- И вам - доброго здоровья! - Шарап вышел из дома, сел в машину и, лихо развернувшись, отъехал.
А фотографию Хаджи-Мурата он украдкой положил в карман, чтобы показать, если будет нужно. Да и сын его должен походить на отца!
…В таких городах, как Калуга, фамилия Алибеков не такая уж частая, конечно, и поэтому проверить в Горсправке и в архиве большого труда не составило. Сына Хаджи-Мурата в Калуге не было. Но Наташа ведь писала, что живет в деревне недалеко от Калуги, Шарап расспросил об этих близлежащих деревушках. Три из них в годы войны были разрушены и сожжены, а жители перебрались либо в Калугу, либо в маленькие городки.
На всякий случай Шарап съездил в эти маленькие городки - в Мещерск, Жиздру, Юхнов, побывал на станции Тихонова Пустынь.
Здесь, на этой станции, его свели со старухой Дарьей Митрофановной, которая в годы войны прятала у себя какую-то женщину, жену комиссара. Эта старуха, полуслепая уже и полуглухая, действительно скрывала у себя жену командира, но это была, к сожалению, не Наташа Алибекова, и никакого ребенка у той женщины не было.
Как рассказывала Дарья Митрофановна, за той женщиной ночью явились люди в плащ-палатках и забрали ее с собой, поблагодарив хозяйку. Больше ничего она не помнила, кроме того, что ту женщину звали не Наташей, а Татьяной и что, по ее рассказам, она жила до войны в Москве.
Расстроенный тщетными поисками Шарап взял билет до Саранска.
Что ж, Саранск так Саранск. Хотя надежд теперь было очень мало. "Ему, если он жив, сейчас больше тридцати лет, - думал Шарап, сидя в купе у окна, глядя на проносящиеся мимо перелески. - Среднюю школу он окончил более десяти лет назад… Надо обойти все школы". И вдруг мелькнула мысль: "А что, если ему изменили фамилию?.. Плохо, плохо. Неужели не придется мне порадовать стариков?"
Шарап пошел в вагон-ресторан. За столом разговорился с соседом, инженером, который возвращался на свой гигантский завод в город Тольятти. В общем, слово за словом, познакомились, и Шарап рассказал соседу, зачем он пустился в путь-дорогу.
- Очень хочется порадовать стариков, Сергей Алексеевич.
- Доброе это дело. Алибеков, Алибеков… - повторил про себя инженер. - С такой фамилией у нас в управлении завода один человек работает.
- На вашем заводе должно быть много разных людей из самых разных мест. Алибеков у нас распространенная фамилия. А ты сам его видел?
- Да, конечно.
Шарап достал фотографию Хаджи-Мурата, показал,
- Прошу тебя, Сергей Алексеевич, вглядись - есть какое-нибудь сходство?
- Это же довоенная форма. А наш Алибеков - молодой.
- Это отец его.
- Нет, наш больше на узбека или туркмена смахивает… А может, это он на мать похож?
- Но у того, кого я ищу, русская мать.
- В общем, желаю удачи в Саранске, но если что - приезжай в Тольятти. Чем черт не шутит, вдруг наш Алибеков окажется тем самым!..
В Саранске десятки школ, и чтоб обойти их, требовалось время, поэтому Шарап остановился в гостинице.
Он выписал адреса всех школ. Утром уходил, а вечером, возвращаясь, вычеркивал адреса, по которым побывал. И так пять дней подряд. Осталось всего три школы. Шарап уже потерял всякую надежду.
Он пошел на вокзал, взял билет на завтра, прошелся по магазинам, купил кое-что для своих детей. Вернувшись в гостиничный номер, выпил холодного пива и прилег отдохнуть. В этот момент кто-то постучал в дверь.
- Входите! - крикнул Шарап, поднимаясь.
Дверь открылась, и и комнату вошел невысокий человек в очках, с тонким лицом и небольшой бородкой, с совершенно седой шевелюрой. В руке он держал шляпу и плащ.
- Простите, это вы товарищ из Дагестана? - спросил гость.
- Да, да, прошу вас, садитесь. - Шарап придвинул гостю кресло.
