- Оставь ты его, Марья, - сказал отец. - И идите–ка вы оба спать. Ваде вставать в пять утра.
Они жили в двухкомнатной квартире, которую отец получил еще в пятидесятом году, и Вадик с сестрой делили большую проходную комнату, хотя как–то случилось, что чаще всего вечерами все собирались в маленькой родительской комнатушке.
Вадик подождал, пока Маша улеглась, и, разложив кресло–кровать, лег с твердым намерением на вопросы не отвечать, а постараться расслабиться в сеансе самогипноза.
- Расслабляешься? - проворчала Маша. - А меня так и не научил, обормот.
- Машк! - вполне миролюбиво спросил Вадик. - Какое сейчас самое модное ругательство, а?
Она долго думала, молчала, потом откликнулась:
- Волосан… А что?
- Волосан ты, Машка! - сказал Вадик и получил очень точно (в чем сказывалась большая практика) подушкой по голове.
Машка царила в семье. Если в Вадике с самого детства проглядывали черты характеров и отца и мамы, но больше матери, то Машкин характер, казалось, не имел в семье аналогов.
Еще на четвертом курсе, рисуя в кружке на кафедре неврологии свое генеалогическое древо и собирая оставшиеся в памяти родни сведения о пристрастиях предков, Вадик был весьма заинтересован: все укладывалось в схему, даже определился внутрисемейный круг профессий, но Машка выпадала из него. Разгадку ему принес разговор с мамой. Вадик всегда полагался на ее серьезные и четкие заключения кристаллографа. Она сказала:
- Машка! Это же вылитый отец! Тот отец, который не состоялся из–за трудного детства. Прозрачность и твердость, Алмаз. Только отец без блеска, а Машка с блеском.
Вадик знал, что отец подростком ушел на войну, работал в госпитале, потом окончил Военно–медицинскую академию, одним из первых изучал лучевую болезнь, стал признанным авторитетом, но не хватало ему чего–то, чтобы легко написать диссертацию, оказаться на виду… Поэтому он обиделся за отца, когда мама сказала "без блеска", и спросил:
- А я?
- А что - ты? Ты - внушаемый, как и большинство, мужчин, - лукаво улыбнулась мама. - Я тебе не скажу. Ну, чтобы тебе не была завидно… пока ты у нас, мм-м… гранит. Основательность, твердость!.. Ну, что ты, Вадик! - Мама обняла его. - Все эти сравнения - чушь! Не переживай, сыночек! Ты тоже способный, умный… Но послушай! Есть граниты, которые несут золото. Маленькие частички. И все главное золото мира - не самородки, а эти маленькие кусочки, пылинки, зернышки. А золотом платят за все - и за алмазы тоже. Ты тот самый гранит.
"Но" - осталось. И каждый раз, сравнивая себя с сестрой, оглядываясь на отца, маму, Вадик спотыкался об это "но".
Однажды он спросил:
- Мам, как ты думаешь, отец счастлив?
- А что такое счастье, сыночек? Если счастье - это равновесие в жизни, самоуважение, которое опирается на весь мир: на чувство безопасности, на любовь, на здоровье, на чистую совесть - то да, он счастлив. Но почему ты меня спрашиваешь об этом, спроси папу!
- Но ведь ты его жена и, наверно, знаешь его лучше, чем все другие?
- Нет, Вадик, жена и муж знают друг друга только с той стороны, которая обращена к супругу или супруге. Все никто не знает. Даже я не все знаю о тебе и Машке. К сожалению. Вот, например, почему она так зверски рвет все свои черновики, почему они ей мешают? Может быть, им со временем цены не будет. И почему ты ревностно бережешь свои?
- Просто Машка талантливая и уверена, что сможет повторить, даже улучшить, а я нет.
- Нет, сыночек. Это модель того, как вы будете жить, - вот чего я боюсь. Почему? Не знаю уж как, но наградили мы с отцом вас аналитическими качествами - не будете вы воспринимать жизнь просто, к сожалению. Одна будет ценить только мгновения прозрения, откровения, другой - не скажу… Подумай сам.
- …Машка! - шепнул Вадик. И, дождавшись сонного "А?", признался: - Я что–то в современных девушках ничего не понимаю.
- Нормально! - отозвалась Машка. - Спи, братан, спокойно.
