- Ой, верхом. Я упаду…
- Какой же ты смелый, - упаду. Я Степанову лошадь знаю, она умная лошадь: упадешь - она остановится. Упадешь - опять влезешь…
- Ну, ладно, что ли, - сказал Алешка. (С минуту еще глядел в щель на Аникея Борисовича.) Вздохнул: - Сделаю.
Он осторожно, оглядываясь, пошел по огороду - побежал, перелез через плетень.
Скоро настали и сумерки. Аникей Борисович лег на то место на полу, куда упал, когда его втолкнули в избенку. Лучше всего было задремать, но не мог: то прислушивался, не идут ли за ним - тащить на допрос к атаману, то беспокоили мысли, что мальчишечка заробеет, не даст знать Яхиму. Мучила жажда. Хотелось холодного арбуза.
На атамановом дворе начал кричать человек: "Ой, братцы… Ой, что вы делаете!.." По крику понятно, что пороли человека не лозой - шомполами. От гнева у Аникея Борисовича едва не разорвало грудь, сердце стучало в половицы. Лежал не шевелясь. Вечер скоро померк совсем. Утихли звуки на дворе. Ночь была темная, заволоченная. Пахло дождем.
Когда на железную крышу упали первые капли и зашумел несильный весенний, теплый дождь, Аникей Борисович вдруг заснул, заснул так крепко, что только от грохота ручных гранат - где-то рядом - одурело вскочил, привалился у двери к бревенчатой стене.
Рвались гранаты… Раздались выстрелы… Дикие крики… Тяжелый, бешеный топот ног… Торопливые голоса: "Где он? Где он?"
Пискливый голосишко Алешки: "Здесь, здесь, товарищи…"
Дверь начали трясти и рвать, - затряслась избенка. Ворвались горячо дышащие люди… Аникей Борисович засопел, протягивая руки… Его подхватили, потащили на дождь, пахнущий дорожной пылью, тополевыми листьями.
- Бечь сам можешь, Аникей Борисович? Бегим… Туточко недалеко. Яхим за тобой коляску прислал…
Глава седьмая
1
Весенний ветер гнал над степью клочья паровозных дымов. Редкие облака плыли, как белые дымы в синеве, тени от них летели по металлически черным полосам пашен, по бурьянам брошенных полей. Летели тревожные свисты паровозов. Поезда растянулись от края до края степи.
Шестьдесят эшелонов 5-й армии Ворошилова медленно ползли из Луганска в Миллерово, чтобы оттуда свернуть на север из немецкого окружения.
В классных - помятых, заржавленных вагонах, в товарных - с изломанными дверями и боками, на платформах - увозилось имущество: горы артиллерийских снарядов, пушки с задранными стволами, охапки винтовок, цинковые ящики с патронами, листовое железо, стальные болванки, машины и станки, кое-как прикрытые брезентами и рогожами, ящики с консервами и сахаром, шпалы, рельсы. На иных платформах был навален домашний скарб - кровати, узлы, клетки с птицами.
Блеяли овцы, козы, визжали поросята, какой-нибудь самоварный поднос или зеркало, приткнутое боком, пускало солнечные зайчики далеко в степь. На крышах вагонов, развалясь, покуривали пулеметчики у пулеметов. На вагонных ступеньках сидели дети. Сбоку поездов брел скот - коровы и лошади.
Вереницы эшелонов, оглашая степь паровозными свистами, громыхая сцепами, часто останавливались. Табуны мальчишек - босиком по весенней траве - мчались вперед…
Но вот, покрывая детские веселые крики, лязг железа, свисты паровозов, слышалось знакомое грозное жужжание. С неба, поблескивая, падал серебристый германский самолет.
