- Я спрашиваю, идет мне платье, нет? - Фарида вдруг повернулась перед ним, да так резко, что Кафар почувствовал на лице приятную свежесть поднятого ею ветерка, а с этим ветерком - и аромат ее тела.
- Идет, - улыбнулся Кафар.
- Только правду говори!
- Не просто идет, а очень идет! Ты в этом платье на бабочку похожа.
- Что-о?! На что похожа? На бабочку? Да разве бабочки такие бывают? - Она махнула рукой где-то возле своих полных, но очень стройных бедер. - Ты только посмотри, какая я громадная!
- Во-первых, ты не такая уж и громадная. Во-вторых…
- Ну-ну, договаривай!
- А во-вторых, твоя полнота нисколько тебя не портит, потому что. - Тут Кафар покраснел.
- Потому что что?
- Потому что у тебя очень красивая фигура. Фарида посмотрела на него и, видно, сжалившись, заговорила совсем о другом.
- Ты, помнится, рассказывал, что у тебя сестра в Сумгаите живет?.. Сестра старше тебя?
- Нет, моложе.
- Моло-оже? А что ж так быстро вылупилась из скорлупки?
- Да ее умыкнули… А так - она всего на полтора года младше меня. Только я после школы еще и в армии служил…
- И что - вправду прямо так и умыкнули? Похитили?
- Ну… если девушку добром не отдают… или начинают парню всякие невозможные условия предъявлять, ну, там, выкуп большой, денег много требуют, вещей, - тогда не то что украдешь.
- Ты тоже свою любимую красть будешь?
- Если добром не отдадут - да. - Кафар улыбнулся. - Но я постараюсь такую полюбить, чтобы все по-хорошему вышло.
Вдруг Фарида задала неожиданный вопрос:
- Ну, а если… а меня ты смог бы украсть, а, Кафар?
- Что?
- Не расслышал, что ли? Я спрашиваю - меня бы ты мог похитить? А?
- Нет. - Кафар опять залился краской и стоял, нервно облизывая губы.
- Почему? - спросила она, как-то уж слишком серьезно глядя на Кафара. Но тут же, не дожидаясь его ответа, поторопилась обернуть все в шутку. - А, ну да! Конечно, как бы ты украл такую громадную женщину? Я рядом с тобой - как верблюд против цыпленка. У тебя и сил-то на такую, как я, не хватит. Ну, скажи честно, хватит силы?
- На то, чтобы тебя украсть? Нет, не хватит, пожалуй.
- Я это и без тебя знала. - Как ни показалось ему это странным, настроение у Фариды заметно испортилось, дальше уже накрывала она на стол молча, не глядя на него.
На обед у нее была курица, судя по всему, не инкубаторская - кости белые-белые.
Фарида наполнила две тарелки, одну поставила перед Кафаром, другую - перед собой; он отодвинул свою.
- Спасибо, я не голоден.
- Ишь ты, не голоден! Можно подумать, вас там, в университете, вместо занятий пловом угощают! Или, может, там есть девушка, которая тебя подкармливает?
Кафар улыбнулся.
- Где они, такие девушки?
Фарида ела без особого аппетита, Кафар так и не притронулся к своей тарелке. Он пил чай, исподтишка наблюдая за Фаридой. Верхние пуговицы ее платья были расстегнуты, в вырезе виднелась ее пышная белая грудь.
- Ты купила это платье? - спросил он для того только, чтобы нарушить молчание.
Фарида удивленно посмотрела на него. - А что такое?
- Красивое очень.
- Сама сшила. Никогда готовых платьев не покупаю.
- Надо же, как ты хорошо умеешь шить! Настроение Фариды улучшилось.
- Зря я, что ли, на швейной фабрике работаю? Они там, на фабрике, тоже моей работой довольны.
Фарида, не доев, собрала со стола и налила себе чаю.
Кафар встал.
- Большое спасибо. Если ты позволишь, я пойду теперь позанимаюсь.
- Иди, - пожала плечами Фарида, - можно подумать, что его здесь насильно удерживают… Ну и недотрога же ты, - вдруг улыбнулась она, глядя на Кафара, - слова ему не скажи - тут же обижается. - Кафар тоже улыбнулся. - Ладно, давай договоримся: если по ночам буду храпеть, мешать тебе - буди, разрешаю. Жалко мне тебя только - не выспишься еще, а потом на лекциях ничего не поймешь…
- И ругаться не будешь, если разбужу?