Рано, очень рано вставал комиссар и шел на кухню растапливать остывшую от сырости печь. А Вадик, мучимый бессонницей, засыпал.
…Подняться утром под равномерный шелест дождя и ритмичные глухие удары о пол просочившихся сквозь потолок мутных капель, слышать сонную, глухую возню ребят, кашель и позевывания, отворить разбухшую дверь и открыть взгляду равномерное серое небо, низкое и влажное, а справа - весь горизонт занимает серая блескучая под редким солнцем вода. Только над трубой кухни ветер качает сизый дым.
- Завтракать! - кричит Оля и бьет железной кружкой по крышке кастрюли.
Вадик заторопился умываться. В столовую он зашёл последним - процедура снятия пробы отпала как–то сама по себе после возвращения ив Москвы, когда командир накинулся на него во время обеда при всех за опоздание, за испорченные отношения с Верой–продавщицей, за нахлебничество. Он так и сказал: "Пока мы на стройке уродуемся, этот жрет, спит и…" - Он все–таки не рискнул договорить, но Оля покраснела. Вадик тогда встал и громко сказал: "Я врач. А не строитель. Вы меня кормите, я готов вас лечить. Все!" Когда он вышел, в столовой была тишина. Вечером около него, сидевшего на обрыве, неслышно возник Сережа–комиссар, опустился рядом на корточки, помолчал. Вадик, обиженно глядя прямо перед собой на растворяющийся в сумерках закат, ждал от Сережи каких–то объяснений, слов, может быть, даже сочувствия, но комиссар, так ничего и не сказав, отошел…
…Вадик взял у Тани (с улыбкой сказавшей "Доброе утро, ешьте на здоровье!") тарелку с кашей и котлетой, машинально отметил, что размер котлеты опять уменьшился, и тут его окликнул командир.
- Зайди!
Ко всему готовый, Вадик вошел в столовую, увидел весь отряд в сборе. Командир нетерпеливым жестом позвал его за стол, где сидел штаб отряда.
- Вчера случилось ЧП. Все знают об этом. Нарушение сухого закона. Наказание - отчисление из отряда. Но, раз это касается Вовика, нашего трудновоспитуемого, то решайте вы, весь отряд.
Комиссар поерзал на скамейке, с трудом выдавил из себя:
- Хуже всего то, что пили не на свои, а на деньги Вовика.
- А мои деньги не хуже ваших! - выкрикнул Вовик, открывая фиксу. - Мне мамаша прислала. Показать квитанцию?
- На первый раз простить надо, - подал голос Витя–завхоз.
- Тебе слова не дано, ты сам пил, - отрезал комиссар.
Ребята молчали. Потом кто–то выдохнул:
- Дождь какой!
- Что решим? - поднялся командир. - Отчислим?
- Если отчислим - пятно на отряде, - сказал Игорек многозначительно. - Это стратегически неверно.
- Оставим! - загалдели ребята.
На этом собрание и закончилось.
После завтрака часть ребят осталась в столовой играть в шашки, читать; в углу вокруг Вовика сели играть в карты, а Вадик завернулся в громадный брезентовый дождевик дяди Саши, надел сапоги и с удочками пошел ловить рыбу - удочки он привез с собой из Москвы. Он часто уходил по берегу далеко, к развалинам церкви, и там, в глубокой нише под обрывом, усевшись на гладкий ствол мертвого дерева, читал, дремал. Клева не было.
А в книге, которую он читал, были такие слова:
"…Тяжкое бремя соскользнуло с моей души. Я больше не нес на себе роковой ответственности за все, что бы ни случилось на свете….Я почувствовал себя впервые человеком, объем ответственности которого ограничен какими–то рамками".
Иногда за ним сюда прибегала Таня, он принимал пациентов или осматривал кого–нибудь на дому; тогда появлялась работа - возникала потребность идти к больному на следующий день. Был профессионально интересный случай: цепной пес, ростом с теленка, искусал, изрезал зубами пьяного гостя хозяина, хлопот хватило на целый день - надо было звонить в район, связываться с санэпидемстанцией, следить за пациентом, менять повязки…
Каждые два дня он, дождавшись, когда ребята приедут на обед, шел на стройку, наполнял аптечку бинтами и йодом и возвращался. Два раза он провел поголовный осмотр отряда: уклонились только командир и Оля. Документация у него была в порядке, за содержанием мяса в магазинном холодильнике он следил ежедневно, но вот поймать пройдоху Витю–завхоза, урезавшего норму, никак не удавалось, какие только способы Вадик не придумывал. Хуже всего, понимал Вадик, что Оля с командиром заодно, а Таня молчит и в улыбке ее натянутость.