Начиналась стрельба с крыш, площадок и платформ… Скакали верховые, отгоняя скот подальше от полотна. Женщины отчаянно махали руками из окон, зовя детей. Самолет, свирепо ревя, проносился невысоко, от крыла его отделялся черный шарик… "Ложись! Ложись!" - кричали отовсюду тем, кто был в поле. Бомба, коснувшись земли, рвалась, подбрасывая в ржавом дыме пыль, щепы, и часто грохот разрыва замирал в жалобном крике ребенка, или корова неуклюже бежала прочь от стада, волоча за собой синие кишки.
2
Случилось то, что говорил Ворошилов в салон-вагоне на станции Кабанье.
Главштаб приказал во что бы то ни стало опять занять Сватово. Исполняя приказ, Ворошилов выбил немцев с ветряных мельниц на буграх у села близ Сватова, сбил их батарею, и, так как конницы у него не было, бойцы долго гнались, пешие, за вскачь уходившими пушками. Начштаба Коля Руднев послал донесение главштабу: "Все пока в нашу пользу. Экстренно высылайте две сотни кавалерии и две батареи. Возьмем Сватово".
Но положение на его левом фланге было уже катастрофическим. Донецкая, 2-я и 3-я армии продолжали отступать на восток. Несмотря на мужество отдельных отрядов, ни драться сколько-нибудь успешно, ни держать фронт они уже не могли. Командармы, получая от главштаба приказания - двигаться туда-то и туда-то, - отвечали: "Хорошо, будет сделано", и двигались в том направлении, куда уносились в разбитых вагонах их взъерошенные, шумные отряды, признающие одну - свою собственную - стратегию.
Командармы, командиры, начальники штабов, комиссары теряли голову в этой путанице зыбкого фронта на колесах. Все связи были порваны. Главштаб перебрался на самый север Донбасса, в Лиски - станцию на магистрали Миллерово - Воронеж.
Туда командарм 3-й армии послал донесение, что его отряды больше не желают покидать своих эшелонов и 3-й армии как боевой единицы больше не существует.
Донецкая и 2-я армии колесили где-то вне возможности поймать их на конец телеграфного провода.
Остатки 1-й армии, потеряв всякую ориентировку, бросились на юг, к Таганрогу, где целые сутки били и трепали 20-ю Баварскую дивизию и отступили потому, что уже не знали, что им дальше делать.
Левый фланг 5-й армии глубоко обнажился. Ворошилов, не получая от главштаба ни кавалерии, ни артиллерии, качал отходить к Луганску.
При переправе через Донец немцы нагнали его, но наткнулись на серьезное сопротивление: это были уже не эшелонные отряды со скифской стратегией - налетать, ударить и рассыпаться… Немцы не смогли сломить сопротивления передовых цепей, Ворошилов в порядке переправил все части на левый берег Донца и позади себя взорвал мост.
Во второй раз немцы нагнали его под самым Луганском. Эвакуация города еще не закончилась, и нужно было задержать врага по меньшей мере на двое суток. Немцы, обойдя фронт, с холмов открыли ураганный огонь по правому флангу. Он заколебался. Бойцы в панике начали покидать окопы. Тогда Луганский и Коммунистический отряды, расположенные в центре, поднялись и без выстрела кинулись на немцев. Поражаемые в рукопашном бою штыками и гранатами, немцы, бросив батарею, весь обоз и самолет, поспешно начали отступать и, наконец, бежали.
Прошло восемь дней с начала всех этих боев восточнее Харькова. В минуту наивысшего напряжения главнокомандующий красными украинскими армиями был вызван в Москву для дачи объяснений. Главштаб окончательно потерял всякую ориентировку. Отчаявшись собрать в целое катающийся на колесах фронт, он составил новый, весьма неопределенный, план: заставить немцев глубоко втянуться в Донбасс - со взорванными станциями, виадуками и мостами, - тем временем вывести основные силы из-под удара, сосредоточить их в один кулак и начать контрнаступление.
Местом сосредоточения такого кулака назначалась станция Лихая - на юго-восток от Луганска. Остатки Донецкой и 3-й армии туда направлялись с юга, а 5-я армия Ворошилова - через Луганск, с севера.
