чтобы снова за чем-то бежать в избу, но тетя Поля удержала ее.
- Муж… сынок мой бедный, - заголосила она, - в больнице лежит. А она, распутная, вон что вздумала!
Пелагея Ивановна заголосила в надежде, что ее услышат соседки. И расчет ее оправдался. Тотчас же со всей улицы собрались бабы. Первой прибежала бабка Курилка: небось сидела рядом, на скамеечке. За ней - Лидия Тележникова, бригадирша; потом - сестры Моисеевы: в одинаковых сарафанах и резиновых ботах - знать, шли на ферму да и завернули на шум.
- Будьте свидетелями, соседушки милые! Пока бедный муж в больнице лежит, она его вещи из дому вытаскивает!
- A-а, "в больнице"! - усмехнулась Галя. - Небось протрезвится, приедет. На мотоцикле братец привезет. А насчет вещей - глядите: я чужого не беру.
- Она чужого не берет! Ишь ты, отговористая какая! А на чьи деньги твое-то куплено?
- На свои.
- "На свои"! Вон узлов-то сколько навертела! У Митьки рубахи лишней нет, а она в шелках да плиссированных юбках ходит.
- Пьет - потому и нет у него лишней рубахи. Не перестанет - и последнюю с плеч снимет.
- Не заводись, Галя, - спокойно обронила Нина, проходя мимо. Она вела за руку Галину дочку. Последнее время Валя что-то прихварывала, и поэтому ее в детский сад не водили.
- Я не завожусь. - Галя взяла дочку на руки. - Валенька, скажи бабушке "до свиданья".
- До свиданья, баб, - Девочка улыбнулась и помахала бабушке ручонкой.
Напускная слезливость мигом слетела с лица Пелагеи Ивановны.
- До свиданья, мой соколик! - сказала тетя Поля и, нагнувшись, чмокнула внучку в щеку. - Насовсем не прощаюсь. Небось скоро опять свидимся.
- Нет, Пелагея Ивановна, - ставя девочку на землю, заметила Галя. - Не скоро теперь свидетесь.
- Али и вправду болтают, что Славка ключи тебе от квартиры своей оставил?
- Да. Вот! - Галя вынула из кармана брюк связку ключей, подкинула их на ладони. - Вот, - повторила она, как бы назло. - Когда захочу - тогда и уеду.
- А-ах! - разом ахнули бабы. - Надо же - ключи дал!
- Это по мне парень! - с завистью воскликнула Лида Тележникова. - Понравилась - и ни на что не поглядел. С приданым берет.
- И-и, нашла чем хвастаться! Ключи-то небось от чужой квартиры. Так он и дал тебе от своей! - не сдавалась тетя Поля.
- Жаль, что киношники уехали, - в один голос проговорили сестры Моисеевы. - Вот сняли бы! И разыгрывать не надо.
- Куда им! Такого сюжета Серафиму Леопольдовичу и не снилось! - Нинка побросала связки книг под брезент и следом сама залезла в кузов. - Нечего лясы точить! Поехали!
Рыжий шофер помог Гале и ее дочке забраться в кабину. Пофыркав, грузовик обдал сизым перегаром стоявшую у крыльца Пелагею Ивановну и покатился, оставляя за собой рубчатый след от грубых шин.
Тутаев снова взялся за грабли и стал ворошить примятое шинами сено.
- А, Семен Семенч! - тетя Поля махнула рукой. - Бросьте. Идите-ка лучше на реку. Все равно корову со двора сводить придется. Зачем она?.. Когда все прахом пошло.
25
Зима в тот год выдалась мягкая, малоснежная. Уже в начале марта московские улицы, оживленные и шумные от машин и людской толпы, выглядели по-весеннему. Снега не было не только на мостовых, но и на тротуарах. А если где-то в скверах, вроде Пушкинского, он и лежал еще, то был черен от копоти, и теперь, в этот сумеречный час, казалось, что возле гранитных парапетов вовсе не кучи снега, а прикрытые вечерней тенью кусты.
На Пушкинской площади зажглись фонари. Но их свет был робок, так как вся половина неба на западе, вдоль серого фасада "Известий", полыхала ярким, как радуга, закатом.
- Смотрите, как красиво! - сказал Тутаев, обращаясь не столько к жене, шедшей рядом, а к своим бывшим сослуживцам.
Они поднимались по ступенькам лестницы, ведущей в бельэтаж большого зала кинотеатра "Россия". С каждой ступенькой все шире открывалась панорама города, насквозь пронизанного лучами заходящего солнца. На площадке балюстрады, перед входом в зал, стояли щиты с афишами, извещающими о премьере фильма "Свадьба". На афишах - наиболее броские эпизоды фильма и фамилии актеров. Проходя мимо, Тутаев присматривался к кадрам. Ему не терпелось угадать эпизод, и где, в каком месте он был снят.
- Вот наша Быстрица! - Семен Семенович остановился возле витрины с изображением тракториста, бросавшего в реку хлебный мякиш. - Рыбы в ней!..
Бывшие сослуживцы Тутаева: заместитель начальника главка и инженер из отдела, с которыми Семен Семенович ездил не раз в экспедиции и потому дружил, - взглянули на стенд, остановились.
- Пошли, пошли! - поторопил их Тутаев. - Я все покажу вам. Все увидите. Это здорово!
На лице Семена Семеновича было радостное оживление. Он жил ожиданием встречи с чем-то очень ему дорогим и значительным.