- Нет, не буду. Только буди по-человечески, тихо, осторожно. Чтоб ни старая Сона, ни Гасанага не услыхали. Договорились?
- Договорились.
Они разошлись по своим комнатам. Кафар смотрел в книгу, а думал совсем о другом: "Интересно, что она теперь делает? Отдыхает или занята чем-то?" Кафар не удержался, подошел к двери, приоткрыл ее - Фарида все еще была на кухне. Занятия совсем не лезли в голову, но Кафар все же заставил себя вернуться за стол.
…Он оторвался от книг, когда на улице начало смеркаться. В комнате Фариды горел свет, проснувшийся Гасанага возился на веранде с игрушечной машиной - он гудел, свистел, кричал:
- Посторонись! Люди, отходите с дороги, а не то вас машина задавит!
Фарида прикрикнула на него:
- Да замолчишь ты или нет! Голова уже трещит от твоего крика.
Гасанага на минутку умолк, но потом снова загудел, засвистел, закричал: "Уходите с дороги! Разбегайтесь!"
Дверь во флигеле старой Соны была раскрыта настежь, а сама она поливала двор, чтобы хоть немного стало прохладней. Вечерний сумрак только-только еще начал приглушать зной, и вода тут же испарялась - от асфальта поднимался пар, и чувствовалось, что старая Сона задыхается от этого пара; лицо ее стало совсем морщинистым, свободной рукой она держалась за сердце Губы старухи шевелились - судя по всему, она ворчала, но голоса ее не было слышно.
Он зажег свет, и все во дворе утонуло в полумраке. А Гасанага все гудел, свистел и кричал: "Посторонитесь!"
Кафар лежал в постели и никак не мог заснуть, мысли его снова и снова возвращались к Фариде. "Странно, почему она сегодня не храпит? - думал он. - Такое ощущение, будто там, за стенкой, вообще никого нет. Может, она еще не ложилась? Да нет, вряд ли засидится так поздно… Днем выматывается… Женщина одинокая, все сама, сама - и на работу ходит, и по дому. Да еще и заказы на шитье берет… А что же делать, нужда заставит… Интересно, где ее муж? Разошлись, что ли? А может, не разошлись, может, он умер? Странно, она отчего-то никогда не говорит о нем".
Кафара уже не раз подмывало спросить ее о муже, но что-то в последний момент останавливало - боялся, что Фарида истолкует этот разговор превратно и обидится.
Он не выдержал, встал, зажег свет. Потом достал из нагрудного кармана фотографию, нашел на ней Гюльназ и вдруг подумал, что до сих пор ошибался - вовсе не улыбалась Гюльназ на фотографии, она была грустной! Интересно, чему она печалится? И настроение у нее в тот день, когда они фотографировались, было отличное, девчонки все тогда чему-то смеялись - так, безо всякой причины. Эту идею - сфотографироваться всем вместе на память - подал Кафар. "Я, например, - говорил он своим товарищам по классу, - уже покидаю вас, буду в стройтехникум поступать. И еще кто-то из школы уйдет. Так пусть у нас у всех будет память…"
…Кафар и Гюльназ оказались рядом, очень тесно стояли, ее волосы растрепались, легли на Кафарово плечо. Именно так все и запечатлелось на фотографии…
Кафару вдруг страстно захотелось, чтобы вернулись те дни, снова раздались бы рядом голоса ребят и чтобы среди них он обязательно услышал и голос Гюльназ… Но почему все-таки теперь лицо Гюльназ кажется ему грустным? Может, он сам смотрит на нее какими-то другими глазами? Или эта печаль была в ее улыбке еще тогда, а он просто ничего не заметил?
Кафар ощутил вдруг такую тоску по Гюльназ, что, казалось, еще мгновение - и он не выдержит, побежит на вокзал, поедет к ней в Кировабад. Он даже посмотрел на часы, лежащие на столе, - было уже далеко за полночь, давным-давно отправлен последний поезд в ту сторону.
