Весь день Первого мая прибывали эшелоны, напирая один на другой. Запасных путей нехватало для такого количества маневрирующих поездов. Паровозы выли, машинисты ругались, высовываясь по пояс, беженцы из раскрытых дверей теплушек испуганно глядели на небо. Поезда двигались и снова подолгу стояли, казалось, по неизвестной причине.
Причина всего этого растущего беспорядка была в том, что путь на восток, на Царицын, был уже отрезан: казаки под Белой Калитвой взорвали железнодорожный мост через Донец. Лихая оказалась мешком, куда прибывали и прибывали эшелоны с десятками тысяч людей, вооруженных и безоружных.
Жарок был день Первого мая в степи под станицей Каменской. Солнце тускло светило сквозь пыль и дым. Железный грохот сотрясал землю, разметывая линию ворошиловских окопов. Снова и снова сквозь пыль и дым появлялись полупригнувшиеся фигуры в котлах для варки картошки на головах, с уставленными вперед себя широкими лезвиями…
Из залитых кровью окопов поднимались командиры отделений, комиссары, вылезали оглушенные, осыпанные землей бойцы и, разевая криком черные рты, разлепляя запорошенные землей налитые ненавистью глаза, спотыкаясь, бежали навстречу гадам, - мать их помяни, - как вилы в сноп - втыкали четырехгранные штыки в узкоплечего, задушенного воротником, офицеришку, в набитое украинским салом пузо багрового унтер-офицера, уже безо всякой немецкой самоуверенности крутящего револьвером, в тощую грудь, - бог его прости, - немецкого рядового в очках, со вздернутым приличным носом, - посланного кровавой буржуазией искать себе могилу в донских степях…
И раз и другой немцы ходили в атаку и не выдерживали штыковой контратаки, поворачивали и бежали, и уже немало их, бедняг, валялось на полыни или стонало в воронках от снарядов.
Оборонять приходилось, кроме того, и свой левый фланг от гундоровских казаков, не подпуская их к Каменской. Фронт страшно растянулся, перекинувшись на правый берег Донца. Пополнений нехватало. Вся надежда была на то, что за эти сутки эшелоны успеют пройти Лихую.
В конце дня оттуда начал кричать в телефон голос Коли Руднева:
"…Казаки взорвали мост под Белой Калитвой… Положение осложняется… Кроме того, испорчен путь по всему перегону до Белой Калитвы… В Лихой толкучка… Не можем больше принимать поездов… Делаю все усилия к исправлению пути до Белой Калитвы… Кроме того…"
- Хватит и этого, спасибо, - проворчал Пархоменко, принимавший телефонограмму.
"…Кроме того… немцы с часу на час займут Зверево… У нас, на высотах, где мельницы, уже были немецкие разъезды, мы отогнали…"
Пархоменко вытащил голову из-под меховой бекеши, - ею он прикрывался вместе с телефонным аппаратом от надоедливого шума пушечной стрельбы… С досадой надвинул на уши папаху и полез из штабного вагона - искать Ворошилова.
С поля, где опять разгорался бой, гнало пыль и пороховую вонь. Брели раненые, - кто, морщась, поддерживал простреленную руку, кто ковылял, держась за плечо товарища, иных тащили на носилках. Шальной снаряд рванул землю, опрокидывая идущих. Валялись разбитые телеги. У колеса, подогнув колени, стиснув в руке вырванную с травой землю, лежала женщина в пыльной юбке, на косынке ее с красным крестом расплывалось черное пятно… Пархоменко увидел гнедую лошадь командарма. Вестовой, державший ее за повод, стоял, закинув голову. Широкоскулое, безусое лицо парня было до синевы бледно, глаза полузакрыты…
- Где командарм? - крикнул Пархоменко. Парень разлепил губы, ответил:
- В бою…
Только отойдя, Пархоменко догадался, что парень смертельно ранен. Впереди, в клубах пыли, ревели голоса, рвались гранаты. Пархоменко, пригнувшись, с наганом побежал в эту свалку. Но лязг, взрывы, надрывающие крики отдалялись. Немцы опять не выдержали…
С бега он кувырнулся в окоп, ударился коленками так, что потемнело в глазах. Вскочил. Оттуда из пыльной мглы к нему шел, пошатываясь, человек, - на ходу силился засунуть в ножны шашку, - конец ее заело в ножнах. Мокрые волосы его падали на лоб в потеках пота.