- Дело в том, что я учитель. Я слышал, что вы приходили в нашу школу, узнавали об одном бывшем ученике и оставили свой адрес…
- Да, да, я спрашивал об Алибекове, - подтвердил Шарап.
- Такой фамилии я не помню. Но когда я услышал о вашем визите, я подумал о другом мальчике…
- Так, так, я вас слушаю. - И Шарап засуетился. - Что вы пьете?
- Ничего, представьте себе. Никогда не пил.
- Пожалуйста, попробуйте яблоко. Это из нашего сада, что посадил и вырастил дедушка того, кого я ищу…
- Яблоко съем с удовольствием, спасибо. Обнадеживать вас ничем не могу, просто хочу поделиться своими догадками. Понимаете, в чем дело… Это был необыкновенный ученик, усердный и способный. В алгебре и в геометрии подобного я в своей практике не встречал…
- А как фамилия его?
- Видите ли, я очень сожалею, что ему не дали завершить учебу в нашей школе. Только восемь классов и окончил… А как я им гордился!
- А фамилия его, фамилия?!
- Никаноров.
- Но простите, я ведь расспрашивал об Алибекове, а не о Никанорове!
- Марат Никаноров. Какой был ученик… - вздохнул гость.
- К чему вы мне это рассказываете?
- Как же… А вы знаете, он был круглый сирота?
- Ну и что?
- Как - ну и что? Он не был похож на русского, я тогда предполагал, что в нем течет греческая кровь. Он был смуглый, черноглазый, черноволосый… И вот однажды, когда я спросил, почему ему дали имя Марат, он сказал, что он вовсе не Марат, а Мурат.
- Ну и что?
- Как бы у вас сокращенно произносили имя Хаджи-Мурат? Вы же не будете к мальчику обращаться: "Хаджи-Мурат!"
- У нас, дорогой человек, имя не сокращают.
- Это у вас, а у нас…
- Постойте, постойте… - смекнул Шарап. - Значит, Хаджи-Мурат - это Мурат, а Мурат записали как Марат. Это хотите сказать?
- Именно.
- Да, но куда он уехал?
- Вот этого я не знаю. Я же говорю, он был сирота, ни отца у него не было, ни матери. Его воспитала бабушка. Да, да, пойдемте…
- Куда?
- Он уехал с бабушкой, а у нее был брат - может быть, он знает…
Этот математик оказался удивительным человеком. Целый день вместе с Шарапом он искал Никанорова Аркадия Тимофеевича.
- Да, - подтвердил Никаноров, - Марат живет сейчас в Москве. Сестра моя, его бабушка, два года как умерла. А Марат женат, у него сын и дочь. Вот адрес…
Шарап записал адрес и спросил:
- Он был сирота?
- Сирота. Отец погиб в самом начале войны, мать расстреляли немцы.
- Как ее звали?
- Наталья.
- Наталья? - повторил взволнованный Шарап. - Разве не Наташа?
- Наталья, Наташа - это все равно.
- Это он!
- Кто?
- Сын Наташи. Вот у меня ее письмо.
Взял Аркадий Тимофеевич письмо, прочитал его, потом поглядел на Шарапа долгим взглядом.
- Да, это ее письмо, - проговорил он наконец. - О гибели Наташи рассказала женщина, которая привезла Марата. Это было уже после войны.
- А вы, почтенный, точно помните, что его звали Марат, а не Мурат? - Шарап вытер пот со лба.
- Если совсем точно - его звали Хаджи-Мурат. Но - русская бабушка, а внук вдруг - Хаджи-Мурат! Это я ей подсказал: "Если хочешь усыновить - дай ему христианское имя".
- Спасибо! - Шарап пожал руку растерянному старику. - У нас в Дагестане, в нашем ауле… - Он быстро написал адрес. - Вот, в этом ауле есть теперь ваши родственники, понимаете? Да, да, отец и мать мужа Наташи. Будут очень рады, если приедете в гости!
Выехал Усатый Шарап из Саранска окрыленный. И в Москве он сразу пришел к Марату домой.
