4
Вокзал в Миллерове, перроны, пути, пустыри, булыжная площадь - все было запружено людьми, телегами, скотом, конными упряжками орудий, военными двуколками. Дымили костры, окруженные бородатыми фронтовиками в кислых шинелях, митинговали кучки партизан, плакали дети. На телегах - среди домашнего скарба, детей, испуганных женщин - сидели крестьяне, сокрушенно поглядывая на весь этот многотысячный табор.
Со стороны Луганска, свистя и дымя, подходили эшелоны. Но дальнейшего пути на север им не было. Поезда, успевшие проскочить на север - в сторону Лисок - стояли: за горизонтом слышалась отдаленная - артиллерийская стрельба.
На вокзале, в буфете - в углу за столом, заваленном бекешами, оружием, бумагами, - заседало правительство Донецко-Криворожской республики. Совет народных комиссаров собирался в последний раз. Сведения, полученные только что, были ужасны: немцы, развивая наступление, зашли по грунту севернее Миллерова, верстах в сорока заняли станцию Чертково, перерезав дорогу на Лиски. На руках правительства оставалась разношерстная армия, огромное военное и гражданское имущество и тысяч двадцать беженцев…
Председатель Совнаркома республики - Артем - с обритым круглым черепом, широкий, круглолицый, медленно жуя хлеб, поглядывал ястребиными глазами на торопливо двигающиеся губы Межина. Коля Руднев, опустив веки, приоткрыв рот, с усилием вслушивался, - юношеское лицо его было подернуто пеплом усталости. Плотный, бритый, спокойный Бахвалов, брезгливо выпятив нижнюю губу, листал документы. Иные, смертельно уставшие, обожженные солнцем, сидели - кто закрыв рукой глаза, кто подперев кулаками голову. Пархоменко писал записку, - захватив горстью усы, - щелчком перебросил ее Коле Рудневу. Тот прочел: "Держи курс на Клима…" - и вспыхнул белозубой улыбкой.
- Путь на север отрезан, рисковать - пробиваться в Лиски - безумно, - взволнованно говорил Межин, вытягивая бороду в сторону Ворошилова. - Путь на юг через Лихую также, повидимому, уже отрезан. Остается единственный путь на восток через Лихую - на Царицын. Но можем мы поручиться, что немцы пропустят нас через Лихую, не устроят нам кровавую баню? Нет, поручиться нельзя. И даже если мы успеем провести все эшелоны через Лихую, нам придется двести верст пробиваться на Царицын через восставшее казачество. Можем мы пятнадцать тысяч женщин, детей, рабочих подвергнуть случайностям войны? Нет, не можем… Вывод…
- Ага! Вывод? - встрепенувшись, проговорил Коля Руднев.
- Вывод: мы в мешке… Мы перегружены небоеспособными элементами… Боевые части еще крайне недисциплинированы… В таком состоянии мы не сможем прорваться ни на юг, ни на север, ни на Царицын… Нужно помнить: по Брестскому договору - немцы не должны занимать Донецкого округа. Если мы останемся здесь и не будем их трогать, то и немцам нет основания трогать нас… За три-четыре недели мы приведем армию в порядок, подтянем силы, дисциплинируем и тогда сможем перейти в наступление, - налегке, без кошмарного привеса в шестьдесят эшелонов… Я предлагаю остаться в Миллерове…
Он обратился к Артему, и тот тяжело кивнул головой. Угрюмый Бахвалов, не глядя, ответил: "Да, другого выхода нет". Пархоменко насупился, грыз усы. Коля Руднев повел плечами, точно у него зачесалось под рубашкой.
Ворошилов, подтянутый, свежий, румяный, посмеиваясь карими глазами, как всегда, казалось, с жадностью впитывал слова и впечатления.
