Колыванов, более сдержанный по натуре, не принимал большого участия в этих вечерних собеседованиях. Обычно он лежал вверх лицом, закинув руки под голову, подолгу глядя в темное небо, на котором явственно выделялись Большая Медведица и высоко взобравшаяся Полярная звезда. Казалось, он даже и не слышал смешных рассказов, но, когда начинали смеяться все, его тихий, словно потушенный смешок явственно звучал вместе со смехом Баженовой, голос которой в эти часы снова становился звонким и ясным.
Начинал обычно Лундин. Старик словно знал, как нужно усталым людям хотя бы на мгновение отрешиться от мысли о завтрашнем трудном дне и отдохнуть, не думая ни о чем. Поводом для таких разговоров служили события дня. Только происшествия вдруг приобретали неожиданный комический оттенок.
Все видели, например, как в половине дня Чеботарев провалился до пояса в какую-то яму. Все видели, как вдруг побледнело, даже позеленело его лицо, когда из ямы послышался яростный рев медведя, устроившего в ней берлогу. Чеботарев выскочил с такой силой, словно его подбросило в воздух. Лундин, оказавшийся рядом, успел сорвать с плеча ружье, заряженное разрывной пулей, и выстрелил в поднявшегося из берлоги медведя. Как раз этой медвежатиной они только что поужинали, оставив большую часть туши для второй партии. Но теперь, когда опасность была далеко позади, сам Чеботарев с удовольствием хохотал над своим приключением, которое в передаче Лундина выглядело так, словно у Чеботарева с медведем произошел грубый разговор, кончившийся тем, что медведь прогнал непрошеного гостя.
- Здравствуйте вам, грязноват ваш ям, да негде жить нам, - сказал якобы Чеботарев и нечаянно наступил на больную мозоль хозяина.
- Пошел прочь, бродяга, - ответил якобы хозяин и так поддал гостя лапой, что тот подскочил выше лиственницы.
И хотя еще помнилось отчаяние на лице Чеботарева в тот миг, над приключением хохотали все.
Екатерина Андреевна тоже попала под обстрел. Перед самым взгорьем, когда горы Нима были уже отчетливо видны, Баженова увидела на дереве поразительно красивую кошку. Раньше чем подумать, откуда тут может взяться кошка, Екатерина Андреевна ласково позвала ее: "Кис, кис, кис!" Лундин, услышавший непривычные в парме звуки, обернулся к Баженовой и мгновенно взвел курки ружья. Кошка вежливо замурлыкала в ответ, но голос ее оказался слишком громким, а когда она потянулась всем своим черным телом, то оказалась такой громадной, что Екатерина Андреевна отчаянно вскрикнула. Кошка собралась для прыжка, словно стальная пружина, но прыгнуть не успела. Лундин выстрелил.
Екатерина Андреевна не слышала выстрела. Она была в обмороке. Это послужило предлогом для Лундина рассказывать, что чудовищная росомаха умерла от разрыва сердца, узнав, что ее приняли за кошку. И над этим случаем смеялись все, хотя Чеботарев, например, знал, как испугался Колыванов, услыхав выстрел Лундина и увидев упавшую замертво Баженову. Колыванов бросился к месту происшествия с таким криком, что Лундин имел равное право утверждать, будто росомаха умерла от испуга, услышав этот крик. Но никто не вспомнил об испуге, смеялись над происшествием потому, что оно действительно было смешным: как можно в диком лесу принять росомаху за кошку и позвать ее ласковым голосом: "Кисонька, пойди сюда, я дам молочка…"
Но к концу второй недели путешествия смешные рассказы почти прекратились. Изыскатели уставали до такой степени, что предпочитали молча лежать у огня, вытянув ноги, а порой засыпали, не дождавшись ужина. Нужно было становиться на дневку.
12
Утром Колыванов поднял свой отряд раньше обычного. Вышли в темноте.
На недовольное ворчание Чеботарева, - что вышли рано, ночь темная, лошадь черная и не видно, куда сна идет и куда заворачивает, - Колыванов пообещал к вечеру чудо.