Это был темноволосый красивый человек с тонким лицом. Смотрел он поначалу на Усатого Шарапа недоверчиво и настороженно. Однако когда Шарап показал ему письмо матери и фотографию отца, он заговорил стремительно, еле сдерживая волнение:
- Да, да, отца моего звали Хаджи-Мурат, и меня зовут Хаджи-Мурат Алибеков, об этом мне говорила женщина, которая меня спасла и воспитывала до восьми лет. И в первом классе я учился под фамилией отца, а потом, у бабушки, переписали…
- Дорогие! - уже кричал Хаджи-Мурату и его жене Шарап. - Поехали! Все вместе, с детьми! Старики будут очень рады! Они думают, что у них род кончается, они же не знают, что у них есть продолжатели рода! Есть внук, есть жена внука, есть правнук и правнучка! Вот переодеть тебя, сынок, в форму такую, что была у отца, так твой дедушка кинется к тебе: "Сынок, ты вернулся! Сын мой, долго же заставил ты нас ждать!" И что ты ему скажешь?
- "Я внук твой, деда, внук! Отец погиб на войне".
- Правильно. Так ты и скажешь, а потом все объясним… Будет праздник у стариков, большой праздник, дети!
По пути домой Усатый Шарап представлял себе великую, нежданную радость старика Галбеца и его жены Зазы. И все повторял в душе: "Нет, не кончился род почтенного Галбеца. Есть на земле кому продолжить род хороших, добрых людей!"
Глава седьмая
Баталов Абдул-Гапур. Умерщвлен в газовой камере за организацию побега военнопленных из концлагеря в городе Мценске
1
Вчера ночью ушел из жизни Уста Хаджи-Ибрем, дядя красавицы Уму-Гани. Добрый был человек, Уму-Гани его называла отцом. Долгой да будет память о нем на земле! Недаром он заслужил приставку к своему имени - Уста, что значит - мастер.
Да, Хаджи-Ибрем был хороший мастер, тонкий мастер - отпрыск знаменитого рода, который еще в древности восхищал Восток своим искусством. Говорят, некогда персидский шах, прослышав о славе мастеров Зирех-Герана (Кубачи), собрал своих златокузнецов и повелел им осрамить хваленых кубачинцев. Придворные мастера персидского шаха снарядили к кубачинцам гонца с тонкой - тоньше, чем шелковая волосинка, - золотой струной на небесно-голубом платочке и велели передать кубачинцам: "Попробуйте вытянуть такую струну и пришлите нам или хотя бы нашим внукам". Через некоторое время мастера Зирех-Герава прислали своего гонца к персидскому шаху. Когда шах увидел на небесно-голубом платочке ту же самую струну, то, воздев руки к потолку дворца, воскликнул:
- О аллах, будь свидетелем! Кто отныне посмеет утверждать, что в мире есть лучшие мастера, чем мои!
Но торжествовал шах только до тех пор, пока струна попала в руки придворного ювелира. В увеличительное стекло тот увидел, что струна просверлена насквозь. А в отверстие была продета тончайшая нить, на которой сплетались узором слова: "Уважаемый шах, из таких струн мы обычно делаем трубы".
Вот и говорят, что одним из потомков тех мастеров был Хаджи-Ибрем. Он считался непревзойденным эмальером. Например, его декоративный столик, покрытый яркой кавказской эмалью, стоит в музее и восхищает посетителей - такое можно представить себе разве что в волшебных кладах Аладдина или Синдбада-Морехода. А в филиграни Хаджи-Ибрем достиг такого совершенства, что некий иностранец, увидевший его изделия, воскликнул:
- Подобного я не видел нигде, хотя и объездил многие страны! Изделия мастеров в ювелирном ряду на базаре Хан-Халил в Каире - жалкие погремушки по сравнению с этими…
Однако большим достоинством Хаджи-Ибрема было и то, что он щедро делился своим умением, своим опытом с подмастерьями и учениками. И самым любимым его учеником был юноша Абдул-Гапур из рода Баталхала, которого он рекомендовал в Академию художеств в Тбилиси. Обращаясь к почтенным сельчанам, Хаджи-Ибрем всегда говорил: "Помяните мое слово: этот юноша будет гордостью аула!"