Он погасил свет, и только собрался было снова улечься в постель, как до него долетел скрип чьей-то двери. По знакомому уже кашлю Кафар понял, что это вышла во двор старая Сона. Она долго и надсадно кашляла, потом стихла. Кафар подошел к темному окну. Кашля Соны больше не было слышно, но по ее согнутой спине, по тому, как она сотрясается, Кафар догадался, что старуха пытается сдержать свой кашель. Потом он увидел, как она опустилась на колени под тутовым деревом и принялась что-то еле слышно бормотать, то и дело воздевая руки к небу… Не в первый раз видел Кафар такую картину, и каждый раз ему казалось, что старая Сона спрашивает у бога о своем сыне. Бог, похоже, ничего не говорил ей в ответ, потому, наверное, спина старой Соны сгибалась еще больше; потом каждый раз она с трудом, чуть ли не на четвереньках добиралась до своей лестницы, обессилевшая настолько, что не в состоянии была закрыть за собой дверь. Вот и сейчас старая Сона вернулась в дом, оставив дверь приоткрытой…
А Кафар стоял у окна, и ему казалось, что он все еще видит старую Сону, и Сона теперь не одна, рядом с ней все, что с детства укладывалось в его сознании в слово "война". Он был тогда совсем маленьким, мало что понимал, но при слове "война" ему неизменно представлялись мужчины на костылях, его приятели - ребята, оставшиеся без отцов, и обязательно их соседка Хурма. Страшнее всего война ему казалась именно тогда, когда он видел Хурму. Каждую ночь, когда все укладывались спать, Хурма уходила за дом и там плакала - сначала тихо, а потом все громче, с криком, с рыданиями.
"А ну, сейчас же убирайся, подлец! Убирайся, кому говорю!"
Эти слова так явственно донеслись из соседней комнаты, что на мгновение Кафар опять, как прошлой ночью, перепугался. Но тут же опомнился и постучал в стену.
Но оттуда, из комнаты Фариды, до него по-прежнему доносились ее вскрики; вдруг она начинала хрипеть, временами всхлипывала, и тогда голос ее становился тихим, жалобным. "Ну, оставь же меня в покое! Чего ты от меня хочешь?" - еле слышно доносилось до Кафара.
Поняв наконец, что стук не дает никаких результатов, Кафар натянул брюки, гютушил свет и на цыпочках вышел на веранду.
Стояла светлая лунная ночь, и ему хорошо было видно все, что делается в ее комнате. Гасанага разметался в своей кровати, раскрылся. Кафар осторожно подошел к нему, поднял с пола одеяло и укрыл мальчика. Тот даже не пошевельнулся - значит, спал крепко, и крики матери его не тревожили.
Темно было и у старой Соны, но дверь ее все еще оставалась приоткрытой.
Кафар в раздумье стоял между мальчиком и его матерью.
- Фарида-баджи, а Фарида-баджи…
Фарида в ответ начала громко всхлипывать. Кафар решился. Он подошел к постели, посмотрел ей в лицо. Оно было страдальческим, беспокойным, фарида лежала так плотно укутавшись одеялом, словно мерзла в эту теплую сентябрьскую ночь. Вдруг она снова вскрикнула, сбросила с себя одеяло и села в кровати. Решив, что она проснулась, Кафар отвел взгляд и сказал смущенно:
- Ты прости, Фарида-баджи…
Но тут же понял, что Фарида не слышит его. Она снова легла. Теперь глаза ее были закрыты, лицо осветилось спокойной улыбкой; ночная рубашка опять была расстегнута. Стараясь не смотреть в ту сторону, Кафар поправил на ней одеяло. Как ни старался он быть осторожным, Фарида вдруг встрепенулась, вскрикнула от испуга и села.
- Кто ты? - закричала она, вглядываясь в него расширившимися от страха глазами.
- Это я, Фарида-баджи, не бойся…
- Кто это - "я"? - Фарида в ужасе вжалась в стену.
- Да я же, Фарида! Я, Кафар…
- Что случилось? - начала она понемногу приходить в себя. - Что тебе надо?
- Ничего, Фарида-баджи, ничего. Просто слышу, ты опять…
Фарида долго смотрела на него тяжелым испытующим взглядом, наконец сказала:
- Хорошо, что разбудил… Сон опять страшный…
- Извини, я хотел как лучше, - пробормотал Кафар и все так же осторожно пошел к двери.
