- Послушайте, - сказал я наконец, - честное слово, вы меня не так поняли. Я и сам не верю, что можно не бетонировать. Это… это просто вырвалось у меня. Не придавайте вы этому значения.
- Можно взять образцы? - настойчиво повторила Волошина.
Я пожал плечами:
- Спасибо, конечно. Но в конце концов к чему такая срочность? В штольне сейчас никого нет. Даже породу подорвать некому. Может быть, в понедельник?
- Понедельник - тяжелый день, - усмехнулась Волошина, - а до вторника долго ждать. Подрывать породу не нужно. Вот только молотка со мной нет… Надеюсь, вы можете достать кайло или лом?
…Вахтер недоуменно посмотрел на нас, когда мы вошли в портал, и с еще большим недоумением принес мне кайло.
Волошина шла впереди, я за ней. Мы шли по деревянным щитам, уложенным по бокам рельсов, чтобы прикрыть канавы, по которым текла вода. Сквозной ветер продувал штольню. Мы двигались молча, пока не приблизились к одному из тех незакрепленных участков, порода которых казалась мне абсолютно устойчивой.
- Здесь, - остановился я.
Волошина обернулась и выжидающе посмотрела на меня.
- Ну как, - спросила она, - сами отобьете породу или это я должна сделать?
- Вы странный человек, Ирина Николаевна, - сказал я. - Почему вы ушли от Григория Иннокентьевича? Там было тепло, уютно. На кой, извините за выражение, черт вас понесло сюда?
- Я же объяснила вам: чтобы взять породу на анализ. И что в этом необычного?
- Ну ладно! - Я с размаху ударил кайлом по стене штольни.
Удары, то глухие, то звонкие, гулко раздавались н пустынном туннеле. Волошина подбирала куски породы и рассовывала. их в карманы своего полушубка.
- Хватит, - сказала она. Я опустил кайло.
- Ну вот, - продолжала Волошина, - через неделю я сообщу вам результат. Конечно, мы можем составить заключение только о физико-механических свойствах этой породы. Все остальное не по нашей части. Но кое-что это вам даст. Теперь пойдемте.
Она опять пошла впереди меня. В своем коротком, перепоясанном кожаным ремнем полушубке и шапке-ушанке она вдруг напомнила мне фронтовую регулировщицу, такую, каких часто рисовали на плакатах во время войны.
Мы медленно шли по пустому, плохо освещенному туннелю: электрики экономили энергию и не включали полный свет в часы, когда работы не производились. И то ли оттого, что я не привык бродить вот так, без цели, по пустому туннелю, то ли потому, что освещение было нечетким, призрачным, но мне стало казаться, что я как бы вновь иду по собственной жизни.
Не удивительно… Ведь каждый десяток метров штольни был связан для меня с каким-то событием. Вот здесь произошла сбойка… Здесь нас завалило… Здесь мы, задыхаясь и обливаясь потом, пытались пробить ломами и лопатами проход в пятнадцатиметровой стене; вот тут я стоял, когда раздался грохот второго обвала, уничтожившего всю нашу предыдущую работу; вот здесь, у стены, лежала Светлана… И снова, снова ее стон, ее срывающийся голос раздался в моих ушах: "Солнца, солнца хочу!"
"Ну что ж, нашла ты свое солнце? Греет оно тебя? Теперь тебе не грозят ни обвалы, ни полярные ночи. Что же, нашла ты свое счастье?"
- Вы что-то спросили? - раздался голос Волошиной, и она обернулась ко мне.
- Вы напомнили мне об обвале, - сказал я. - Это произошло здесь.
- Да, я слышала об этом, но только мельком, когда интересовалась структурой здешних пород, - сказала Волошина и спросила: - Вы сами тогда были в штольне?
- Выл. И еще двенадцать человек.
- Ну и как все обошлось? Без жертв? Никто не задохнулся?
- Нет. Никто… кроме одного человека. Впрочем, остался жив. Только…
Я умолк.
- Придавило породой? Или кислородное голодание?
- Не знаю… скорее кислородное голодание..
- Это была… женщина? Я вздрогнул.
- Откуда вы знаете? - удивленно спросил я. - Впрочем, это не имеет значения.