Чудо состоялось на берегу реки Дикой.
Екатерина Андреевна, определявшая будущие мостовые подходы к реке, вышла на пойму и вдруг закричала весело, торжественно:
- Свет! Свет!
- Да будет свет! - в тон ей проворчал Чеботарев, пробрался через кусты, как медведь, и вдруг замер. За поймой, на том берегу реки, сияло электрическое зарево.
Да, это был свет! И какой!
Им, привыкшим к дымному мерцанию костра, и не грезилось такое обилие света. Весь берег, казалось, был залит огнями. Первое впечатление было такое, что они видят перед собой город.
Но вот феерическое видение рассеялось, и оказалось, что огней не так уж много, они расположены в одну линию, по-над берегом, потом выяснилось, что освещены только причал над водой да несколько домиков, но все-таки это был свет, и притом электрический.
Колыванов, чуть поотставший, и едва ли не с умыслом, чтобы понаблюдать, как его спутники воспримут это "море света", теперь вышел к ним на пойму и сказал:
- Дикая! Первая крупная станция новой трассы. Стоянка поезда - пятнадцать минут. При вокзале имеется ресторан и гостиница для путешествующих в прекрасное… - Голос у него был веселый, какого Чеботарев давно уже не слышал. Но в этом голосе снова зазвучала горечь, когда Колыванов добавил: - Вот этой станции ваш Барышев и не пожелал заметить!
Он обращался к Екатерине Андреевне, и Чеботареву стало неловко. Ну за что он ее казнит? Ведь она делит с ними все трудности пути, она честно проверяет предложение Колыванова и, конечно, поддержит его, если Колыванов прав. Но по привычке к подчинению промолчал. Зато Лундин ворчливо сказал:
- Ты им сначала покажи, Борис Петрович, нечего огнями приманивать!
Подойдя к берегу, Лундин вскинул ружье и дважды выстрелил.
И, словно их ждали, с того берега тронулась лодка.
Перевозчик ловко загнал лодку на песок острым носом, оперся на шест, насмешливо сказал:
- С опозданьицем вас, Борис Петрович! Охотники-то давно протопали. Помылись в баньке, передневали и пошли три дня назад.
Чеботарев, услышав слово "баня", снова приободрился. С близкого расстояния чудесный город на той стороне реки все уменьшался. От него и всего-то осталось три домика да несколько палаток. Ресторана тут, понятно, нет и долго не будет. Но упоминание о баньке сразу смыло все разочарование. Екатерина Андреевна глубоко вздохнула: неужели возможен отдых? И с каким-то страхом взглянула на Колыванова. Тот заметил этот взгляд, безразлично сказал:
- Здесь будет дневка…
- А как же, - подтвердил словоохотливый перевозчик, - у нас все останавливаются. Вот и нынче человек тридцать ночует. Но Христина Харитоновна ждет, ждет. Целый домик отвела…
- А она разве здесь? - удивился Колыванов.
- Два дня, как приехала проводить экспедицию. Лесозавод, слышь, здесь будет, железнодорожная станция, чудеса да и только! В поход готовится, - как снег выпадет, пойдут парму обмерять. Меня в проводники взяли, - с наивным хвастовством закончил он.
- Уж из тебя проводник! - насмешливо укорил его Лундин. - Если собачьего голоса из деревни не слыхать, тебе сразу знобко становится.
- А кто тут алмазные прииски разведывал, кто? - загорячился перевозчик. - Кто по Ниму тропу проторил? Кто в Колчимские болота твоего сына проводил?
- Значит, Григорий прошел? - встревожился Лундин.
- Я же тебе говорю, три дня назад тронулся. Я их до самой кромки провел. Ног не хотел мочить, а то бы и не отстал. Ноги у меня воды не переносят после алмазных приисков.
Переговариваясь, он стоял, удерживая лодку шестом, а Лундин, Колыванов и Чеботарев укладывали снаряжение. Баженова прошла по воде, перешагнула через борт и уселась на узкую скамейку. Руки упали, спина согнулась. Она была на пределе утомления, когда человек словно бы и не слышит ничего.
