- Друг - плохо? Так думаешь? - резко сказал Балчи.
- Да нет, что вы! Дружба - очень хорошо. Пожалуйста, не обижайтесь! - Она помолчала. - Как вам понравилось в Советском Союзе? - И, вероятно, неожиданно для самой себя, спросила: - А девушки в Монголии лучше наших?
- Фу, Ленка! По́шло! Перестань! - попробовала унять ее Светлана.
- Какая ты, Светка! - Елена нетерпеливо притопнула ногой и упрямо продолжала: - Так как же, Балчи? Какие девушки в Монголии?
- Всякие девушки есть - хорошие, плохие...
- А у вас девушка есть?
- Ленка!
- Молчи. Дай поговорить с человеком!
- Есть! - Балчинжав тоже упрямо сдвинул брови. Она хочет знать, что у него на сердце? Хорошо, пусть знает, он скажет все.
- Есть девушка. Хочешь знать, как зовут? Дулма зовут. Лучше всех.
- Слышишь, Светка? У него есть невеста. Какая она? Красивая? Похожа на меня? Рассказывайте же, наконец!
- Ты - как день, она - как ночь. Темный, темный. Ночью небо видала? Вот такой моя Дулма.
- И звезда во лбу блестит?
Откуда знает белая девушка? Дулма в самом деле любит украшать головку разными безделками...
- Верно! И звезда, - засмеялся Балчинжав.
- Совсем как в сказке! - откликнулась Лена весело и звонко. - Но, между прочим, я не совсем такая блондинка, как вам кажется. - Она сдернула с головы парик и открыла каштановые, по-мальчишески подстриженные кудряшки. - А в третьем акте буду совсем черная, как ваша Дулма. Вот увидите! Светка, пошли переодеваться!
Балерины ушли, упруго и четко ступая сильными ногами, туго обтянутыми розовым трико. Светлана отчитывала Елену, та слушала беспечно, то и дело оглядываясь назад.
Разговор длился две-три минуты, никто не успел и слова вставить в стремительную беседу. Все казались немного озадаченными и растерянными. Семен неодобрительно пробурчал:
- Нахалка какая-то. Ты не обижайся на нее, Балчи!
- Обижаться не надо, зачем? Хороший девушка - смелый. Дулма такой у меня. - Балчи улыбался задумчиво и ласково. - Хороший девушка - даже родина вспомнил.
- А еще артистка! - усмехнулся Гриша, все еще глядя в ту сторону, куда ушли балерины. - Девчонки, как и все. Ничем не отличаются.
- Ты думал, артисты не такие люди, как все? - насмешливо спросила Маруся.
- Ничего я не думал.
- Оно и видно.
- Вторая-то лебедиха серьезная, - заметил Семен. - Таких я уважаю.
- Жену ты должен уважать. И никого больше.
Тут появился Веньяминов.
- Два места в ложе, больше ничего не имею. Кто хочет смотреть спектакль из зала, дети мои?
Решили, что в зал пойдут Маруся и Балчинжав.
- Вы мудры, как тысяча Соломонов, вместе взятых. Правильный выбор - представительница прекрасного пола и дорогой наш гость из далекой Монголии, - похвалил Веньяминов и увел Марусю с Балчинжавом в зрительный зал. На садовой скамейке остались Семен и Гриша.
Начался второй акт. На берегу озера плавно кружилась стайка заколдованных лебедей. Пышные пачки колыхались и вздрагивали на бедрах балерин. Принц в короткой, расшитой золотом куртке упругой походкой ходил среди лебедей, пытаясь узнать любимую Одетту.
Неожиданно Семен зевнул, поспешно прикрыл рот И испуганно глянул на Зою Петровну. Уж ее-то обижать Семену никак не хотелось: такая хорошая, ласковая женщина. Семен стряхнул дрему и стал старательно смотреть на сцену. Но чем усерднее он смотрел, тем сильнее смыкались глаза.
- Гриш, знаешь что? Слазим туда, на верхотурье, а? Посмотрим, как там трудится рабочий класс...
Колосники уже давно привлекали внимание Семена: казалось, что именно там свершались все закулисные тайны, там сосредоточилось все самое интересное, вся новая техника, какая только могла быть в этом новеньком, с иголочки театре. Но техника не соблазнила Гришу.
- Неохота, - сказал он, и Семен отправился один в театральное поднебесье.
Гриша предался размышлениям. Конечно, она была наряжена, как кукла. И раскрашена, как кукла. И все же сквозь эти тряпки, краску и мишуру Гриша отчетливо видел ее настоящую, живую. И она была прекрасна! Впервые Гриша ощутил великое значение примелькавшегося слова "прекрасна". Хороша, великолепна, красива - одним словом, прекрасна! И прекрасна, необыкновенна не только внешностью - характер у нее тоже необыкновенный.
Как она взяла в оборот Балчинжава! Семен зря сказал, что она нахалка. Вовсе нет. Просто смелая, задиристая девчонка. Вот бы с такой подружиться! Гриша с огорчением посмотрел на свои кирзовые сапоги. Видик! Только и знакомиться с артистками. А впрочем... Похоже, она неглупая девчонка, неказистый вид для нее большого значения не должен иметь.
Так-то оно так, но при встрече она не обратила на него никакого внимания. Абсолютно! На Семена посмотрела, с Балчи поболтала, а ему сунула свою раздушенную лапку и даже не взглянула. Ничего, он заставит посмотреть на себя! Только бы улучить минуту! Только бы появилась на сцене! Может быть, она уже здесь? Она же сказала - пойдет переодеваться. Переоделась лебедем и теперь танцует.
И Гриша стал внимательно рассматривать одну за другой балерин, танцевавших на сцене. Елены не было. А может быть, она больше не появится? У Гриши даже дыхание перехватило от такой мысли. Ну да, выполнила свою танцевальную норму и пошла домой. Черт их знает, как они тут работают! "Переодеваться" - можно всяко понять. Пройти в вестибюль, туда, где старец с газетой сидит, и покараулить ее там? А Маруся с ребятами? Бросить их? Невозможно. Что же делать? Ведь если он ее сейчас прозевает, то больше уже не увидит. Никогда! Гриша покрылся испариной - таким непереносимо тяжким показалось гулкое слово "никогда". Вместе с кровью оно стучало в висках: ни-ког-да, ни-ког-да!
Он разволновался и с недоумением смотрел, как закулисье снова заполняется толпами нарядных придворных - начинался третий акт. В толпе придворных была и она, Елена! В костюме испанки, взволнованно потирая ладонью кулачок, она стояла у кулисы, прислушивалась к музыке, ожидая нужного такта. Такт прозвучал, Елена лихо топнула ногой и унеслась на сцену, словно ее подхватил крепчайшей силы вихрь.
* * *
Окружающее перестало существовать для Гриши. В какой-то прозрачной мгле он неясно видел склонившуюся к микрофону Зою Петровну, различал оркестр на дне ямы, послушный мановениям палочки пышногривого дирижера, в зрительном зале белели неподвижные ряды людских лиц - теперь все это не имело никакого значения, виделось и не виделось в одно и то же время.
Для него существовала одна только Елена, испанка в черно-красном длинном платье. Когда она стояла у кулисы, платье показалось Грише очень тяжелым, сшитым из бархата. Но теперь оно почему-то очень легко кружилось, вздымалось и извивалось вокруг тоненькой Елениной фигурки.
- Да это просто кисея или даже крашеная марля, - удивился Гриша. - Вот какой у них порядок, такую девушку и нарядили в марлю!
Вокруг Елены кружил с притопываниями и подскоками такой же черно-красный испанец. Он раздражал Гришу, и ему захотелось крикнуть: отойди, парень не путайся, без тебя будет лучше! Вероятно, Гриша даже что-нибудь предпринял бы, но в это время Елена скользнула по нему взглядом и озарила на мгновение такой улыбкой, что Гриша сразу забыл обо всем на свете. Улыбка у Елены была совсем особенная. Во время танца улыбались и другие артистки, но то были улыбки вялые, тусклые. А Елена смеялась легко, радостно, задорно, было в ней что-то родное, близкое... Да, да, родное!
Гриша не заметил, как и сам начал улыбаться - растроганно и умиленно. Он слегка загордился от того, что знаком с балериной, которая сейчас вот так здорово танцует перед тысячей людей. Правда, знаком совсем недавно, но все-таки знаком.
Танец кончился, Елена убежала за кулисы. Гриша тяжело перевел дух и с усилием проглотил слюну: оказывается, от волнения у него пересохло в горле. "Вот ведь какая молодчина!" - думал он, прислушиваясь к аплодисментам в зале. Никогда в жизни ему не приходилось видеть такой превосходный танец и в таком превосходном исполнении. Да и где было ему видеть? Правда, он смотрел балеты в кино и по телевизору, видел, как танцуют и Уланова, и Плисецкая, но то была кинопленка, а здесь - живое, настоящее. И оно было куда прекрасней пленки, как бы хороша она ни была сама по себе.
Приметив, что Елена выбежала на противоположную сторону сцены, Гриша ринулся туда. В просветах между кулисами он видел, как Елена выбежала на середину сцены и стала делать реверансы, улыбаясь и радостно и благодарно. Ему казалось, что такой бурно ликующей он и застанет ее там, на другой стороне сцены. И совершенно неожиданно увидел совсем другую Елену.
Маленькая, худенькая девушка в сатиновом черно-красном платье, украшенном латунными звездочками, прислонилась к белой колонне. Худые плечи ходуном ходили - так сильно и порывисто дышала она. На лице не было и следа улыбки. Рот был открыт, взгляд устремлен в одну точку.
Гриша даже оторопел - перед ним была совсем другая Елена. Трудно, ох, трудно дались ей и воздушность танца, и беспечность улыбки. Не такая уж она легкая, балеринская профессия.
Надо, крайне надо сказать девчонке что-то доброе, но вот беда... Он не мог произнести ни слова. Единственное, что он мог, - стоять обочь ее и разглядывать жалеющими глазами.
- Чего вам? - неприязненно спросила Елена. Грише показалось, что она не помнит уже, кто он такой.
- Трудновато, как я погляжу, вам приходится, - стесненно сказал он.
- Нелегко, - согласилась Елена. И вспомнив, кто стоит перед ней, вежливо добавила: - Не беспокойтесь, пожалуйста. Сейчас все пройдет.
Они замолчали. Гриша тщетно силился сказать что-нибудь ласковое, ободряющее, но ничего путного в голову не приходило. Елена отвернулась от Гриши, понурилась.
- Почему я такая слабая? - вдруг пожаловалась она. - Светка весь спектакль не уходит со сцены, ей труднее, чем мне, а она совсем не раскисает.
- Ваша Светка танцует медленно, плавно, потихоньку, вот она и не раскисает. А вы - вон как лихо! Так танцевать, хоть железный человек - раскиснет.
Грише показалось, что он удачно повел разговор. Елена, не глядя на него, тяжко вздохнула. Дыхание у нее стало поспокойнее.
- Ничего-то вы в нашей работе не понимаете. Адажио танцевать - это, знаете, как трудно.
Гриша был задет, но не показал виду.
- Может быть, я и не понимаю ничего, только одно мне ясно: здоровье вы свое под корень режете. Вот так! - И неожиданно для себя добавил: - Бросать вам надо ваше дело, пока живы...
- Что? - Елена удивленно посмотрела на Гришу. Потом поднялась на носки, шурша платьем, легко и плавно покружилась вокруг парня. - Вы с ума сошли! Бросить театр! Знаете, кто я буду без театра? Нуль без палочки.
- А без здоровья и нулем не будете, - рассудил Гриша.
- Пусть! - Елена остановилась возле Гриши, опустилась на полную ступню, заметно став ниже ростом. - Вы рабочий? Вы решитесь бросить свой завод, свою работу?
- Хоть сейчас, хоть немного погодя, - браво ответил Гриша. Он беспардонно врал: не легко ему было бы расстаться с заводом, с многочисленными приятелями, которых он успел завести. Но почему-то ему очень хотелось, чтобы Елена покинула театр.
- Верно говорю вам - бросайте работу и переезжайте к нам в Собольск. Заживете - будь здоров!
Елена приподнялась на носок, плавно повела обтянутой трико ногой направо, потом налево.
- Милостивый государь! - сказала она театрально и уперла кулачки в бедра. - Вы понимаете, что вы мне предлагаете?
- Дело предлагаю. Вы только посмотрите на наши места! Леса, горы, озера. Красота!
- Милостивый государь! - повторила Елена. - Вы мне предлагаете предательство и измену! Вы слышите, как благодарят Светку? - Из зала несся шум аплодисментов. - Да за то, что я даю радость этим людям, я и не это готова вытерпеть. А вы...
И она совершенно неожиданно показала ему язык.
Да, в венчике крашеных губ несколько мгновений торчал острый и розовый кончик языка. Поторчал и исчез вместе со своей хозяйкой.
Гриша был ошеломлен, он не мог сдвинуться с места, не нашел слов сказать что-нибудь вслед. И прежде чем он опомнился, Елена снова появилась рядом с ним.
- Вы меня извините за выходку, товарищ! - Она заглянула Грише в глаза и проворковала: - Не сердитесь на взбалмошную девчонку! Честное слово, я иногда сама себе не рада... А вы тоже хороши, нечего сказать. За такие слова из вас надо отбивную сделать! Будь вы в моей комсомольской организации - я бы вам показала!
- Что?
- Да, пригласила бы на бюро и всыпала бы! Я - секретарь комсомольской организации театра. Вот вам!
На этот раз она ушла совсем. Гриша продолжал рассматривать фанерную колонну, точно у нее все еще стояла Елена. Впервые в жизни он не обиделся на такой выпад против своей особы. Наоборот, осталась радость от того, что с ним обращались так бесцеремонно, как с равным, - ведь артистка. "Молодчина! Молодчина! Молодчина!" - повторял он и готов был молиться на необыкновенную девушку, так сразу и так резко вошедшую в его жизнь.
Только было обидно, и горько, что первый разговор с балериной не удался...
Появился Семен. Оглянувшись по сторонам, он скинул пиджак и проворно начал счищать с него пыль, собранную в дальних закоулках театра.
- Хозяйство большое, чего там и говорить, - рассуждал он. - Пожалуй, даже посложнее будет, чем у нас в цехе. А может быть, кажется так, потому что цеховое привычное, знакомое, а здесь все вновь, не сразу и поймешь, что к чему... Однако механизации маловато. Канаты все больше руками тянут, когда вполне можно моторы поставить.
- Моторы, моторы! - раздраженно буркнул Гриша. - Может, им руками таскать больше нравится. Не спросил?
Он вытащил пачку папирос, стал закуривать. Семен молча отобрал пачку и спички, подумал и положил все имущество к себе в карман.
- Ты чего взбеленился?
- Ничего! - оборвал Гриша. - Отдай папиросы!
- Не отдам. Здесь курить не положено.
- Ладно, пойдем курилку поищем. Должна же быть в этом учреждении курилка, не одни же праведники здесь обитают.
Он старался казаться бойким, этот Гриша, чтобы прикрыть свое смущение и растерянность. Как все надо понимать? Показала язык, извинилась и тут же снова сделала выговор. Секретарь комсомольской организации, хм! А что? Ведь должна же быть и в театре комсомольская организация. А значит, полагается бюро и секретарь. Почему же не быть секретарем Елене? По всему видно, что девчина боевая... Так-то оно так, но все же трудно было представить Елену, существо из какого-то совсем другого мира, в роли секретаря комсомольской организации.
Гриша так крепко погрузился в свои размышления, что не услышал Семена. А тот предлагал ему выйти в фойе посмотреть парадные помещения театра.
Шагая коридорами, Семен присматривался к молчаливому Грише: никогда еще парень не имел такого потерянного, задумчивого вида. Ишь, как его зацепила балеринка! Что ж, в добрый час! Давно пора ему остепениться, шалопаю этакому!
Они остановились у самого края льдисто блистающего паркетного поля. Паркет был так чист, что отражал гуляющую публику, как зеркало, без искажений, только опрокинутой вверх ногами.
- Отшлифовано, ничего не скажешь, - пробормотал Семен.
Гриша не откликнулся, и Семен повлек его дальше, ближе к людскому потоку, кружившему под сенью колонн. Теплый, кремового цвета мрамор тотчас отразил фигуры парней, из которых одна выглядела совсем неказисто. Григорий повернул обратно:
- Нет, Семен, я не пойду. Видик у меня, будь я проклят!
- Обожди, вон наши идут.
Маруся уже торопилась им навстречу, поддерживаемая под локоть Балчинжавом.
- Ой, Семенушка, до чего же хорошо из зала смотреть! - Маруся была в полном восторге. - Так и не отрывалась бы от этой красоты, смотрела бы и смотрела!
Гриша усмехнулся: припомнил усталый вид Елены.
- Во что она обходится, красота-то, не думала?
- Во сколько бы ни обходилась, а она нужна. Человек должен видеть красоту, от этого он сам краше становится. Я наблюдала: совсем капля, еще тятю-маму не говорит, вроде совсем беспонятный, а покажи ему цветок - так и потянется, так и заблистают глазенки. Еще руки не берут, а ухватит - не отберешь. Отчего это? А оттого, что человек с самого рождения к красоте устремлен. Да ты чего пасмурный, Гришка?
- Мерещится тебе. Ничего я не пасмурный.
- С балериной у него... Повздорили, что ли...
- Тянут тебя за язык, Семен! - не скрыл досады Григорий. Интересно, видел ли Семен, как Елена показала ему язык?
- Гришенька как же ты так? Ляпнул что-нибудь?
- Ляпать мы умеем, - неопределенно ответил Гриша. - Только прошу без жалостей. Терпеть не могу!