Ворошилов понимал, что сосредоточивать войска на станции Лихой опасно и невыполнимо: Лихая была открыта со всех сторон ударам немцев. Поэтому он не выполнил этого неосуществимого распоряжения. Когда эвакуация Луганска закончилась и отряды, державшие фронт, были оттянуты, 5-я армия не свернула на юго-восток, к Лихой, а вместе с шестьюдесятью эшелонами, с формируемыми отрядами рабочей, шахтерской и крестьянской молодежи двинулась на север - на Миллерово.
3
В одном из поездов на паровозе развевался черный флаг с черепом и костями. На трех первых пульмановских вагонах, блиндированных изнутри до половины окон мешками с песком, было суриком написано: "Смерть мировой буржуазии". В вагонах размещался анархистский отряд "Буря". Сюда его занесло водоворотом гражданской войны. В нем все было окутано тайной.
Анархисты даже близко не позволяли подходить к вагонам. Выпрыгивая за нуждой на полотно, одетые - кто в гусарскую куртку, кто в плюшевый с разводами френч, кто в енотовую шубу с отрезанными полами и в матросской шапочке на вихрастой голове, - анархисты гремели подвешенными к поясу гранатами, хрипели на тех, кто пялил глаза на таких невиданных людей:
- Проходи, чего рассматривать, проходи быстро…
Начальника у них принципиально не было: всякую попытку командовать они считали покушением на свободу личности, всякую дисциплину - насилием. Все вопросы решали большинством голосов, общее собрание у них называлось "конфедерация".
Иногда из вагона - осторожно, задом с площадки - спускался щуплый старичок с нечесаными волосами, в длинном заграничном пальто, в черной мягкой, очень пыльной, шляпе. Выставив кадык, задрав серую бородку, старичок глядел на небо через криво сидящее на плоском носу пенсне. Видимо, его интересовали немецкие аэропланы. Заложив за спину руки, пощелкивая жиловатыми пальцами, он прохаживался, поглядывая по сторонам, приятно улыбался красными, свежими губами.
Это был идеолог отряда, анархист Яков Злой, приехавший в семнадцатом году из Америки. Отряд отбил его в южных степях у партизанского атамана Лыхо, который всюду возил за собой в тачанке бесстрашного старичка, дивясь на то, что "дид" может бойко стучать на разных заграничных языках.
Когда стемнело и в необъятной лилово-синей вышине высыпавшие звезды затянуло барашками, - на западе, в стороне Луганска, затихли немецкие пушки, погромыхивавшие весь день. Разгоралось далекое зарево. Из-за края степи вымахивал луч прожектора. По эшелонам кое-где послышались песни.
В одном из пульмановских вагонов, где вся внутренность - перегородки и купе - была выдрана и во всю длину стоял узкий из неструганых досок стол, сидели анархисты, насупясь на колеблющиеся огоньки свечных огарков. Шла "конфедерация".
После горячих прений, когда выдергивались кольты и наганы, было решено: ввиду важности вопроса воздержаться до концах заседания от горячительных напитков. Докладчиком выступал Яков Злой.
Под стук колес, заволоченный слоями махорочного дыма, он говорил:
- …Анархия. Нет слаще слова. Нет чище идеи. Анархия, или высшая свобода, - предельная мечта человечества…
Яков Злой выговаривал слова сочно и вкусно, улыбаясь свежими губами, лукаво - через криво сидящее пенсне - поглядывая на слушателей.
- …Анархия - борьба со всякой властью во имя безвластия… Мне пятьдесят два года. Я сидел в тюрьмах всех стран мира…
Огоньки на длинном столе заколебались от одобрительного смеха слушателей.
- …Наконец - я на воле… Я дышу воздухом дикой свободы… Наша задача - закрепить это высшее завоевание… Наша задача - создать безвластное общество… Что это значит? Вы меня понимаете?
- Вали, вали… - понукали его анархисты.