И движения она не слышала. Только когда лодка ткнулась в противоположный берег, до нее, как сквозь сон, донесся ровный женский голос:
- Ну, здравствуйте, Борис Петрович! - После паузы: - О, да с вами женщина идет? Как вам не стыдно брать городского человека в такой трудный путь!
Екатерина Андреевна вдруг вскинула голову, как будто услышала сигнал тревоги. На деревянном причале стояла и глядела сверху вниз молодая женщина. Этот взгляд сверху вниз был так неприятен Екатерине Андреевне, что она встала, не замечая протянутой Чеботаревым руки, поднялась на скамейку и сама, без помощи, перешагнула на причал. Тут она оказалась лицом к лицу со встретившей их женщиной, и взгляды их сразу столкнулись, как будто Екатерина Андреевна собиралась помериться с нею силой.
Христина Харитоновна улыбнулась и отвела глаза. Но она, должно быть, умела все примечать, так как сразу послышался ее повелительный голос:
- Зайченко, Пьянков, помогите вынести вещи! Тимох, проводи Колыванова с товарищами в дом… - И так как все делалось незамедлительно, тут же обернулась снова к Екатерине Андреевне и сказала ровным голосом: - А вас прошу ко мне! Представьте себе, меня даже не известили, что в исследовательском отряде идет женщина… Как вас зовут?
- Екатерина Андреевна, - расслабленным голосом ответила Баженова, кляня в то же время себя за то, что не может стоять прямо, говорить твердо, как делает эта неизвестная покровительница. Вон она даже и не назвала себя, будто все ее обязаны знать и уметь навеличивать.
Покровительница взяла Екатерину Андреевну крепкой рукой за руку и повела с собой. Вокруг шли люди, таща рюкзаки и инструменты. Мерно шагал Лундин, будто и не устал; что-то уже рассказывал Чеботарев, Колыванова Екатерина Андреевна не заметила.
Ей вдруг стали противны эти железные люди, которые снова ожили, расходились, хотя лишь полчаса назад были такими же слабыми, как и она. А может быть, их взбодрило присутствие этой женщины?
Она искоса взглянула ка Христину Харитоновну. Глаза от усталости кололо и жгло, словно их засыпало солью. Даже неяркий свет электрических ламп на причале, к которому они так стремились, слепил до боли. Но все-таки Екатерина Андреевна увидела, что проводница ее очень красива. Голова гордой посадки на длинной шее, в косах, из тех голов, которые не клонятся, а разве что падают; сильные широкие плечи при тонкой, девичьей талии; высокая грудь, еще сильнее подчеркнутая ладно пригнанной кожаной курткой, затянутой широким ремнем; узкие брюки, заправленные в щегольские сапожки с маленьким каблуком… Но хотя вся одежда смахивала на мужскую, ничего мужского в обличье - это была настоящая женщина, лишь по прихоти нарядившаяся не в шелка.
И Екатерина Андреевна невольно оглядела себя. Прожженная во многих местах стеганка; тяжелые ватные шаровары, из которых вата лезет во все стороны клочьями; стоптанные бахилы на ногах. Вся она похожа на медвежонка, худого, голодного, только что выбравшегося из берлоги, когда шерсть лезет с него, а ветер качает из стороны в сторону. Ей стало так жаль себя, что из съеденных дымом глаз невольно потекли слезы.
Христина Харитоновна как будто ничего не замечала. Но, вместо того чтобы войти в дом, вдруг остановилась, сказала:
- Мужчины могут немного подождать с баней и ужином. Сначала сходят женщины…
Как-то очень решительно она повернула Екатерину Андреевну на другую дорожку, толкнула низенькую дверь, и они оказались в предбаннике. Усадив совсем ослабевшую гостью на низенький кедровый чурбачок, Христина Харитоновна вышла, даже выбежала, - дробью простучали по деревянному настилу ее шаги, - и тут же вернулась с охапкой одежды, пахнувшей сладким запахом дома, духов, чистоты. Екатерина Андреевна еще только собиралась запротестовать, а ловкие руки хозяйки уже помогли ей раздеться, уже из раскрытой двери баньки хлынул бодрящий запах пара и березовых веников, и Екатерина Андреевна шагнула туда, как в сон.