- Можно мне? - Он протянул руку к Артему, и тот опять тяжело кивнул. - Я согласен с товарищем Межиным: армию распускать нельзя… Отряды нужно свести и дисциплинировать. - Он встал, коротким движением оправил наплечные ремни. - Но я не согласен, что это нужно делать в Миллерове. Немцы разбойничают на Украине и будут разбойничать на Дону. Нас они здесь не оставят в покое…
Рука его повисла в воздухе. За большими вокзальными окнами рванул разрыв, посыпались разбитые стекла. Затопали ноги бегущих… Закричали: "Двоих… Санитары… Гляди, гляди, - еще летит… Лезь под вагоны…" И снова грохнула бомба с самолета. Столб извести, дыма, осколков наискось влетел в окно, осыпая сидящих за столом. Артем усмехнулся, ладонью смахнул с голого черепа. Бахвалов свирепо выпятил губу, оглядываясь на окошко. Пархоменко пробасил:
- А в крышу бы угодила, - так и - всмятку… Ворошилов потянулся за фуражкой, лежавшей на бумагах, глубоко надел.
- Видели, как они нас оставят в покое? Товарищи, наша священная задача - сохранить армию, сохранить все имущество, сохранить доверившихся нам беженцев… Путь один - в Царицын… Будем пробиваться месяц, три месяца. В пути сформируемся, в боях окрепнем… В Царицын мы должны притти с боевой армией… И пусть Троцкий настаивает на нашем разоружении.
- Разоружении? - переспросил Артем, багровея.
- Да… Троцкий приказал главштабу разоружить все украинские армии и отряды, переходящие границу Великороссии. Будто бы во исполнение договора с немцами. Не верю! Троцкий считает нас партизанскими бандами… Требование Троцкого считаю глубоко ошибочным…
- Предательством, - пробасил Пархоменко.
- Революция - одна. (Лицо Ворошилова вспыхнуло.) У нас один враг, один фронт и одна стратегия - на Дону, на Украине, в Великороссии… Драться сейчас здесь, в Миллерове, с немцами - задача местная и частная. Задача общереволюционного порядка выдвигается в Царицыне… Если белое казачество овладеет Царицыном, - Волга окажется у контрреволюции, весь север останется без хлеба… Вывод понятен… Ставлю на голосование предложение: немедленно всем эшелонам дать направление на Царицын, и ни при каких обстоятельствах нашей армии не распускать и не разоружать.
5
На этот раз остановились, видимо, надолго. Иван Гора высунулся в окошко. Восток еще не зеленел, ночь была темна.
- А ну, давай котелок, - сказал Иван Гора в темноту вагона. Осторожно перешагивая через спящих, выбрался на площадку, соскочил на полотно. За ним вылезло несколько человек, таких же голодных: забыли, когда и ели, - довольствие было - одна сырая картошка.
Со вчерашнего вечера эшелон полз почти без остановок - из Миллерова в Лихую. Несколько раз пробовали вылезать - варить эту картошку, но - только разожгут огонь - начинаются короткие свистки паровоза, крики: "Садись, хлопцы!.."
Сейчас стали где-то в степи, близ Донца, неподалеку, должно быть, от станицы Каменской. Впереди что-то застопорилось. Иван Гора спустился с насыпи, и те, кто вылез за ним - шахтеры, - начали ломать драночные щиты, лежавшие в штабелях у полотна. Огонь запылал, озаряя снизу черные колеса вагонов. Шахтеры молча глядели, как Иван Гора на ремешке подвешивает германский стальной шлем, полный картошки.
- Пламени много, перегорит ремень, - сказал один молодой, повыше ростом, чем Иван Гора. На нем не было ни шапки, ни сапог - все снаряжение: рваные штаны и рубаха, перепоясанная патронташем. - А шапка эта удобная, - сказал он, кивнув на германский шлем. - Надо бы достать такую шапку…
Другой, с голой грудью, с могучей шеей, с добродушным сильным лицом, едва начавшим обрастать кудрявой бородкой, присев на корточки, сказал:
- Дырочки в ней просверлить с краю - и дужку железную, - тогда будет удобно…
- Дырочки, дырочки… То ж - боевой шлем, дура, - хрипло проговорил третий, коренастый, с черными волосами, падающими на мрачные глаза. Этот одет был хорошо - в зелено-серые суконные штаны и в такую же суконную куртку, лопнувшую подмышками. Одежду он снял с немца в бою под Луганском. Не было у него только сапог: сапоги оказались тесны…
Иван Гора, примащивая сбоку костра на угольях шлем с картошкой, приглядывался к этим людям.