Но Абдул-Гапур не спешил уезжать в академию. У него была своя мечта.
Однажды он присутствовал при разговоре двух известных мастеров-литейщиков из нижнего аула.
- Говорят, наши предки сами добывали медь, - сказал один.
- Не может этого быть, - усмехнулся другой.
- И золото, говорят, находили, - продолжал первый. - Вон там, в ущелье Давла-Када. А потом на это место наложили запрет.
- Какой еще запрет?
- А такой: мол, кто копнет в ущелье лопатой или отобьет молотком камень - умрет на месте.
- Это же чепуха какая-то!
- Чепуха не чепуха, а я своими глазами видел там пещеру и семерых окаменевших мастеров. Так и сидят, прижавшись друг к другу, подняв колени и опустив головы. Я еле ноги оттуда унес.
- А я ходил туда, но ничего такого не видел. Это просто дьявольское наваждение…
- Значит, ты был не там.
- Да я каждую скалу обошел и ощупал!
- Нет, ты был не там.
Этот разговор поразил Абдул-Гапура. В самом деле, откуда же кубачиины добывали столько металла? Нужны тонны меди, чтобы отлить столько утвари, столько разнообразных подсвечников, столько котлов - от огромных, на сто человек, до маленьких, для одного, отчеканить столько медных подносов, тазов, столько кувшинов для воды…
Теперь каждый свободный день Абдул-Гапур уходил в это ущелье с небольшим молотком. Он приносил домой полные карманы всевозможных камней, легких и тяжелых, пытался их расплавить, но ничего у него не получалось. Тогда он понял, что без геологических знаний здесь много не сделаешь. Вот почему он поблагодарил своего учителя Хаджи-Ибрема за рекомендацию в академию художеств и сказал:
- Мастер, прости меня, но я свое призвание вижу в другом. Я хочу стать геологом-разведчиком.
- Ну что ж, сынок, неволить тебя не могу. Желаю удачи.
- Благодарю, мастер, за все, что ты для меня сделал.
- Вижу, и ты поверил в тайну предков?
- Да, учитель.
- Ну что ж… В молодости все желают раскрывать тайны. Но, надеюсь, искусство свое не забросишь?
- Нет, мастер, еще раз поклон вам.
Так вот и уехал Абдул-Гапур не в Тбилиси, а в Московский геолого-разведочный институт, и окончил его первым из дагестанцев.
А красавица Уму-Гани была племянницей Хаджи-Ибрема. Мать ее, Цибад, ехала зимой через ущелье Вайбарк и сорвалась вместе с конем в пропасть. А отец, еще молодой, чтоб развязать себе руки, отправил трехлетнюю Уму-Гани к дяде. С того времени и воспитывал ее Хаджи-Ибрем, как собственную дочь. С возрастом она стала большеглазой, длиннокосой, стройной, с нежными чертами лица, девушкой. Очень хотел Хаджи-Ибрем дожить до ее свадьбы и желал, чтоб в мужья ей достался такой джигит, как Абдул-Гапур, но судьба судила иначе. Хаджи-Ибрем возвращался от своего кунака за Дупе-Дагом, и по дороге его застал осенний дождь Дурше - горцы всегда боятся этого дождя. Простудился Хаджи-Ибрем, слег и не встал.
Весть о таком горе распространяется в ауле с быстротой ветра. Позабыв о своих заботах и тревогах, люди первым делом идут к сакле, которую посетило горе, чтобы отдать последний долг, выразить искреннее сочувствие семье и родным покойного, помянуть умершего добрым словом.
В полдень похоронили Хаджи-Ибрема и снова вернулись к его сакле - пусть и камни знают, что с уходом хозяина не погаснет его очаг, ибо друзей у него вон сколько. Люди рассаживались но дворе на скамейках, на камнях, на досках. Посидев, уступали место другим. А женщины хлопотали, готовя еду - бычок был пожертвован для поминальной шурпы.
Уму-Гани, одетая во вce черное, вдруг обратила внимание на какого-то приезжего, стройного и молодого, с которым все почтительно здоровались. Он был одет в большую медвежью куртку шерстью наружу и в такую же ушанку.