По-настоящему она пришла в себя, пожалуй, уже в комнате Христины Харитоновны. То есть ей помнились какие-то ощущения и до этого: будто ее мыли и терли, хвалили ее волосы, которые, казалось, не поддадутся никакому гребню, ни частому, ни редкому, столько налипло на них смолы с лиственниц и кедров, хвалили и фигуру, гибкую, до сих пор еще полную, хотя Екатерине Андреевне казалось, что она похудела до того, что кость гремит о кость; помнилось, что она плакала и жаловалась на человека, который не желает понять, что она только его и любит, - зачем бы иначе пустилась она на такие муки… И мягкий женский голос утешал ее, сильные руки помогали ей, добрая речь журчала в ушах, и все это было как сотворение нового мира. Вот в этом новом мире она только и увидела себя.
Она сидела у стола в халате хозяйки, - оказалось, что у них одинаковый рост, одинаковые фигуры, даже волосы на поверку оказались одинаково пышными: темные у Христины Харитоновны и белокурые у Екатерины Андреевны. И зеркало стенного шкафа - как только затащили в эту глушь подобную роскошь! - отражало без лести, что Екатерина Андреевна так же хороша, как и хозяйка. И увидев это, Екатерина Андреевна наконец обрела голос. Первыми ее словами были:
- Может быть, пригласим их к нам пить чай?
Христина Харитоновна улыбнулась, сказала:
- А что же, конечно, пригласим! Выспаться можно и завтра…
Екатерина Андреевна раскраснелась, как девочка, особенно когда Колыванов взглянул на нее безмерно пораженным взглядом, словно не узнавая. Да и Чеботарев, кажется, не узнал свою спутницу по разведке. Только Лундин деловито подсел к столу и принялся с таким вкусом пить чай вприкуску, похрустывая сахаром, что все сразу вспомнили: они же голодны!
А когда Христина Харитоновна поставила на стол пузатый графин водки и бутылку вина, кажется, все единогласно пришли к выводу, что жизнь хороша!
На следующий день они спали до обеда. И тут как будто не обошлось без влияния Христины Харитоновны: никто не стучал под окнами, говорили во дворе только шепотом. Но запахи жареного и пареного были не подвластны приказам. Они пробивались и через закрытые двери, и Екатерина Андреевна проснулась оттого, что можно было опять садиться и есть, а потом можно было снова лечь и спать. И кажется, она была не одинока в этом желании. Во всяком случае, едва она ворохнулась па постели, как за стенкой в соседней комнате послышались голоса.
- Может быть, разбудить ее? - спрашивал Колыванов.
- Подождем еще, - грустно ответил Чеботарев.
И опять у Екатерины Андреевны настроение было какое-то сумасшедшее, девчоночье. Ей захотелось вскочить поскорее, высунуть в дверь еще не проспавшееся лицо со следами сна, аукнуть: "А вот и я!" - и потом уже начать одеваться, торопясь и роняя вещи, зная, что ее ждут.
У постели лежало праздничное платье таких ослепительно голубых тонов, словно его нарочно подбирали под цвет ее глаз. Тут же стояли домашние туфельки, отороченные мехом по голубому бархату. И Екатерина Андреевна не выдержала соблазна.
Умытая, причесанная, наряженная, она распахнула дверь и застыла на пороге в своем ослепительном великолепии. Колыванов расширил глаза и разинул рот, да так и не мог свести челюсти. Чеботарев отпрянул назад и выпалил:
- Как в сказке, ей-богу!
Даже Лундин одобрительно подмигнул маленькими глазками и поспешно отвернулся, тая смех.
Христина Харитоновна, колдовавшая на кухне, уловила это всеобщее замешательство, вошла в комнату, держа запачканные мукой руки впереди. Сейчас она тоже ничем не напоминала ту женщину-амазонку, какой они увидели ее на причале вчера. Уютом и домом веяло от ее передника, от платочка, ушки которого кокетливо торчали над ее веселым лицом. Войдя, она остановилась на полпути и воздела руки вверх:
- Побойтесь бога, Екатерина Андреевна! Вы же их ослепите! А им еще идти да идти!
Пожалуй, напоминание о дальнейшем пути было не к месту, но все засмеялись, заторопились. Чеботарев церемонно подал Екатерине Андреевне руку и повел к столу. Колыванов как-то неловко примостился сбоку стола, Лундин присел на дальний конец.
В течение всего обеда Екатерина Андреевна наслаждалась полным замешательством Колыванова. Он словно бы и голос потерял, все молчал да искоса поглядывал на нее. Христина Харитоновна и так и этак наводила его на разговор, но он упорно отмалчивался.
Только когда Христина Харитоновна спросила, проектируется ли дорога через кордон Дикий, он отважился выпалить:
- Да!
Екатерина Андреевна промолчала. По проекту Барышева кордон Дикий, эта незначительная точка в дальних лесах района, не попадала на трассу. И еще неизвестно, сумеет ли Колыванов победить Барышева. Но Христина Харитоновна сразу оживилась:
- У нас в Министерстве лесного хозяйства ваша докладная вызвала настоящий ажиотаж! Десятки специалистов захотели ехать сюда. Не так уж часто приходится вводить в действие такие большие лесные массивы. Сразу вспомнили и мой проект строительства лесокомбината на Дикой. И кончилось тем, что экспедицию поручили мне…
- Экспедиция? Зимой? - удивилась Екатерина Андреевна…
- А что же? Зимой в лесу еще лучше! Да вы ведь моих орлов и не видели! Я их еще позавчера отправила строить лесные базы, обследовать охотничьи избушки, на которые мы будем опираться. Предстоит к весне закончить полную карту леса, подсчитать количество ценной древесины, решить вопрос о лучшей системе вырубок и засева будущих пустошей… Так что мы тут устраиваемся до весны. А весной, думаю, начнем и строительство комбината… Да мы и не одни тут! В тот день, как мы добрались сюда по воде с нашими грузами, отсюда ушли сразу две экспедиции: одна - на определение места будущего медного рудника, другая - редкоземельцы - в Москву. Они только что закончили свою разведку, повезли доклады…
Екатерина Андреевна удивленно смотрела на Колыванова. Как он ухитрялся внушать другим свою веру? Еще и дорога не намечена, а уже сотни людей что-то делают, в надежде на нее, куда-то едут с экспедициями, планируют заводы, рудники, шахты, прииски…
После обеда Екатерина Андреевна попыталась было заняться хозяйственными делами. Но оказалось, что все ее вещи выстираны, осталось лишь кое-что поштопать. Обожженных кострами штанов и куртки она не нашла: в уголке лежали аккуратно свернутые новые вещи, а под ними - сапожки Христины Харитоновны, которым она так позавидовала вчера.
Переоделись и все остальные члены экспедиции: Христина Харитоновна была щедра…
Лундин набивал рюкзак едой. Чеботарев чистил и проверял инструменты. Колыванов, как только увидел настоящий стол и чернила, линейку и треугольник, так и присох к ним со своими записями. Отсюда этот краткий отчет можно отправить, все будущие записи придется сдать самому по окончании похода.
Екатерина Андреевна заскучала было, но хозяйка и тут пришла на помощь:
- Что, ваши рыцари ни за что не позволяют браться? А вы махните рукой на их рыцарство и помогите. Лундин старый таежник, ему помогать не надо, из вежливости стерпит, а потом все, что вы сделаете, станет переделывать, - зачем человеку двойную работу задавать? А вот Чеботареву помочь не грех, да и Борису Петровичу с его записями за день не справиться…
Это был хороший совет, и едва ли он был подан без умысла. Кончилось тем, что через полчаса Екатерина Андреевна сидела рядом с Колывановым и чертила по его наброскам схемы и кривые, а Чеботарев ходил из дома и снова в дом, откровенно завидуя начальнику.