- …Мы против всякой формы власти - монархической, буржуазно-республиканской и даже коммунистической… Всякая власть, какую бы цель она ни ставила перед собой, - насилие, тюрьма для вольного духа… Не так ли?
- Так, так… Правильно… Крой дальше! - отвечали крепкие голоса… За столом, озаренным огарками, сидело пестрое общество: здесь были черноморские моряки, которым стало тесно в жизни, украинские деревенские ребята из тех, кому не стоило вертаться домой за разные дела, и длинноволосые молодые люди, называвшие себя учителями, студентами, а то и акцизными чиновниками, - немало было и таких - по говору из Одессы и Херсона, - кто неопределенно выражался о своей профессии и своем прошлом…
- …Мы должны зажечь пламя третьей революции, - растопыря перед свечой грязные тонкие пальцы, говорил Яков Злой, - великой третьей революции безвластия… Черное знамя анархии мы утвердим над развалинами государств, - ибо всякое государство есть насилие… И пусть вас не пугает: первый удар мы должны нанести диктатуре пролетариата…
- Правильно! Крой, Яков! - одобрительно загудели голоса. Один, деревенский, Микола Могила, сказал отдельно:
- Не для того проливали кровь, чтоб комиссары глядели нам в душу, яки таки инспектора по закромам лазили…
- …Мы числимся в составе пятой армии… Но с пятой армией нам не по пути… Наш путь - к великому опыту безвластия. Наша ближайшая задача - отвоевать территорию, с густым и богатым крестьянским населением, и там поставить наш опыт безвластного общества, уничтожить всякую зависимость крестьянина от промышленного города… Пусть хаты освещаются лучиной. Огонь лучины нам дороже электрической лампочки… Мы против электрической лампочки. По электрическим проводам город несет диктатуру. Пусть лучина! Но она освещает крестьянскую волю. С черным знаменем бросимся в гущу деревни, разбудим в душах жажду анархии, нашими клинками перерубим электрические провода…
- А нехай их города сдохнут, - сказал Микола Могила.
И другой - медлительно и лениво:
- Тряхонуть города, так щоб пух и перья полетели, - то дило.
На это - один из моряков:
- Деревенщина! Борщ да сало - до скончания времени. А кинематограф ты видишь в своем воображении? Кондитерскую? Или кофейное заведение? Это все в деревне, что ли, у вас? Барсуки.
- Предлагаю, - гаркнул другой, - вопрос о существовании городов выделить особым докладом…
Яков Злой под стук колес мог бы говорить долго, заливаясь красивыми словами. Но слушателям несколько надоели отвлеченные рассуждения. Люди были полнокровные, реальные. Кроме того, всех озабочивало то, что были связаны по рукам и ногам: приходилось двигаться не туда, куда хотелось, а куда направлялись эшелоны. Бросить вагоны, уйти пешим - тоже было нельзя: в блиндированных вагонах отряд "Буря" увозил добытое кровавыми трудами имущество: пудов двенадцать разных золотых цепочек, часов, портсигаров и золотой монеты, дорогие меха в виде шуб и дамских манто, сахар, кофе и несколько бочек коньяку.
Начались прения по докладу. Горячую молодежь, рвущуюся в споры о текущих проблемах анархизма, скоро оттеснили более солидные. Одному чахоточному, с большими глазами гимназисту, добивающемуся ответа: "Позвольте, товарищи, - как же так? Анархизм отвергает насилие, а докладчик предлагает начать с завоевания территории, то есть - с насилия… Как же так?" - этому сопляку пригрозили выкинуть его на ходу в окошко.
Споры свелись к тому: куда ехать из Миллерова? Пробиваться ли, не давая себя разоружить, в Великороссию или вертать на юг - пробиваться с оружием к Ростову, на Кавказ?
Шумели крепко. Хватали кулаками так, что огарки подскакивали на дощатом столе. Выяснилось вдруг, что, несмотря на запрещение, половина "конфедерации" пьяна в дым. Так ни до чего разумного в эту ночь не договорились.