- Э! - крикнул Пархоменко. - Клим? Слушай… Чорт! Нельзя же так… Что же ты лезешь в самую драку…
Ворошилов остановился, темными, еще дикими глазами уставился на Александра Яковлевича…
- А что? - сказал. - Такая была каша… Едва не прорвали…
Он опять начал совать шашку. Пархоменко уставился на лезвие. Оно было в крови.
- Очень хорошо… А по-моему, не имеешь права… Слушай… Дела очень серьезные… Сейчас звонил Руднев…
Ворошилов тоже с изумлением посмотрел на окровавленный клинок. С силой бросил его в ножны. Пошли к вагону. Пархоменко рассказал о рудневской телефонограмме из Лихой. Ворошилов только быстро покосился на друга.
- Значит, надо драться, другого выхода нет… Покуда не починят путь - будем драться… Вагоны немцам не отдадим все равно…
5
Минули первый и второй день мая. Ворошилов продолжал сдерживать врага под Каменской. Все эшелоны уже подтянулись к Лихой. Бахвалов, мобилизовав несколько сот беженцев, под охраной пулеметов восстанавливал разрушенный казаками путь по царицынской ветке до Белой Калитвы. На холмах, окружающих с юга и юго-запада Лихую, располагались по окопам и канавам отряды 5-й армии.
Иван Гора и Агриппина присоединились к шахтерам. Настроение у большинства было выжидательное. Все знали о твердом решении командарма - не отдавать ни одного вагона. А их - этих вагонов, платформ, дымяших паровозов - внизу под холмами было необозримое количество. Никаких человеческих сил нехватит - разобраться в этой каше. Бойцы ворчали: "Хорошо приказывать командарму: сел на гнедого коня и поехал, куда душа велит! А ты живой грудью заслоняй проклятое имущество…"
О нехорошем настроении Иван Гора сразу же догадался, встретив в поле у ветряной мельницы Емельяна Жука - того мрачного шахтера, кто добыл себе одежду с убитого немца. Жук не обрадовался тому, что Иван Гора с Володькой и Федькой вернулись живыми в отряд, не сказал ему: "Здорово", - тяжело отвернулся, не стал глядеть в глаза.
Сутуло, неподвижно, точно каменные, сидели у недорытых окопов и другие шахтеры - угрюмые, почерневшие от грязи, оборванные, босые. Не было видно горящих костров, не варили еду, будто никто здесь не располагал оставаться. Люди думали. Подняв головы, глядели на поблескивающий в лазури откинутыми назад крыльями германский самолет.
Очевидно, что в таком настроении отряд драться не может. Нужно было принимать срочные меры. Окончив рыть окопчик, пошлепав лопатой по выкинутой земле, Иван Гора сказал Агриппине, ковырявшей шанцевым инструментом в двух шагах от него:
- Личный интерес приходится отодвигать на второй план, или уж ты не берись за гуж… Так-то, Гапа.
- Понятно, - ответила Агриппина, выпрямляя ломившую спину. Солнце, падающее к краю степи, залило ее горячее лицо. Она поддернула рукав и голой частью руки вытерла мокрый лоб. Все это показалось Ивану очень приятным, и Агриппина, щурящаяся на солнце, очень красивой.
- Я должен решиться на большой риск. Не то мне страшно, а то, что - правильно ли поступаю? Но думаю и прихожу к выводу: надо… Что из этого получится? Неизвестно. Посоветоваться со старшим товарищем - нет здесь такого. Глядеть сложа руки нельзя. Значит - нужно взять инициативу.
Агриппина не совсем разобрала - о чем он гудит, уставясь, как петух на зерно, на ее чумазые руки, сложенные на рукоятке лопаты. Но поняла, что говорит честно. В ответ она важно кивнула в сторону солнца. Иван вылез из окопа и пошел к ветряной мельнице, где находились наблюдательный пункт и штаб полка.