Вчера, когда неожиданно в Миллерово стали прибывать эшелоны, Иван эвакуировался вместе с лазаретом на вокзал. (Раны его совсем почти поджили, а в горячке этого дня он и забыл о них.) На вокзале столкнулся с партийцем Евдокимом Балабиным, путиловцем. Долго разговаривать было некогда: "Идем в Особый отдел, сейчас тебя оформим…" Протолкались к вагону, там тоже долго не спрашивали, - знали, что за человек Иван Гора.
- На ногах стоять можешь?
- Конечно, могу, что за вопрос…
- Сейчас ударная задача - поднять боеспособность армии. Тебя просим в шахтерский отряд…
Иван Гора кивнул головой, взял из кучи - на полу вагона - винтовку, пошел искать третий шахтерский отряд, из тех, что присоединились к армии на станции Варварополье. Увидел мрачных, здоровых, чумазых, как дьяволы, хлопцев. Бросив шахты и поселки, шахтеры уходили от немцев с женами и детьми. Кое-какой домашний скарб их помещался на крышах вагонов.
Иван Гора поговорил с тем, кто стоял на путях, дал свернуть махорочки и, не обнаруживая себя, просто - попросился в их отряд бойцом.
"Ладно, - ему ответили, - иди, будешь с нами…"
Вода начала закипать. Все присели на корточки, слушая, как запевало тонкими голосками над картошкой. Вдоль насыпи загорелось еще несколько костров.
- Это не дело, хлопцы, - сказал Иван Гора. - В поле картошку варить… Так мы немцев не побьем…
Трое сидящих перед огнем поглядели на него, стали ждать, - что он скажет дальше.
- В отряде надо организовать правильное хозяйство. Мне скажут: "Иди в разведку". Куда я пойду, голодный? Правильно? Правильно. Давайте, хлопцы, поговорим: что у кого есть. Картошку, сало, хлеб возьмем на учет. Составим ведомость - сколько довольствия нам нужно, пошлем ее в штаб армии. Выберем завхоза. И дело у нас пойдет.
Человек в немецком мундире, мрачно глядя из-под спутанных волос на Ивана Гору, спросил:
- Ты кто же такой будешь?
- Я - издалека, - ответил Иван Гора, - питерский металлист.
- Значит, коммунист…
Иван Гора настороженно покосился. Все трое глядели на него открыто, просто, доброжелательно.
- А у вас в отряде, - спросил он, - много коммунистов?
- А мы все за советскую власть, - простодушно ответил высокий хлопец в рваной рубахе. Другой, красивый, с бородкой, подтвердил: "Ага". Мрачный кивнул волосами.
- Партийных у нас мало. Грамотных мало. Мы все большевики. Слыхали, слыхали про вас, питерских металлистов. А вы слыхали про нас, - не знаю…
- Мы - подземные, - засмеялся, закидывая голову, парень в рваной рубахе. - Кроты…
- Солнышко раз в неделю видим, - сказал другой, с бородкой.
Мрачный, в досаде, что его перебивают, тяжело посмотрел на хлопцев.
- Эти вот - Федька и Володька - с тринадцати лет в шахтах. Мы тут все - потомственные. - Он качнул головой, усмехнулся, и усмешка у него была такая же мрачная, как блеск черных глаз. - Мы сразу увидели, что ты коммунист… Свои, брат, свои, не бойся.
- Осторожность в нашем деле не мешает, - весело ответил Иван Гора. - Мы с отрядом поехали в одно село, там все за советскую власть, но без коммунистов. Наутро я один живой и остался.