Сегодня был день проверки аптечки. Вадик захватил с собой пакет с перевязочным материалом и намеревался прямо с бережка отправиться в поле.
"Шлеп–шлеп", - послышалось слева, издали. Потом была минутная тишина, и затем все ближе и ближе стал скрипеть песок. "Хитрая, - усмехнулся Вадик, - демонстрирует послушание, а сапоги за поворотом надела. А ведь я у нее на карантине. По поводу какой же инфекции? И не спросишь!.,"
- Клюет ведь! - насмешливо предупредила. Оля.
Вадик повернул голову в ее сторону, встретил ее дразнящий взгляд из–под капюшона плащика.
- Почему опять босиком ходила?
- Это полезно, доктор. Никакая простуда не возьмет. Можно сесть? Место не куплено?
Вода рябилась от ветра и мелкого дождя, почти пыли; поплавки прибило к берегу, они лежали на песке. Вадик не пошевелился.
- Скучно живу, - сказал он. - Вот роман читаю. О дьяволах в наших душах. Сколько дьяволов - столько у человека и работы.
- Будешь нужен - будет работа, - присаживаясь рядом, отозвалась Оля. - Правильно говорю?
- А твой приятель… - Оля закрыла ладошкой ему рот. Вадик поцеловал ладонь, накинул полу дождевика на ее плечи.
- Он переживает, - внушала она Вадику. - Мы сильно из графика выбились. Видел, первый этаж еще не закончили.
- Ну и не закончили… Объективные обстоятельства: дождь, перебои. Что так смотришь?
- Дом–то для людей, Вадик. Не сарай - дом! Надо нажимать - пятую часть не сделали против плана.
- Слушай! Член штаба ведь я, а ты лучше меня все знаешь. Может быть, и подробности о выпивке знаешь? Расскажи!
- А ты интересовался? Тебе все доложить надо! - Оля отстранилась от него. - Я тебя никак понять не могу, - серьезно произнесла она. - Ничего тебя не волнует, наши дела тебе не интересны. Я понимаю, - она задержала его возражения, - у тебя другая работа, но все равно, как–то… То верю тебе, то не верю. Сиди спокойно, - остановила она Вадика. - Вот ты не скрываешь, что я тебе нравлюсь, что сейчас ты переживаешь, - это хорошо. Это мне приятно, - без улыбки сказала она просто и спокойно. - У нас так не делают. А вот совсем не спрашивал - может быть, у меня дома жених есть? Ничего у нас с тобой, Вадик, не выйдет, ты не обижайся! Очень мы разные… Мы друг другу еще десяти слов не сказали, а ты уж целоваться полез. И после… Одно только хорошо - слабостью моей не воспользовался, когда мне плохо было. Если б не так - не пришла бы сейчас сюда. - Оля встала, отошла на несколько шагов в сторону, - А я тогда испытала тебя, ага! - Она кивнула ему и вздохнула, словно сбросив груз, и улыбнулась, глядя на насупленного Вадика. - Не обижайся! Я ведь узнала, что ты хороший, что с тобой дружить можно. Будешь дружить со мной? - Она лукаво усмехнулась.
- Я все про тебя понял, - помолчав, ответил Вадик. - Ты, друг Оля, не беспокойся, не трать зря силы - я тебя не комиссую, если только сама не попросишь. И извини, что лез к тебе… Дурак был.
- А теперь вдруг поумнел? - насмешливо восхитилась Оля.
- Ладно–ладно!.. - Вадик вытащил из воды наживку - толстых неподвижных червяков, поплевал на них и забросил обратно в воду. - Между прочим, очень ты эмоциональная. Это вредно.
- Так ведь я живая! Мне и холодно бывает, и жарко, и больно. Как тебе, как всем, А ты со мной - как с куклой. Можно так?
- Извини, - не глядя на Олю, повторил Вадик. - У тебя ноги не замерзли? - спросил он позже, когда молчание затянулось.
Оля с любопытством смотрела на него и не уходила, а когда Вадик опять занялся червяками, усмехнулась и, повернувшись, зашлепала по воде в сторону лагеря, не оглядываясь, веселая.
Вечером внимание отряда было привлечено большим парадом - по улице одна за другой, осторожно ныряя в колдобины, проползли четыре заляпанные грязью "Волги" с московскими номерами,' затормозили у дома егеря. Захлопали дверцы, послышались мужские голоса, закричала Надежда: "Гости дорогие!.. Саша, гости к нам!"
"Эх, дядя Саша!.." - подумал Вадик, из дверей медпункта наблюдая, как бодренько побежала к дому Веры–продавщицы Надежда. Он перехватил ее на обратном пути: Надежда остановилась, перевела дух и, взяв авоську, вздутую свертками и бутылками, в другую руку, сказала:
- Да разве его, черта, удержишь? У него ж опять - ходит, ладони чешет… Самый верный признак, - она засмеялась, - к улову и гулянью. - Она заспешила к дому, во всех окнах которого уже горел свет.
Отряд еще ужинал, когда из–за оврага от барского дома вдруг, и громко - так, что все перестали есть, - послышалась музыка. Вовик тут же выскочил из–за стола и через пять минут вернулся, сияя улыбкой:
- Мужики! Там техникум приехал! Девчонок целая рота! Сейчас танцы будут. На целый месяц они - овощи убирать. Ну, мужики!..
Ребята заторопились, загремели посудой дежурные. Таня закричала:
- Не бросайте на прилавке, оглашенные!
Но ее никто не слышал. Ребята кинулись в избу прихорашиваться, и уже скоро зарыдала гитара в руках Игорька, загудели голоса. Вадик, покурив на бревнышке, еще раз зашел на кухню, взглянул на распаренную Олю, быстро моющую в тазу с горчицей грязные миски, и такую же красную, но еще более суетливую Таню, на Юру Возчикова, скребущего ножом столы.
- Чем помочь?
- Не надо, не надо! - весело сказала Таня, - Справимся сейчас.
Вадик снял куртку и, осторожно переступая, под щекочуще–моросящим теплым дождем понес ведра с помоями во двор егеря - ленивая Надежда от дармовых хлебов завела поросят; по дороге тяжелое ведро в левой руке черкнуло по земле, и Вадик окатил себе брючину. Чертыхаясь, он пошел мыть ведра к "морю", отскоблил песком грязь, отмыл брюки.
Когда он вернулся на кухню, Оля, свирепо собравшаяся накинуться на него: "Тебя за смертью посылать!" - осеклась, а Таня присела на стул,
- Как же это? - сказала она расстроено. - Вот беда! Ну, сейчас замоем. Переодевайтесь! Там ночью ногу сломать можно, - посочувствовала она Вадику.
- А мы, верно, по воздуху летаем, - отрезала Оля. - Что–то я тебя в таком виде не видела. Барин просто.
- Что ты на человека набросилась! Он–то тут при чем? Нашу работу человек делает, а ты лаешься. Вы, доктор, не слушайте ее, шумит она просто так, от характера.
Опорожняя баки, Вадик еще раз сходил с ведрами к кормушкам. В этот раз ему пришлось спрятаться в лопухах, у лодочного сарая, потому что тут же рядом Надежда разговаривала с Верой–продавщицей:
- Ну, как я тебя назову? Сестрою, что ли? Так среди них есть этот, забыла фамилию, он уже три года ездит. И потом, Вера, не те это гости, эти все разговаривать будут. Ни спеть, ни сплясать. Не ходи!..
Вера что–то бубнила обиженно в ответ.
Дождь сыпал Вадику за шиворот, мочил спину, и запах, поднимающийся от земли, щекотал нос. Потом, когда Надежда и Вера разошлись, он вернулся на кухню. И опять Оля набросилась на него.
- У тебя совесть есть? Юрка вон весь извелся, - шепотом, вырывая у него из рук ведра, сказала она. - Таня тоже человек… Юрка весь день на стройке, когда им еще повидаться?
Вадик обиделся и ушел в медпункт. Совсем ему не хотелось идти на танцы. Только–только пристроил пепельницу и подушку, как в медпункт, коротко стукнув, вошла Оля.
- Дай брюки, - велела она. Под локтем у нее был какой–то маленький узелок, - Ну, дай! Все равно стирать иду.
- Пошли на танцы, - спуская ноги с раскладушки, предложил Вадик хмуро. Оля сморщили губы, а потом весело улыбнулась.
Через луг, по мостику над оврагом, по задам почты, над дверью которой- горела лампочка, все ближе и ближе к шуму и свету, оступаясь и временами держась друг за друга, они вышли, освещая дорогу фонариком, к барскому дому, и там Вадик пропустил вперед Олю.
Танцевали в широком коридоре. Девчонок действительно было много. Отряд же пока терся у стен.
Мелодия, которая неслась из громадной колонки, показалась Вадику знакомой, но необычно, аранжированной. Когда тема заканчивались, мягкий переход на другую октаву и небольшое убыстрение ритма обновляли мелодию.
Танцевали по–разному, кто как мог. Но вот ритм стал невозможно быстрым, сквозь мягкую волну саксофонного голоса прорезались гитарные аккорды, инструменты взяли самую высокую октаву, и на ее фоне почти человеческий голос забормотал: "О-е, о-е, о-е!.." Все, кажется, обессилели, осталась одна пара: Вовик, собранный, гибкий и подвижный, танцевал так, как будто вел поединок, но партнерша парировала каждый его выпад, дразнила его.
Мелодия оборвалась на той ноте, после которой она продолжается про себя, поэтому, даже когда загремело танго, ребята не сразу вступили в круг.
- Пойдем, потанцуем!
- Я так не умею, - заупрямилась Оля, но отлепилась от стенки, положила руку Вадику на плечо, - Затолкают!.. Может быть, хватит? - спросила она, когда Вадик вторично наступил ей на ногу.
Выходя из толпы, они столкнулись с Вовиком. Вытирая рукой пот, с открытым и веселым и даже каким–то неузнаваемым лицом, он стоял, придерживая за локоток свою партнершу. Вадик запомнил тоненькие светлые пряди и рассеянные глаза.
- Ну, ты король! - с восхищением сказал Вадик.
- Пара хороша! - отозвался Вовик.
Девушка улыбнулась, посмотрела мельком на Вадика, а потом повернулась к Вовику, и Вадик замер - он увидел на лице девушки непередаваемое выражение открытой счастливой покорности. Они ушли в круг танцующих, и Вадик оглянулся на Олю и понял: она увидела то же, что и он.
Ночью на берегу Вадик светил фонариком, а Оля стирала. Они почти не разговаривали друг с другом, молчали, а все равно было хорошо,
Ночь выдалась беспокойная - с "моря" задул сильный ветер, дрожали и звенели стекла в оконце; на раннем рассвете заревели моторами лодки гостей егеря, кто–то громко заговорил, засмеялся,
Снова засыпая, сквозь дремоту, сердясь, Вадик разглядел циферблат часов, не поверил, что уже четыре часа утра, и, без толку поворочавшись в теплей постели, вышел из медпункта. Весь лагерь был залит тяжелым серым туманом - дверь на кухню едва угадывалась; нечеткой тенью мелькнула фигура комиссара, вносившего дрова; а вода, приглаженная туманом, серая, холодно блестевшая, оказалась теплой. Уже после завтрака откуда–то из туманной дали, от других берегов вынырнули лодки с приглушенными моторами; негромко переговариваясь, как тайный десант, пригибаясь, сошли на берег гости дяди Саши, И опять стало тихо, покойно, дремотно. И Вадик вернулся в медпункт, лег. Но скоро в дверь постучался егерь.
- Доктор, там… это… гости мои тебя просят прийти. Извини…
- Все–таки не удержался? - буркнул Вадик, чувствуя запах водки.
- Да я самую махонькую, за компанию, за удачу, а вон что вышло, - вздохнул егерь.
На веранде невыспавшаяся Надежда в несуразно ярком платье готовила завтрак. Непричесанные девчонки - единственные дети во всей деревне - зыркнули глазами на Вадика из угла, из–под овчин; вокруг них было уже намусорено - крошки печенья, конфетные фантики.