- Если тебе не трудно, - окликнула его Фарада, когда он уже был в дверях, - принеси мне воды… Что-то сердце никак не успокоится…
Кафар принес воды, протянул ей, да так и остался стоять, потому что Фарида стакана не взяла, а снова села в постели, опершись на его протянутую руку.
- А ты-то чего дрожишь? - со смешком спросила она. - Что, тоже дурной сон приснился?
- Какие там сны! Я вообще не спал…
- Интересно… А чего дрожишь? - и вдруг вскрикнула: - Ох, что же ты делаешь!
Стакан неожиданно выскользнул из рук Кафара. И хоть Фарида успела отодвинуться, все равно вода выплеснулась и на ее ночную рубашку, и на постель. Она отбросила одеяло и, сверкнув коленями, спустила ноги. Попробовала натянуть подол - рубашка никак не хотела прикрывать ее заголившиеся ноги. Наконец она догадалась перевернуть одеяло и прикрылась его сухой стороной.
Кафар поднял стакан и снова направился к двери.
- Ты куда?
- Воды принесу.
- Я вижу, с тобой каши не сваришь… Хватит воды.
Кафар замер посреди комнаты.
Фарида устроилась в постели поудобнее - он слышал, как застонала сетка кровати, - и ласково позвала его:
- Кафар!
- Слушаю, Фарида-ба.
- Да что ты опять заблеял свое "сестра" да "сестра"?
- А как же мне еще называть тебя? Растерянность, какое-то детское простодушие, прозвучавшие в его вопросе, растрогали Фариду.
- Ой, мамочки! - продолжала она подшучивать над Кафаром, но голос был таким же ласковым, как минуту назад. - Неужели ты даже таких вещей не знаешь? Вам что же там, в университете, не объясняют, как надо держать себя с женщиной? Нет? И не объясняют, кого как надо называть?
Кафар понимал, что она издевается над ним, его, при всем добродушии, мало-помалу начали выводить из себя насмешки Фариды. Так и подмывало ответить резкостью, задеть ее хоть чем-то, и в то же время он боялся это сделать - боялся, что она снова рассердится, раскричится, а то еще, не дай бог, и выгонит среди ночи из дому. И он счел за лучшее ничего не отвечать ей, а молча, в который уже раз, направился к двери.
- А ну, постой, - приказала Фарида, я повелительные нотки, прозвучавшие в ее голосе, странным образом подействовали на Кафара. Он послушно остановился, ожидая, что она скажет еще.
- Подожди, Кафар, - совсем другим, молящим голосом, в котором слышалась дрожь, попросила она. - Не уходи. Знаешь, мне страшно. Боюсь, и сама не знаю, чего. Особенно когда внезапно просыпаюсь. Бывает, вся просто дрожу от страха. - Фариду и в самом деле снова била дрожь. - Ну, посиди, ради бога, со мной, не обижайся…
Он никак не мог понять, искренне она теперь говорит или же опять иронизирует, но все же нерешительно, медленно приблизился к ее кровати, сел в ногах.
- Нет-нет, сюда садись, поближе, - Фарида сказала это так жалобно, так задушевно, что Кафар, который уже не в силах был отвести свои горящие глаза от ее обнаженной, белеющей груди, от круглых коленей, сразу откинул все свои сомнения.
- Пожалуйста, Фарида-баджи, - промямлил он и пересел.
- Ради бога, Кафар, не обижайся на меня, если я что не так сказала… Не думай чего другого - просто я сейчас не могу одна оставаться. Подожди чуть-чуть, приду в себя - и все. Со мной последнее время что-то такое творится. Вдруг приснится, будто появилась стая волков - сейчас набросятся на меня, начнут рвать на части. Первое время кричала, как сумасшедшая. А потом вижу - Гасанагу пугаю: столько раз за ночь мальчик просыпается, плачет. Нервный стал; обнимет меня - мама, мама, я боюсь… Вот с тех пор и взяла я себя в руки, загнала свой страх внутрь… Я тебя когда впускала в дом, думала, что хоть как-то спасусь от этого ужаса…
В комнате воцарилось тягостное, мучительное молчание. И неожиданно для самой себя, она переложила в слова свою самую большую тайну, самое страшное свое горе:
- Ух, как истосковалась я, парень! По мужскому дыханию истосковалась. Ты, поди, черт знаешь что обо мне думаешь, винишь меня, да что же мне делать! Ведь я всего-то два года и сорок дней прожила с ним. И даже не сорок, тридцать девять. А на сороковой день…
- Ты что, выгнала его?