У ворот мельницы на расколотом жернове, вросшем в землю, сидели двое штабных - один в студенческой куртке, бледный, с мелкими зубами, с огненно-рыжими клочками бородки, другой - похожий на монаха, с грязными волосами до плеч, в пенсне, в перепоясанном веревкой пальто, надетом на голое тело. Штабные скучливо играли истрепанными картами в двадцать одно.
Иван Гора спросил, где командир. Рыжий штабной, не глядя, ответил сухо, что командир занят.
- Спит, что ли? - спросил Иван Гора, присаживаясь на корточки у жернова.
- Ну - спит, тебе какое дело! - тасуя карты, ответил другой, похожий на монаха.
- Не во-время командир спит. Подите - разбудите его.
- А что такое?
- Стало быть - надо.
Штабные переглянулись. Рыжий спросил:
- Вы из нашего отряда, товарищ?
- Ага…
- Командир ни о чем не приказал докладывать. Можете это понять?
- Вот вы его и разбудите…
Они опять переглянулись. Стало ясно, что этот человек все равно не отвяжется. Но мельничные ворота, завизжав, приотворились, - командир Петров вышел сам. Был он коренаст, круглолиц, сонный, сердитый, весь запачканный мукой.
- Ну? В чем дело? - спросил он, недружелюбно оглядывая Ивана Гору. - А! Товарищ питерский коммунист… С директивами, что ли? - Он косо растянул рот. Сел на жернов, вытащил жестяную коробку с махоркой. Вертел, сопел. - Ничего, товарищи, не получится из вашей затеи. Очередное сумасбродство… А мы дело имеем с живыми людьми, не с отвлеченными идеями… Так-то…
Иван Гора стоял перед ним, сдвинув ноги, опустив руки, так, как нужно стоять перед командиром. Петров густо выпустил дым из ноздрей.
- Ну, так в чем же дело?
- Настроение отряда никуда не годится, товарищ командир. Отряд не сможет выполнить боевого задания…
- А кто дал боевое задание? - вдруг, багровея бычьей шеей, закричал командир Петров. - Штаб пятой армии? Не знаю такой армии. В формировании не участвовал… Мой отряд связан с пятой армией только железнодорожной колеей… Мой отряд подчиняется только воле народа… Мой отряд не желает исполнять диктаторских приказов… Кому это нужно: тащить на плечах шестьдесят эшелонов старой рухляди?! Воля отряда - вот боевой приказ…
Измена командира была явной. Сердясь и багровея, он с головой выдавал себя… Вернее всего - сельский учитель, из метивших полгода тому назад в эсеровские трибуны в Учредительное собрание, теперь работающий по тайным директивам Центральной рады… Крепенький человек, и дурак к тому же… Иван Гора, стоя перед ним, торопливо соображал - как вернее действовать.
"Бежать вниз на станцию в главный штаб, сообщить Рудневу об измене командира? Ясно, что в этой суматохе Руднев его же, Ивана, и пошлет ликвидировать мятеж. Да потеряешь время, бегая. Да и не уйдешь отсюда…" Иван покосился. Оба штабных, рыжий и длинноволосый, оставив карты, настороженно - правая рука в кармане - поглядывали на Ивана. Понятно: при первом неосторожном слове, движении - его застрелят…
На мельнице, кроме них, никого не было, и кругом на сотни шагов поле было пустое.
- Зверево занято немцами, товарищ командир, - сказал Иван Гора, сам не зная - почему вдруг придумал это. - Бронепоезд товарища Артема стоит уже под Лихой.
- Врешь, - сердито, но без уверенности проворчал Петров.
- Не вру, товарищ командир, влезьте на мельницу, бронепоезд отсюда видно… Немцев надо ждать с часу на час… Бой придется принимать…
Петров зыркнул на него глазами. Штабные переглянулись. Рыжий пошел на мельницу, и было слышно, как заскрипела лестница под его ногами. Теперь осталось двое перед Иваном. И он поднажал - суровее, басом:
- Митинговать вам, товарищ командир, все равно придется… Отряд дезорганизован, - перебьют нас, как баранов, это факт. Да и вам не расчет попадать под пулю…
У командира опять мгновенно налилась кровью толстая шея. Засопел, но смолчал, разбираясь - где же тут провокация?
- Либо отряду сейчас уходить с позиции, либо держаться крепко… Давайте митинг, товарищ командир…
- Ладно. - Петров тяжело поднялся с жернова. - Ладно. Иди…
"Дураков мало, брат, хочешь мне пулю вогнать в лопатки", - подумал Иван Гора и только попятился шагов на пять. Наверху мельницы в слуховое окошко высунулась рыжая голова. У Ивана екнуло сердце.
- Федор Федорович, - крикнул рыжий из слухового окошка. - Верстах в пяти дымит какой-то чорт… Пожалуй - бронепоезд.
- Эге! - удивленно сказал командир…
"Эге!" - еще более удивясь, про себя сказал Иван Гора.
И будто в подтверждение - издалека по степи покатился орудийный удар. Тогда командир решился. Кивнув длинноволосому, приказал ему вполголоса, чтоб деньги и документы увязать в мешок, приготовить лошадей. Не глядя на Ивана, нахмурясь, - решительно зашагал по полю к окопам. Иван шел за ним - на полшага сзади.
Голос у командира был зычный. Подняв руку, он гаркнул на все поле:
- Бойцы третьего Варваропольского отряда! Объявляю летучий полевой митинг…
Шахтеры начали вылезать из окопов, подниматься с земли. Окружали командира Петрова - хмурые и недовольные. Иван Гора, потупившись, держался около него.
- …Настал момент, когда нужно решить основной вопрос: за что мы в конце концов деремся? - заговорил командир, обводя взглядом суровые лица шахтеров. - Зачем покинули родные халупы? За что нас, как баранов, гонят на чужбину…
- На чужбину, - басом повторил вслед за ним Иван Гора, поднимая голову и усмехаясь. - На рабоче-крестьянскую чужбину от своих гайдамацких плетей и немецких шомполов…
- Товарищ! - командир бешено оглянул его. - Не перебивайте оратора… Бросьте большевистские замашки… Вы не в Москве… Товарищи! - закричал он, потрясая руками. - Мы пошли драться за родную землю и волю…
- За кулацкую землю, за эсеровскую волю, - прогудел Иван.
- Товарищи! - командир стал красный, как освежеванный. - В нашей борьбе с германским нашествием московские коммунисты нас предали! Из Москвы приказано сдать немцам Донбасс… И нас увозят из родных деревень, чтобы сделать из нас большевистских холуев… Нас привели на эти позиции - на убой… Чтобы мы тут дрались, а коммунисты гнали вагоны в Царицын…
- Хватит! Не распространяйте ваши мысли! - во всю глотку закричал Иван Гора. - Товарищи! Я питерский металлист. Вот мои документы. Гляди. Вот мои руки. Гляди… А этот человек вам знаком?
- Нет! Нет, незнаком, - ответили из толпы шахтеров голоса Володьки и Федьки, и затем голос Емельяна Жука:
- Пусть он расскажет, кто он такой… А я короче скажу. Командир Петров - эсер. Всему миру известно, что эсеры продали немцам Украину за жирные куски, за синие свитки… Кто его выбирал командиром?.. Послали его из Киева, из Центральной рады… Он провокатор…
Иван покосился на командира. И во-время.
…Петров рванул из кобуры наган и выстрелил в голову Ивана Горы. Одновременно Иван Гора, нырнув головой, так что пуля только чиркнула по волосам, схватил Петрова за кисть руки и со всего плеча ударил его между глаз. Командир задохнулся криком, повалился. Кто-то - Володька или Федька - выхватил у него наган. Шахтеры молча глядели на лежащего без движения командира.
Иван Гора, вытирая рукавом лоб, сказал:
- Ребята… Я поступил неправильно, нарушил военную дисциплину, ударил командира… Решайте: кого расстрелять - меня или его?.. Рабочего, преданного рабочему классу, или форменного провокатора… А что он эсер и провокатор - отвечаю головой… Решайте, каждую минуту враг может начать наступление. Враг не может застать нас врасплох…
Шахтеры продолжали молчать. Тогда Емельян Жук проговорил:
- Задал загадку, коммунист… Ну как: верим этому человеку?
- Верим, верим, - ответило несколько шахтеров. Остальные кивнули головами.
- Верим, - тогда, Иван, бери команду…
6
Станция Зверево - на юг от Лихой - действительно была уже занята немцами. Третьего мая на краю степи замаячили их разъезды. Они не скрылись от первых выстрелов, как третьего дня, - всадники группками сбивались на далеких холмах, спешивались, наблюдали. Было понятно, что за ними двигается враскачку запыленная пехота, еще не видимая за горизонтом.
От мельниц к расположению отрядов промчался огромный измятый фиат. Тарахтя, дымя керосином, - остановился у окопов. В машине сидели Коля Руднев и обгоревший на солнце Артем.
Выкидывая толстую кисть руки, выпячивая запекшиеся губы, Артем говорил бойцам:
- Путь до Белой Калитвы исправлен. Первые поезда пошли. За ночь мы разгрузим всю станцию… Товарищи, мы должны выполнить задание: двадцать пять тысяч детей, женщин, стариков будут доставлены в Царицын… Наш командарм с кучкой героев три дня и три ночи дерется холодным оружием под Каменской… Интервенты страшатся пролетарских штыков… Неужели мы здесь примем на себя позор?
Артет был опытным массовиком, умел сбивать тысячи ощущений у тысячи людей в одну волю одного существа. Страх смерти всеподавляющ лишь тогда, когда все другие чувства принижены, дезорганизованы. Бывают минуты, когда ощущение позора невыносимо острее страха смерти, когда разбужено самое жгучее, мощное, действенное чувство классовой ненависти, и все личное, будничное тонет в нем и глохнет…
Фиат мчался дальше по растянутому фронту. Артем говорил бойцам, что вот-вот подойдут подкрепления - отряд Лукаша из-под Каменской, и назавтра надо ждать и Ворошилова со всеми силами… Настроение поднималось. В даль, в степь, пошли конные группы разведчиков. Завязывалась перестрелка.
Фиат, оставляя хвост чада, промчался вниз, на станцию Лихую. Несмотря на все усилия - беспорядок там был невообразимый. Население каждого эшелона стремилось поскорее уйти из этого запертого в ловушке скопления вагонов. В первую голову направляли эшелоны с беженцами - детьми, женщинами… Но чтобы протолкнуть поезд на стрелки царицынской ветки, нужно было другому поезду податься назад, и тут начинались трения - дикий крик из вагонных окон, из раздвинутых дверей теплушек, угрозы самосудом, размахивание ручными гранатами…
Руднев отобрал особую бригаду под командой Чугая, - в ней были и силач Бокун, и злой Иван Прохватилов, и упрямый Миколай Чебрец, и оба Кривоноса. Бригада выводила намеченные поезда на стрелки. Уговоры и разъяснения ни к чему не вели. Чугай действовал одной революционной решительностью.
Он не суетился, ходил вразвалку - в распахнутом бушлате, на груди - татуированный китайский дракон.
- А ну - подайся, браток, - говорил он машинисту и шел вдоль вагонов, где надрывались люди… - А ну - закрыть двери, а ну - спокойно… Мою речь можете слушать, братишечки? С коротким революционным счетом - сейчас оболью свинцом… А ну - давай пулемет!..
Бокун, схватив в охапку, волок пулемет. Иван Прохватилов падал на живот у замка. Кривоносы подавали ленту. Чугай - спокойно отнеся ото рта папироску:
- А ну - давай очередь.
Двери теплушек захлопывались. В вагонах от окон шарахались люди… Машинист, оттянув рукоять свистка, облегчал душу оглушающим воем, толкал поезд так, что трещали вагоны.
- Главное - спокойствие, - говорил Чугай. - Революция требует большой выдержки… А ну - теперь - давай эшелон с ребятишками…
Все же за день третьего мая удалось протолкнуть на Белую Калитву только треть составов. Всю ночь не смолкала на холмах, в степи ружейная и пулеметная стрельба. С болотистой равнины тянуло сыростью, заволокло звезды. Было темно и страшно. На станции и в вагонах запрещено было зажигать свет, - даже по вспыхнувшей спичке стреляли. Только по путям между составами ползали, покачивались, взмахивали тусклые огоньки фонарей. В вагонах никто не спал, - выходить боялись.
Среди грохота буферов вдруг раздавался в темноте дикий крик, сухой выстрел, тяжелый топот ног. И еще казалось неспящим людям, что далекий грохот битвы за горами становится яснее, приближается…