Тогда оба хлопца совсем уже громко засмеялись, показывая белые зубы. Мрачный сказал:
- В деревне это может быть, а на шахтах не может быть, чтобы советы - без коммунистов… Я вот - Емельян Жук… Кем я был до советской власти? Я тебе сейчас скажу… Спал на нарах, в грязи, во вшивом тряпье. Пропивал с себя все, жену бил… Боже мой, приду пьяный, и ведь бить мне никого больше не позволено. Обид у меня много, как себя помню, - все обиды помню, у меня кровь в голове спеклась, от обид голова болит… Вот - я и зверь… Главный бы инженер не унес ног тогда, ночью, немец, сукин сын… - Он бешено взглянул на хлопца в рваной рубахе. - Володька, помнишь первый митинг за советскую власть? Я тогда хотел немцу горло выесть… Тогда первым делом взяли мы на заводском дворе досок - полуторадюймовки, - из бараков всю грязь - нары - выбросили, перегородили, - каждому отдельное помещение, дверца и замочек… Я просыпаюсь утром, помню, что я - хозяин, иду мимо бункеров, коксовой печи, - я хозяин, спускаюсь в ствол, иду к своему забою, - я хозяин… Теперь мне незачем с женой драться. Теперь у ней - самовар, ей стыдно ходить в тряпье, она ходит опрятная, потому что я - член заводского комитета, мои дети в школу ходят… Ты, браток, подумай над этим и напиши в Петроград: чтоб не сомневались, - донецкие шахтеры пошли воевать за советскую власть. Воевать будем жестоко…
Послышался конский топот. Все четверо обернулись в темноту. На свет костра наскакивало пять всадников. Сразу осадили, - с фыркающих лошадиных морд полетела пена в огонь. Первым соскочил крепкий человек, в хорошей гимнастерке, и сейчас же присел на колени у огня, достал из полевой сумки карту - нагнулся, рассматривая.
За ним с мокрого коня слез могучий человек, с длинными усами, и - третий - щупленький юноша в серой куртке. Оба они быстро присели сбоку первого человека над картой. Он сказал:
- Ума у вас много у обоих: оставлять на своем фланге в десяти верстах вооруженную станицу. А если завтра же они взорвут мост под Каменской? Двадцать эшелонов у нас отрезаны?
Щуплый юноша ему с упрямством:
- Постой, Клим… Еще хуже, - ввяжемся драться с гундоровцами, потеряем чорт знает сколько времени. У нас вся задача - как можно скорее проскочить через Лихую…
- Значит, ты ведешь арьергардные бои, имея на плечах неразбитого противника? Так надо понять твою тактику?
Тогда могучий человек, затеняя своими усами полевую карту, пробасил:
- Коля, он прав…
- Конечно, прав, - горячо сказал Ворошилов. - Все равно два-три дня нам придется сдерживать врага под Каменской. На рассвете мы бросим отряды Лукаша и Луганский с батареей Кулика на Гундоровскую… Они пойдут левым берегом Донца… - Он локтем отстранил от карты голову Пархоменко. - Александр Яковлевич, убери же усы, ничего не видно… Гундоровскую занять и держать… Левый фланг у нас будет надежен. Фронт мы разворачиваем по обе стороны полотна перед Каменской…
Иван Гора, чтобы виднее им было глядеть на карту, подбросил в костер еще парочку щитов. От поднявшегося жара Ворошилов откачнулся назад.
- Ну ты, уж будет, - сказал, глядя на Ивана Гору, и - вдруг: - А! Это вот кто… Здорово!
- Здорово, Климент Ефремович, - ответил Иван Гора.
- Ты ведь в Смольном тогда стоял на охране?
- Я, Климент Ефремович.
- Ты у них в отряде?
- Со вчерашнего дня.
- Правильно. Поработай с ними. Шахтеры - народ железный, но с дисциплиной у них слабовато. - Движением век он подозвал ближе Ивана Гору.
- С Петровым - командиром отряда - разговаривал?
- Климент Ефремович, командир у меня на подозрении.
- Ваш Петров совершенно зря угробил отряд два раза на Донце и под Луганском… Завтра я у вас промитингую. Дадим надежного человека. Ты подготовь хлопцев…
- Есть.
- В разведку идешь?
- Есть, товарищ командарм.
- Отбери человек десять. Задание такое: гляди… (Иван Гора присел, Ворошилов огрызком карандаша поставил точку на карте.) Ваш эшелон находится здесь… Каменская - в трех верстах южнее, - здесь. Ты пойдешь левым берегом Донца прямо на станицу Гундоровскую. Обстановка такая: гундоровские казаки вырезали ревком и совет. Третьего дня на них налетел Яхим Щаденко с отрядом, потрепал и ушел. Сегодня получаем сведения, что гундоровцы намерены ударить на Каменскую, взорвать мое/ и отрезать наши эшелоны. Это значит: они вошли в связь с немцами, получили оружие. Немцы близко. Где немцы? Вот твоя задача: нащупать германские силы. Желательно до полудня иметь от тебя сведения…
- Есть, товарищ командарм…
- Дело ответственное и опасное…
- Есть.
Иван Гора отвел от костра мрачного шахтера и обоих хлопцев, пошептал им, кивая на командарма, и они вчетвером полезли на полотно к вагону. Когда он обернулся, - у костра двое уже садились на коней. Ворошилов, присев над костром, смеясь, доставал из шлема картофелину. Обжигаясь, покидал ее на ладони, разломил, половину съел, половину бросил обратно. Взяв у вестового повод, легко и мягко перекинулся в седло, смаху толкнул вскачь гнедого жеребца.
Пархоменко влез тяжело на лошадь. Руднев запрыгал на одной ноге за тронувшейся лошаденкой и, вскочив, долго ловил стремя. Всадники унеслись в ночь.
Иван Гора сказал Володьке:
- Картошку-то возьми, раздай по карманам.
Глава восьмая
1
Пархоменко перекинул бекешу через шею рыжей лошаденки, папашу сдвинул на затылок, сидя в седле боком, - вынул ногу из стремени. Солнце поднималось над буро-зеленой степью - жгло его бронзовое добродушное лицо.
По обе стороны полотна копошились люди, - с криком, говором, смехом копая и кидая землю. Линия окопов на западе упиралась в пышные заросли левого берега Донца. Позади, верстах в трех, раскинулась большая станица Каменская. Туда - через мост - ползли эшелоны.
Много разного люда переправлялось из-за реки на лодках - добровольно рыть укрепления. В станице начиналась паника. Каменская давно слыла красной станицей. Еще зимой станичный совет арестовал свыше полсотни местных и приезжих генералов и казачьих офицеров и отправил их в центр, в Луганск. Время было такое трудное, что начальнику Красной гвардии, Пархоменко, пришлось их расстрелять. Казачество близлежащих хуторов и станиц, и особенно - самой контрреволюционной - Гундоровской, пообещало за эти аресты расправиться с каменцами. Затаив давнишнюю злобу, ждало только случая. С подходом немцев случай представился. В Каменской ждали налета каждую ночь.
К Пархоменко подошла толпа добровольцев - были тут и ремесленники, и хуторские мужики, и мещане, жившие на окраинах станицы, и мальчики из реального училища. Некоторые его узнали, протягивали руки. Он здоровался с верха…
- Александр Яковлевич, сила-то ваша - надолго к нам?
- Остались бы у нас, мы бы тут фронт образовали, все бы взялись за винтовки, ей-ей…
- Был здесь Яхим, помог нам. Но что ж, - Гундоровскую зажег, а казаки все в степь убегли. Теперь они вдвое злее.
Пархоменко, крутя ус, говорил с верха:
- Кто с лопатами - милости прошу… Остальным придется обратно, товарищи… Шанцевого инструмента свободного нет… Катитесь, товарищи, из военной зоны.
Те, кто был с лопатами, пошли копать. Остальные неохотно поплелись к реке. Осталась стоять одна рослая, красивая, нахмуренная девка.
- А ты чего потеряла? - сказал ей Пархоменко, наезжая так, что лошадь задела губами девку. Но она и не пошевелилась. - Я ж тебе не найду - чего потеряла…
- Ну, не окопы рыть - дайте винтовку, - хриповато, молодым голосом, мрачно сказала девушка и подняла на него красивые, сердитые глаза под темными бровями…
- Воевать хочешь? - спросил Пархоменко, весело морща нос.
- Приходится…
- Почему?
- Выхода нет, - зло сказала она и опять стала глядеть на выставленную вперед босую ногу…
- Ты кто ж такая?
- Агриппина Чебрец. Я казака убила на Нижнем Чиру. Яхим меня взял в эшелон… Не для того я убила, чтоб меня всякий чорт хватал… Ну, в Каменской я вылезла… Дашь винтовку или нет? Не шутя говорю! - Она опять подняла глаза, и Пархоменко увидел: вот-вот они замутятся слезами.
Александр Яковлевич насупился, вытащил из полевой сумки клочок бумаги, написал несколько слов.
- Пойди, - видишь - где разгружают вагон. Спроси командира Лукаша, передай записку. Постой - в юбке, что ли, воевать будешь?