Она пожала плечами.
- Вам виднее. - И пошла к выходу.
- Подождите! - остановил я ее. - Я хочу, чтобы вы поняли меня. Я не хочу, чтобы вы считали меня грубияном и зазнайкой. Я вовсе не хотел обижать вас, даже тогда, у палаток. А после того нашего разговора - ну, помните, когда вы тащили камни, - я места себе не находил… Я хочу, чтобы вы знали: тут дело совсем не в вас… - Волошина молчала. Видимо, она ничего не поняла из моих сумбурных, сбивчивых слов. - Я бы никогда не начал этого разговора, - продолжал я, - если бы мы не оказались сейчас именно здесь. Все как-то нахлынуло на меня… Словом, мне трудно вам объяснить…
- Не надо мне ничего объяснять, - с какой-то сочувственной укоризной сказала Волошина. - Я понимаю, есть вещи, которые очень трудно объяснить. Не будем говорить об этом. Впрочем… можно задать вам один вопрос? Как вы думаете, зачем человек живет на земле?
- Что?!
- Вы не удивляйтесь, я не вас первого спрашиваю. Я уже несколько раз в своей жизни разным людям задавала такой вопрос.
- И что же?
- Одни отвечали неинтересно, по-газетному, другие мудрили как-то. Наверное, им казалось, что на такой войрос неудобно ответить просто. А третьи отвечали понятно.
- Вам мой ответ для коллекции нужен?
- Да нет, что вы! Я только камни коллекционирую, - усмехнулась Волошина. - Послушайте, - сказала она без всякого перехода, - я в одной книге такие слова прочитала: "Выше, к горной вершине! А потом - снова выше!" Вам нравится?
Я подумал немного. По-моему, получалась какая-то чепуха.
- Непонятно как-то, - ответил я. - Если вершина достигнута, то куда же еще выше?
- Да, конечно, вы правы, - согласилась Волошина, - но все-таки в этих словах что-то есть. Ведь это символ, да? Гора - это жизнь, верно? Ну а раз ты достиг вершины, но еще не умер, так что же делать? Спускаться вниз?
- Зачем вниз? - пошутил я. - Прямой путь выше, на тот свет, к господу богу.
- Нет, вы не смейтесь! И потом вы так и не ответили на мой вопрос… ну, насчет жизни.
- Не знаю, - сказал я, - Во всяком случае, наверное не смогу сказать ничего такого, чего вы не слышали раньше.
- Пойдемте.
Ирина повернулась и снова пошла вперед.
- Я провожу вас, - предложил я, когда мы вышли из портала.
- Не надо. Я пойду одна.
- Я снова вас чем-то обидел?
- Нисколько. И хорошо, что вы не ответили на мой вопрос. Есть такие, что отвечают сразу, так сказать, "по первому требованию".
Она протянула мне руку в шерстяной варежке. Я пожал ее. Уже на ходу Волошина крикнула:
- Анализы будут через неделю!
9
Вернувшись к себе в комнату, я застал там Орлова. Он сидел у стола, вытянув длинные ноги, откинув назад копну светлых волос, и курил. Стопка журналов лежала перед ним на столе.
- Наконец-то! - воскликнул Григорий, когда я вошел. Он подобрал ноги и сунул папиросу в блюдце, заменяющее пепельницу. - Достопочтенный джентльмен читает по-английски?
- Что такое? Ах, это ты обо мне! Нет. Достопочтенный джентльмен предпочитает эксплуатировать чужой труд и пользоваться переводами, - в тон Орлову ответил я. - А в чем, собственно, дело, Григорий?
- Просто хотел узнать, читаешь ли ты по-английски.
- Ну, в объеме института, - ответил я.
- Значит, не читаешь, - менторски сказал Григорий. - Институт дает лишь фикцию знания языка. Столько-то часов, столько-то знаков, со словарем… Словом, все это практического значения, не имеет. Читать сонеты Шекспира с такими знаниями трудно. Ну ладно. Вот эти журналы наши, русские. Вот. - Он стал брать из стопки журналы и откладывать их в сторону по одному.
Обложки были мне хорошо знакомы: "Горный журнал", "Транспортное строительство", "Шахтное строительство".
- А вот это английский, прислали по абонементу, - сказал Григорий, беря в руки журнал в коричневой глянцевитой обложке. - Русские статьи ты прочтешь сам, а английские я тебе переведу
- Да о чем статьи-то?
- Все о том же. Насчет крепления, - ответил Григорий. - Эта твоя мысль насчет отказа от бетони рования втемяшилась мне в голову. Ирина Николаевна ушла почти вслед за тобой, я остался один; одиночество располагает к мышлению, и вот я вспомнил про эти статьи.
- Да о чем они?!
- Сейчас не буду говорить. Не хочу заниматься интроекцией.
- Чем?
- Интроекцией. Ну, вкладыванием мыслей в мозг. Между прочим, это слово и Ленин употреблял, в "Материализме и эмпириокритицизме".
Я пожал плечами.
- Далась вам обоим эта идея! Ведь я просто так, наобум сказал, что можно бы и не бетонировать.
- Великие идеи не всегда по достоинству оцени-. вались их авторами, - торжественно произнес Григорий. - Кстати, кому это "обоим" далась твоя идея?
- Ну, тебе и Волошиной. Она меня сейчас в туннель таскала, взяла образцы с того участка. Хочет анализы сделать…
- Волошина была в туннеле? - удивленно переспросил Григорий.
- Ну да! Ну, чего ты так смотришь? Честное слово, не я ее туда потащил.
Орлов насупился.
- Пожалуйста, никогда не говори так о Волошиной, - сказал он таким торжественно-мрачным тоном, что у меня сразу пропала охота острить на эту тему. - Ты не знаешь Ирину Николаевну, я тебе уже говорил однажды. Такие девушки встречаются не часто.
Я ничего не ответил. Григорий тоже молчал. Лицо его постепенно разгладилось, брови разошлись. Он то ли думал о чем-то, то ли просто мечтал.
- Хочешь, я прочту стихи? - внезапно предложил он.
- Вот это дело! - обрадовался я.
Он полузакрыл глаза, откинул голову и несколько мгновений сидел вот так, молча. Потом начал негромко читать:
Когда спустилась мгла кругом И ночь мой разум охватила, Когда неверным огоньком Едва надежда мне светила, В тот час, когда, окутан тьмой, Трепещет дух осиротелый, Когда, молвы страшась людской, Сдается трус и медлит смелый, Когда любовь бросает нас И мы затравлены враждою, - Лишь ты была в тот страшный час Моей немеркнущей звездою… {Перевод В. Левика.}.
Я сидел тихо, затаив дыхание. Очень я любил, когда Григорий читал стихи! У него была какая-то своя, особая манера чтения. Не навязчивая, не аффектированная, как у иных профессионалов, которых мне приходилось слышать, а именно своя, орловская. Казалось, что он не чужие стихи читает, а как бы сочи-аяет на ходу.
Я ждал продолжения, но Григорий молчал.
- Это все? - спросил я наконец.
- На этот раз все.
- Чьи это? Блока?
- О нет! Это Байрон. Стансы Августе.
- Слушай, Григорий, ты влюбился, что ли?
Сам не пойму, как у меня вырвались эти слова. Сейчас Григорий обидится, ответит что-нибудь резкое… Но он не вскочил, не рассердился, не оборвал меня.
- Не знаю, - просто ответил Григорий и повторил: - Не знаю. Только я еще никогда не встречал таких девушек. В ней какое-то сочетание суровости и… нежности, и простоты, и… ну, как тебе сказать, философичности, что ли… Ты знаешь, - продолжал Григорий, - незадолго до того, как ты к нам вошел, она спросила - в чем, по-моему, смысл жизни.
- Ну и ты ответил? - спросил я.
- Конечно!
- Интересно! - сказал я. И повторил: - Интересно.
- Она так внимательно слушала меня, - продолжал Григорий, - что я мог бы говорить часами!
- И все о смысле жизни? Григорий резко выпрямился на стуле.
- Т-ты что, - чуть запинаясь, как всегда, когда волновался, произнес Григорий, - с~смеешься?
- Нет, и не думаю.
- Н-но тогда я не п-понимаю твоего тона!
- Подожди, придет время, поймешь, - сказал я, стараясь вложить в мои слова всю силу убежденности, - это случится не сразу. Это придет потом - тогда, когда ты поверишь в нее до конца, когда ты обретешь покой, когда будешь просыпаться с мыслью, что твое счастье с тобой, и бояться идти спать, чтобы хоть временно не расстаться с этим счастьем. Вот тогда это и случится. Тогда ты поймешь, чего стоят благие порывы философствующих романтиков…
Я говорил, сознавая, что неправ, что я не могу, не имею права сравнивать Волошину со Светланой, что у них разные биографии и, наверное, разные взгляды на жизнь… Светлана боялась "расширить круг" своей ответственности. Ей казалось трудным и противоестественным вкладывать свою душу, свое сердце во что-либо, не имеющее отношения к ней, ко мне, точнее - к нам.
Ирина же, видимо, была совсем иной… Мне было до боли обидно сознавать это. Наверно, потому я и не мог заставить себя сейчас замолчать.
- Ну, х-ватит! - не выдержал наконец и Григорий и встал. - Я никогда не любил мизантропов. Мне даже спорить-то с тобой не хочется. Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что г-говоришь? Девушка идет с тобой в туннель, чтобы помочь тебе, твоей работе, всем нам помочь, - а ты стараешься ее… словом, я не хочу все это слушать. - Его лицо побледнело. Он крепко сжимал обеими руками спинку стула. Мне стало его жалко.
- Не сердись, Григорий, - сказал я. - Ведь ты мой друг, и я не хочу, чтобы ты ошибся.
- Я вообще не понимаю, к чему ты затеял весь этот разговор, - сказал Григорий, разводя руками, - Ирина первый раз пришла ко мне по чисто деловому поводу. Это было месяца три назад. Ты знаешь это. Потом мы виделись раза три или четыре. А сегодня я ее затащил к себе выпить стакан чаю. Увидел, как она, промерзшая, выходит из туннеля, и пригласил. Может быть, тебя интересует, нравится ли мне Ирина? Да. Н-не нахожу нужным скрывать. Прощай!
…Я стал бродить взад и вперед по своей комнатушке. Чудак! Философ! Поэт! Ну чего он раскипятился? Я же говорил от чистого сердца. Пусть резко, но зато искренне. Я могу, имею право говорить резко. Я пережил то, что ему еще предстоит пережить. Не верит мне? Ладно, жизнь научит. Любовь - это не просто философствование и стихи. А стихи он прочел хорошие… Как это?
…Когда любовь бросает нас И мы затравлены враждою, - Лишь ты…
Нет, дальше не помню.
Потом я сел за стол и стал разбирать стопку журналов, которые принес Григорий. Английский, по его справедливому предвидению, я, конечно, не в состоянии был прочесть. Я отложил его в сторону.
Статьи, с которыми Григорий рекомендовал мне ознакомиться, были заложены узкими полосками бумаги. Я решил сейчас же начать читать. Мне не хотелось думать о разговоре, который только что произошел.
Первая статья была подписана "Инж. Федоров, кандидат технических наук" и называлась "Экономичный способ крепления горных выработок".
Статья была большая, но я прочел ее залпом. Автор отстаивал новый способ крепления пород. Вместо дорогостоящего бетонирования он предлагал другой метод крепления и обделки. Надо, доказывал автор, просто пробурить в кровле и в боках штольни отверстия соответствующей длины и диаметра и забить в них металлические бруски-штанги. Тот конец штанги, который уйдет в породу, должен быть расщеплен, и в разрез вставлен клин. А на внешнем, противоположном конце надо сделать нарезку, навинтить шайбу и гайку. Штангу забить, а гайку плотно завинтить. Таким образом, утверждал Федоров, будет значительно увеличена несущая способность горных выработок и обеспечена их устойчивость.