- Если бы! Сам сбежал.
- Сам? Значит, кто-то из вас виноват был, да? Фарида молчала.
- Не надо, Кафар, - сказала она через какое-то время, - не спрашивай сейчас ни о чем. Ни о чем… ни о чем… Что тебе до того, почему он сбежал? И вообще, какое тебе дело до всего этого! Давай-ка, иди лучше отсюда! Ты что, оглох? Вставай и уматывай, не то я людей позову! - И Фарида вдруг толкнула его в сторону выхода.
Она лежала и по звуку шагов догадывалась: вот он вошел в свою комнату, вот раздевается, ложится в постель. Скрип его кровати долго стоял в ушах; какое-то ознобное возбуждение охватило все ее тело, и в конце концов Фарида, уткнувшись лицом в подушку, зарыдала. "Джабар, Джабар, сукин ты сын, смылся, - плакала она и ругалась. - Выходит, только делал вид, что любишь меня. Конечно, делал вид… Если б действительно любил - все бы вытерпел… Ну и к черту тебя!.. Бог есть, он это так не оставит… Да вел бы ты себя как мужчина - и я бы тебя мужчиной считала. Разве можно с первого же дня заваливаться к молодой жене пьяным, как свинья? Напьется где-то, приползет домой - и спиной ко мне. Да зачем же я замуж-то выходила? Чтобы одной спать? И правильно сделала, когда сказала, что ты не мужчина, правильно… А что я еще, интересно, могла тебе сказать?"
Она встала, приникла к стене. Похоже, Кафар тоже не мог заснуть, время от времени слышался скрип его кровати… "И ему не спится… Значит, обо мне думает. - Фарида провела по стене рукой. - Вот как раз здесь его кровать… Я, кажется, даже дыхание его слышу…" Она прижалась к стене так сильно, что заныло тело.
Гасанага вдруг заворочался в постели, и Фариде показалось на миг, что сын не спит, что он все видит, догадывается о том, что творится у нее на душе.
Отпрянув от стены, она бросилась на постель.
И вдруг до слуха ее донесся какой-то посторонний звук. Она подняла голову и глазам своим не поверила, в дверях стоял Кафар. У нее мелькнула мысль, что она должна крикнуть ему, чтобы он убирался. Но вглядевшись в его лицо, увидев, с какой жалостью он на нее смотрит, она передумала; злость, только что переполнявшая ее сердце, растаяла, точно иней, которого коснулось жаркое дыхание огня; она уже рада была его приходу. И Кафар, почувствовав это, медленно, осторожными шагами приблизился, робко сел у нее в ногах, не произнеся ни слова; они молча смотрели друг на друга и оба тяжело и часто дышали. Кафар протянул руку и коснулся ее запястья; она не убрала своей руки; обоих била нервная дрожь. И вдруг Фарида села, прижалась к нему и заплакала еще сильнее, чем раньше. Кафар целовал ее ставшие солеными щеки, губы и, дрожа, шептал:
- Не плачь, Фарида, не плачь… Ну, успокойся, Гасанагу разбудишь…
- Я вовсе и не плачу, - всхлипнула она. - В-вот, в-видишь, Кафар, совсем не плачу…
Когда Кафар проснулся, в комнате уже было по-утреннему светло. Он хотел было встать, но Фарида, не открывая глаз, притянула его к себе, спросила:
- Куда ты?
- Светает уже. - Ну и дьявол с ним, пусть светает! - Старая Сона проснулась.
- Старая Сона? Откуда ты знаешь? - Фарида решительно села.
- Голос ее во дворе сейчас слышен был.
- Уходи к себе, только как-нибудь так, чтобы она, не дай бог, тебя не увидела.
Кафар, низко пригнувшись, прошмыгнул в свою комнату. Переведя дух, он потянулся за часами, чтобы посмотреть, который час. И первое, что увидел там, на столе - была школьная фотография. Очень печально смотрела с нее Гюльназ, и, не вынеся этой печали, Кафар сунул фотографию в одну из книг.
На этот раз профессор Муршудов даже не распаковывал привезенный с собой лед. Тщательно обследовав Кафара, он заключил наконец с улыбкой: