Так преодолели они Шайтан-перевал и стали спускаться по склону горы Булах, когда Искендер поскользнулся на камне, сорвался и вместе со снежной лавиной и камнями рухнул с обрыва. Глухой стон вырвался у могильщика, крик ужаса, когда глянул вниз: там, внизу, было распластано тело несчастного Искендера, секретаря Шубурумского сельсовета.
- О аллах! - воскликнул удрученный Хажи-Бекир. - Что же это ты делаешь со мной? Сойди же сюда, выскажи мне свои претензии и упреки! Видишь, я один, и ты одни. Спускайся! Не хочешь? Конечно, удобнее вершить мирские дела тайком, но почему же ты решаешь их так несправедливо? Или тебе доставляет удовольствие мучить бедного человека? Ведь никто мне не поверит, все скажут, что я нарочно столкнул его в пропасть. Ты-то для меня свидетелем не будешь - это я хорошо знаю...
Махнул рукой Хажи-Бекир и спустился в ущелье. И там оказалось, что Искендер дышит, он жив! Неслыханно обрадовался могильщик. Недаром в горах говорят, если желают добра: "Да обернется ожидаемая беда радостью!"
- Ты, ты живой! - восторженно лепетал Хажи-Бекир, склонившись над секретарем сельсовета. - Правда, живой? А?
- Жив, только с ногой плохо... - простонал Искендер. - Ты здесь! Уф! Хорошо, что здесь!
- А где же мне быть?
- Я думал, ты убежал. Я так боялся!
- Бежать? - Хажи-Бекир удивился этой мысли. Ему и в голову не приходило такое!
- Хажи-Бекир, дорогой, не убегай! Пожалей меня, войди в положение, у меня же дети, ты знаешь их...
- Хватит болтать глупости. Пошли!
- Не могу встать. Что же делать? Звать тут некого, разве только снежного человека...
Искендер попробовал встать, но тут же рухнул, вскрикнув от боли. Хажи-Бекир не знал, как быть. Бежать, бросив Искендера? Да через час от него останутся одни обглоданные кости - здесь рыщут горные волки. А у Искендера дома семья, дети... И в конце концов он ничего худого не сделал ему, могильщику... И тогда не отвратить обвинения во втором убийстве.
Хажи-Бекир решительно поднялся. Искендер схватил его за полу бешмета.
- Не убегай, прошу тебя!
- Пойдем!
- Не могу! - взмолился Искендер. - Может, лучше вернуться домой, в аул? Помоги добраться до семьи.
- Нет, ты должен доставить меня, куда велено. Я ведь не знаю, куда и к кому идти. Да и не поверят... Влезай мне на спину!
И Хажи-Бекир с великим трудом, качаясь и спотыкаясь, потащил Искендера, как живую справку о своих добрых намерениях, в райцентр. Правда, эта справка была тяжеловата и стоила могильщику двадцати потов. Но недаром же он возился с двухметровыми каменными памятниками!
Словом, получилось, что Хажи-Бекир сам себя привел в милицию и отдал на милость бесстрастного, хладнокровного правосудия. Благодарный за спасение, секретарь сельсовета рассказал следователю обо всем, что случилось в пути, о том, что могильщик мог бежать, но, как видите, не бежал: Искендер хотел бы теперь смягчить следователя. Но следователь не пожелал считаться, как ему казалось, с запоздалым раскаянием и внезапной добротой Хажи-Бекира: перед ним сидел убийца! И сентиментальности были здесь неуместны. Однако следователь не стал допрашивать, было много иных дел в районе; только предварительно и не строго опросив, водворил в одиночную камеру и ушел, ибо у следователя кончился рабочий день, а у него тоже есть семья, которая ждет отца и мужа.
Кроме того, следователь любил, чтоб обвиняемые, по его выражению, "дозревали, как помидоры на солнышке", в долгом предварительном заключении, в одиноких размышлениях о собственной мерзости. Не в его правилах было торопиться.
И сидит Хажи-Бекир теперь в темной камере на обрубке пня и смотрит через решетку на мерцающие звезды; съежился он от холода - помещения подобного рода в горах не отапливаются, не признают здесь таких нежностей в обращении с преступниками. "Туда зря не попадают", - говорят многие... Никто не зашел к нему, никто не спросил, хочет ли он есть. И к душевным переживаниям прибавились вскоре страдания физические - было холодно, и в желудке корчился голодный червь.
"Все потеряно! - думал в отчаянии могильщик. - На меня будут показывать пальцами: вот, мол, этот убил беззащитного, слабого человека. И мне больше не жить в Шубуруме... А как же я без Шубурума, без односельчан?! Как отставшая овца... Ах, Хева, Хева, что же ты наделала?! Я все еще виню ее, как будто она виновата... Неужели я потерял Хеву навсегда? Да, Хажи-Бекир, навсегда... Не можешь смириться? А что же ты сделаешь? Насильно не вернешь... Ишак! Ишак я глупейший! Сам же пошел и выдал замуж свою жену, послушался этого мошенника Шахназара. И выдал за кого?! За Адама! Был бы он достойнее меня - не так бы обидно... О чем я думаю? Все это ерунда, мелочи, рябь на воде, легкая дорожная пыль по сравнению с тем, что теперь меня ожидает. Вероятно, пошлют в Сибирь, на север, во льды и морозы, что убивают на лету птиц..."
Хажи-Бекиру стало холодно, он перебрался на топчан и лег, не раздеваясь, укрылся тощим одеялом.
"Расскажи кому-нибудь - так ведь и не поверят, скажут: ну и врун же ты, а? Да, чужое страдание, говорят, можно терпеть и четыре года... Что же это я?! Неужели я ничем не могу изменить свое положение? Если я сам не позабочусь о себе, кто же обо мне позаботится?"
Как говорится, несчастный богат горем. Да, в этом смысле вряд ли можно было найти в горных аулах человека богаче Хажи-Бекира.
Наконец Хажи-Бекир решил заснуть, чтобы забыть обо всем хоть на время. Не тут-то было! Мысли в голове толклись и толкались, как люди на площади в базарный день со всякой рухлядью в руках - и нет ничего хорошего, а люди торгуются, спорят и даже ссорятся...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОДНОГЛАЗЫЙ С ЗОЛОТЫМ КЛЮЧОМ
На каменных стенах шубурумских саклей еще сбереглись полустертые, наверное, написанные в двадцатых годах, лозунги "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" - хотя пролетарием в этом ауле был лишь один человек, вернувшийся с постройки Октябрьского канала, кузнец Али-Хужа, к которому приводили лошадей, чтоб подковал. Другой лозунг до сих пор гласит: "Да здравствуют женщины, ура!" И, наконец, третий призывает: "Все на выборы!" Кстати, на первых выборах в Шубуруме произошел такой случай: выбирать явился Хужа-Али, бюллетени ему вручил пролетарий и сельский активист Али-Хужа, а потом провел в угол, занавешенный черной бязью, и сказал, что здесь, мол, в скрытом месте, подумай, кого оставить в бюллетене, а кого вычеркнуть. Хужа-Али страшно оскорбился. "Эй, Али-Хужа! - вскричал он в негодовании. - Не считаешь ли ты меня трусом? Думаешь, я кого-нибудь из них боюсь? Ты приведи их сюда, я им прямо в лицо скажу, за кого буду голосовать, а кого вычеркну!"
Сумерки над Шубурумом сгущались. С гор, низко надвинувших белые снеговые папахи, подул пронизывающий ветер, сдувая со склонов выпавший днем сухой снег, который теперь летел, как заряд дроби. В теплой одежде - в шубах, в тулупах - люди из разных кварталов аула направлялись к мечети. Надобно сказать, что у жителей каждого квартала - а их всего пять - было свое прозвище. Одних зовут: "те, что косят траву на крыше", других - "картофельные глазки", третьих - "крапивники", четвертых - "колючки", пятых - "чесночники".
Постороннему могло бы показаться, что шубурумцы спешат помолиться аллаху, чтобы всевышний и всемогущий послал им избавление или исцеление. Но спешили они, конечно, не на моление, а на чрезвычайное собрание жителей аула по случаю теперь общепризнанного появления снежного человека. Уже несколько дней люди не выходят за пределы аула: каждый вечер слышится крик каптара, похожий на зычный зов муэдзина с минарета, зов, обрывающийся все тем же стоном "ау!".
Лет тридцать не кричит муэдзин с минарета в Шубуруме, с тех самых пор, как ушел к праотцам последний шубурумский кадий, религиозный судья, не оставив преемника. И теперь в морозы и дождь в просторном помещении мечети проводят собрания, устраивают лекции, показывают кинофильмы.
Али-Хужа всегда с улыбкой переступает порог мечети. А вы знаете, почему улыбается Али-Хужа? В двадцатые годы он руководил в Шубуруме Союзом безбожников, и однажды в пятницу молодой резкий атеист отважился войти в львиную пещеру - явился в мечеть и предложил всем, кто молился, стать безбожниками. Он ожидал чего угодно, но не того, что случилось: вдруг все, начиная со служителей культа, пожелали вступить в Союз безбожников, тут же уплатили взносы, и Али-Хужа даже вспотел, заполняя членские книжки. В полном недоумении спросил наконец Али-Хужа:
- Как прикажете это понимать?
- Понимай, как хочешь, а только мусульмане всегда были против бога, да покарает его аллах!
И тогда Али-Хужа вспомнил, что нигде в Коране аллаха не называют богом: аллах - и все! И понял, что попал впросак.
С того вечера, как работавшие на расчистке дороги у Шайтан-перевала шубурумцы увидали удалявшегося к вечным ледникам Дюльти-Дага черного каптара, в ауле воцарилась паника и суматоха. Слухи и досужие вымыслы, один страшнее другого, катились из сакли в саклю, как снежный ком с горы, все увеличиваясь и увеличиваясь; уже стали пророчить скорое светопреставление, вестником которого будто бы и явился каптар. Конечно, теперь никакие силы не могли заставить суеверных шубурумцев выйти за границы аула. Дорожные работы забросили. Машины с товарами давно повернули обратно: тщетно они ждали, что им расчистят дорогу; не стоять же им за перевалом до весны!
В этой панике многие пожелали покинуть Шубурум навсегда, несмотря на строгий запрет сельсовета. Кое-кто даже бежал тайком по трудным горным тропам, навьючив домашний скарб на ишаков и лошадей. И среди беглецов были даже те, кто раньше ни за что не желал переселяться, покинуть святые могилы предков.
Начинались холода, а топливо кончилось. Заготовленные еще осенью дрова лежали в ущельях, но кто сейчас отважится спуститься за ними? И вот уже два дня в школе нет занятий - нечем топить печи.
Надо было срочно что-то предпринять. Надо действовать! И Чамсулла решил собрать людей, чтобы поговорить откровенно, по душам, хотя и сам не знал, как начнет трудный разговор. Несомненно было одно: надо освободить людей от страха... Может быть, объяснить им, что каптар не сказочное чудовище, а просто безобидное существо, животное, тварь вроде горного медведя? Можно сослаться на Хамзата, попросить его сказать несколько слов... В общем, не так страшен каптар, как его малюют...
По пути в мечеть Чамсулла забрел к председателю сельсовета. Мухтар сидел в передней комнате и после сытного хинкала пил чай. Жена его с соседками давно ушла в мечеть на собрание, а дочь Айшат лежала на тахте в соседней комнате и читала на сон грядущий какую-то медицинскую книгу... Мухтар обрадовался Чамсулле, пододвинул стул:
- Садись, еще есть время, - сказал Мухтар, посмотрев на старые стенные часы.
- Меня удивляет твое спокойствие! - возразил Чамсулла.
- Это я-то спокоен?! Ха-ха-ха!
- Да, ты. Это же позор, что творится в ауле! Вся республика подымет нас на смех. Может быть, даже вся страна.
- Ну, нам-то не до смеха.
- Глупо все! Я тебя спрашиваю, "сельсовет", что же это делается, а? Да ты "сельсовет" или не "сельсовет"?
- Да, "сельсовет". А что я могу сделать? Все было наладилось, люди так рьяно взялись за работу, за один день мы расчистили два поворота, и надо же было: явился этот снежный шайтан и сказал свое "салам-алейкум!". Будь он проклят!
- Кто мы такие, черт возьми, мужчины или нет?! - возмутился Чамсулла. - Мы же папахи носим.
- Да, я не хотел верить, но понимаешь: я же сам видел его и слышал.
- Наваждение! Померещилось!
- Померещиться могло одному, двум, но не всем же.
- Все равно не могу поверить. - Чамсулла наконец опустился на стул.
- Дочка, налей Чамсулле чаю, - громко сказал Мухтар.
Айшат вышла из своей комнаты, налила гостю крепкого чая.
- Ты, Чамсулла, не кричи. Давай поразмыслим спокойно, что сказать людям...
- Сказать, что его нет.
- Но он есть! Это такая же правда, как то, что мы с тобой сидим за столом, - возразил Мухтар.
- И рассказывают, что он очень похож на человека, - вмешалась Айшат. - Страшен, говорят, лицом, уши лохматые, весь обросший... Это правда, папа?
- Не знаю... Я с ним не здоровался! - возразил Мухтар. - Иди займись своими делами. И без тебя тошно.
- Нет, по-моему, здесь все посходили с ума! - вскочил Чамсулла. - Ну, я пойду. Не опаздывайте.
- Выпей чаю.
- Не хочу, спасибо! - И Чамсулла ушел.
- Возмущается так, будто это я выдумал снежного человека, - сказал с досадой Мухтар вслед парторгу.
Только вышел Чамсулла, как порог переступил колхозный кладовщик Раджаб, прозванный Одноглазым. Он, как всегда, навеселе. Молча подошел он к Мухтару, молча пожал руку, с шумом отодвинул стул и сел, пристально глядя на председателя сельсовета единственным глазом.
- Выпил? - спросил Мухтар.
- Да.
- Для храбрости?
- Может быть. С каптаром, "сельсовет", дело нешуточное. От него всего можно ждать. Он и на колхозный склад может явиться. А что?
- Зачем?
- Откуда мне знать?.. Мало ли что он может натворить... на складе. Но разговор сейчас не о том. Вот скажи: ты мне друг?
- Допустим, что дальше?
- Не "допустим", а прямо скажи: да или нет?
- И да и нет.
- Ох и не люблю же я людей, которые из своего сердца делают хурджин!
- Ты хочешь, чтоб я сказал "да"? Хочешь выжать из меня это слово? - поморщился Мухтар.
- Зачем выжимать? Вот наш парторг Чамсулла - я с ним сейчас нос к носу столкнулся - так он мне прямо в лицо сказал: "Нет!" И правильно, у мужчины одно слово должно быть, а не два. - Раджаб щелкнул пальцами. - Правильно говорю?
- Чамсулла настоящий мужчина, и если он скажет, что у тебя есть хвост сзади и длинные уши на лбу, то я могу это заверить и приложить вот эту самую печать, - промолвил Мухтар и достал из кармана кисет, а из кисета вытащил круглую гербовую печать.
- Эхей, зачем, ну зачем прикладывать печать на пустяковую бумажку? Жалко... У меня есть один акт...
- Что, крысы опять съели брынзу?
- Нет... На этот раз хуже... Мы же, дорогой "сельсовет", хоть и дальние, но все же родственники. - Раджаб было протянул руку к печати, но Мухтар спрятал ее в кисет и сунул обратно в карман.
- Родственники, говоришь? Как же: на одной переправе спинами стукнулись... Пошли, пошли, люди уже ждут.
Мухтар хотел встать, но Раджаб удержал.
- Сядь-ка, дорогой "сельсовет"! Добрый ты человек, а с добрым и посидеть приятно. - И Раджаб вытащил бутылку. - Еще летом кунак привез. Люблю я эту штукенцию! Ты только на этикетку взгляни: черный тур на скале. Эмблема!
- Скоро вы сделаете эмблемой каптара под зеленым сводом ледника! - возмутился Мухтар. - Ну, не дурачься. Лучше выпей крепкого чая.
- Да что там чай... Чай, дорогой ты мой, не коньяк, много не выпьешь. А эта... - Раджаб чмокнул бутылку и поднял над головой. - Это же золотой ключик, открывает все тайники на земле.
- И даже двери колхозного склада? Ты смотри у меня!
- Нет, Мухтар, глубоко ошибаешься.
- Клади свою эмблему обратно и пошли...
- Эх, непонятливый ты человек, - покачал головой Раджаб. - Давай выпьем! Я же от тебя ничего не требую, а ты уже готов думать обо мне дурное... Нет, дорогой "сельсовет", я тебе - друг!
- Пьющий в долг, говорят, дважды пьянеет. Ты это знаешь?
- Не знаю. А разве это плохо?
- Нехорошо. Раз пьянеет, когда выпьет, а другой раз, когда поймет, что натворил во хмелю.
- Ну что ж, а чай пить все-таки не буду! - Раджаб спрятал бутылку и встал.
- Мы уходим, дочка! А ты не идешь?
- Я устала сегодня, - сказала Айшат, выходя из своей комнаты.
- И не страшно тебе одной оставаться в сакле, Айшат? - удивился Раджаб.
- А чего мне бояться? Надеюсь, снежный человек не пожалует в гости... - улыбнулась Айшат.
- А что ж? Запри, Айшат, хорошенько двери и никуда не выходи, - погрозил пальцем Раджаб. - Каптара недавно видели у недостроенной бани...
- Наверно, блохи замучили, хотел помыться, - усмехнулся Мухтар.
- И не только у бани. Он, говорят, часто появляется у сакли Адама, где живет Хева.
- Пошли, пошли! - Мухтар подтолкнул Одноглазого.
ПРОДЕЛКИ СНЕЖНОГО ЧЕЛОВЕКА
Слухи о каптаре широко разлетелись по Дагестану, вызывая у одних насмешливую улыбку и веселый смех, у других - смятение и суеверный страх, а у третьих, любящих происшествия, даже горькое сожаление, что каптар появился не возле их аула, а где-то у шайтана на рогах - у самых "небожителей". Сообщения о снежном человеке в Шубуруме появились не только в местных газетах, но даже в центральной печати. Зашевелился и мир ученых-исследователей - зоологов и биологов, историков, археологов; даже литераторы заинтересовались; даже те, кто еще недавно был настроен скептически, теперь торопились высказать свои суждения. В печати появились самые противоречивые выступления. Многие поддержали версию Хамзата, который в пространной статье довольно обоснованно доказывал, что это не человек, а животное, имеющее хвост; да, да, там, где были найдены таинственные следы на снегу, был явственно виден след хвоста! Другие, однако, продолжали утверждать, что это человек типа неандертальца. И для того чтобы выбраться из водоворота суждений, споров и кривотолков, ученый мир решил послать экспедицию в Шубурум. Правда, пока только решили, но еще не организовали; ученые не любят торопиться. Да и, признаться, мало было охотников отправиться в такую пору в горы к самым ледникам, рисковать собой... К тому же и дорога в Шубурум все еще не расчищена: попробуй доберись! Но пока ученый мир обдумывал в мельчайших подробностях предстоящую экспедицию, спорил и готовился, зашевелился, заволновался, загудел мир журналистов. Особенно решительным оказался разъездной корреспондент местной газеты, молодой, еще не женатый и потому расторопный, только что окончивший университет Касум. Да, да, тот самый, который написал на три колонки острый, меткий, яркий фельетон о браконьерах на реке Сулак, промышлявших рыбой из запретных вод, и которому однажды вечером пришлось столкнуться нос к носу с тремя из своих героев, настроенных не очень доброжелательно, но удалось выйти из потасовки победителем, хотя и не без повреждений. Да, это был тот самый Касум, неугомонный Касум, прозванный в городе "дружинником номер один", готовый лезть в любое пекло, вездесущий непоседа, которого нелегко застать в редакции и которого знают все горожане не меньше, чем начальника милиции. Разве мог такой человек усидеть спокойно, когда представляется возможность прославиться на весь мир: взять первое интервью у снежного человека, заснять его с лампой-вспышкой и показать всему населению земного шара?! Касум так заторопился, что даже забыл сообщить редакции, куда отправляется; к тому же и не хотел об этом особенно распространяться; у Касума свой метод: меньше болтовни, больше дела! Напишет корреспонденцию и положит вместе с фотографиями на стол редактору - вот и все! А разговоры сами собой возникнут после выхода в свет газеты с его очерком.