Автор предупреждал, что штанговая крепь по первому впечатлению может показаться ненадежной, поэтому у некоторых специалистов и существует скепсис в отношении к этой необычной крепи. В результате, продолжал свои рассуждения Федоров, опыт одного из советских горных техников, который еще пятнадцать лет назад предложил крепить таким образом главную штольню апатитового рудника, не получил у нас распространения. За рубежом же штанговое крепление стало широко применяться на рудниках, при строительстве туннелей, подземных электростанций и других сооружений. Так, писал Федоров, на строительстве Ист-Делаверкского туннеля в Нью-Йорке, проходящего в сланцах и песчанике, более двадцати километров было закреплено штангами.
Федоров приводил другие многочисленные факты применения нового метода крепления в зарубежной практике и указывал, что этим методом заинтересовались также на некоторых советских рудниках и шахтах. И далее автор переходил к техническому описа-~ нию штангового крепления…
…Я прочел все статьи не отрываясь. Для меня они были сейчас интереснее и увлекательнее любого романа. Голова моя горела. Ведь это выход, выход из нашего невозможного положения! Никакой бетон, ничто не будет теперь тормозить окончание туннеля!
Я вскочил и стал быстро ходить по комнате. Ведь если я правильно понял, нам нужен только металл, чтобы нарубить эти штанги. Хорошо, допустим, что при всех условиях кое-где, в наиболее слабых породах, не избежать бетонной обделки! Но, во-первых, часть бетонных работ мы уже выполнили. А во-вторых, какое-то количество бетона мы ведь получаем и сейчас. Его, бесспорно, хватит для обделки на наиболее слабых участках…
…Когда прошел первый период опьянения открывающимися перед нами перспективами, я стал рассуждать более трезво и хладнокровно.
"Нет, не может быть, чтобы все было так просто, - возражал я самому себе. - Ведь это как в романе: прочел статью, поговорил с кем-то - и, пожалуйста, выход найден! То хоть закрывай строительство, а тут раз-два - и все возможности его быстрого завершения. Не может так в жизни быть, тут что-то не так!
Но, с другой стороны, ведь время Ньютонов прошло, новое не рождается в одиноких раздумьях мудреца, научные открытия - это огромный коллективный процесс, своего рода цепная реакция… И разве не вполне естественно, что мы, работники далекой заполярной стройки, прочитав статьи, напечатанные в наших научных журналах, попробуем применить у себя то, что в них предлагается? Для чего же тогда пишутся эти статьи? Разве не для того, чтобы мы учились по ним?!" Правда, во всех статьях содержались оговорки: штанговый метод применим там, где имеются породы определенной крепости. Прилагались некоторые расчеты. Но разве нам трудно рассчитать крепость пород на тех участках, которые казались мне наиболее устойчивыми и могли бы остаться без обделки? "Думать надо, думать!"
Эти слова, сказанные Баулиным и случайно повторенные Агафоновым, прозвучали тогда для меня от: влеченно, как лозунг, как общая фраза.
Я вспомнил весь разговор в кабинете Баулина. Нет, это я, а не Баулин декламировал тогда, произнося общие фразы насчет новой техники с единственным намерением выпросить цемент.
Вот, вот сна, новая техника! Думай, рассчитывай, на то ты и инженер, на то тебя и поставили во главе строительства! Да, наверное, все это не так просто: взял, прочитал статьи-и завтра все пойдет по-новому! Наверное, возникнут трудности, которые сейчас и предвидеть-то невозможно… Ну и что ж из этого? Ведь было время, когда я и котлован не умел правильно вырыть, чтобы заложить фундамент для компрессора, - его заливала вода; было время, когда нам никак не удавалось произвести врезку, начать проходку штольни… Будут трудности и теперь, наверняка будут. И все же выход есть, я его вижу, надо только все обдумать… обдумать! Решение есть, должно быть, оно где-то тут, совсем рядом!..
Я почувствовал необыкновенный прилив сил. Все, что беспокоило, раздражало, мучило меня в последнее время, потеряло остроту, отодвинулось куда-то. Сейчас только одна мысль владела мною - сознание, что выход может быть найден. Надо все обдумать. Не увлекаться сразу. Все взвесить. С чего же начать?
И тут только я вспомнил, что всего лишь несколько часов назад Волошина взяла образцы пород на анализ. Дело, которому я не придал никакого значения, внезапно становилось важным и срочным.