- Ой, сестрички, - зашептали рядом девушки, - смотрите, кто приехал!
- Где, где?
- Да вон он. Какой интересный! И совсем непохож на кубачинца, ни капельки. Говорят, в Москве учился,
- Это ведь Абдул-Гапур, да?
- Да, да.
- Это о нем говорят, что он сошел с ума?
- Почему?
- Мог быть самым лучшим мастером, а бросил все и ищет, говорят, золото! Счастье ищет, хочет поймать счастье за хвост…
- А кто не ищет счастья? Если искатель золота - сумасшедший, значит, все люди сумасшедшие.
- Он - мой двоюродный брат, - заявила соседка Уму-Гани, давая этим понять, что не хочет слышать таких разговоров о своем родственнике.
- Абдул-Гапур? - пробормотала Уму-Гани. - Дядя часто упоминал это имя.
- Ты разве не знаешь его? Это же лучший дядин ученик.
- Знаю. Только видела давно, - кивнула Уму-Гани.
- На него зря наговаривают, - горячо вступилась за Абдул-Гапура соседка, - он и свою работу мастера не бросает. Недавно на выставке было много его изделий.
Настала минута, и Уму-Гани с подругами взяли подносы со стаканами крепкого чая и мелко наколотым сахаром в пиалах, вышли и начали обходить гостей. Вот и рука Абдул-Гапура взяла стакан.
- Здравствуй, Уму-Гани, - услышала она его голос. - Прими от меня глубокое сочувствие. Вам, живым, да прибавятся годы, которые не пришлось прожить моему учителю Уста Хаджи-Ибрему.
- Да сохранит тебя небо, брат мой, - ответила Уму-Гани. - С приездом.
- Благодарю, сестра. Спешил дядю твоего порадовать, да вот не пришлось. Из Москвы ему инструменты привез. Хорошие инструменты, сталь отличная.
Уму-Гани отошла. Абдул-Гапур смотрел ей вслед. Этот траурный наряд делал ее еще более женственной, Абдул-Гапур подумал: "Всю бы жизнь носить ей этот наряд". Тут же понял, что пожелание это - дикое, назвал себя дураком, хлебнул горячего чая - и обжегся.
С этого дня Абдул-Гапур был словно прикован к верстаку. Он делал украшения, достойные Уму-Гани: кольца, браслет, кулон и серьги. Чтоб это были не украшения, а поэма о красоте.
Абдул-Гапур забыл, что такое еда, сон, он забыл самого себя. Вскакивал, ходил по комнате, внезапно возвращался к верстаку, хватал карандаш. Рисовал, зачеркивал, снова рисовал. Камнем в этом гарнитуре должна была быть бирюза, которую называют в горах слезой любви. Голубой, небесный цвет - самый любимый цвет Востока. Изумруд холоден, изумруд в серебре - еще холодней, а в золоте - тем более. Рубин ярок, кокетлив. Алмаз не украшает, а лишь подчеркивает достаток и избалованность, Уму-Гани больше всего подходит бирюза. Бирюза в золотых зубцах, золото ажурное, филигранное…
Где молодой горец может подкараулить свою девушку? Только у родника - в надежде, что хоть раз она явится по воду одна; ведь обычно девушки идут к роднику с подругами, гуськом. И вот однажды утром, когда Уму-Гани возвращалась от родника одна, Абдул-Гапур вышел из кустов на тропу. Она увидела его и так растерялась, что чуть кувшин не выпустила из рук.
- Здравствуй, Уму-Гани, - сказал Абдул-Гапур и подумал, как нежна она, как прекрасна в смущении.
- Здравствуй, Абдул-Гапур. Ты дай мне пройти.
- Не спеши.
- Люда же могут увидеть!..
- Завтра я иду в Подозерный лес. Приходи с плетенкой, смородину и малину соберем.
― Ой, что ты, ― вся зарделась Уму-Гани и быстро прошла мимо Абдул-Гапура, не сказав ему ни да, ни нет.
- Я буду ждать! - крикнул Абдул-Гапур вдогонку и долго стоял на узкой тропе, прислушиваясь к звону колечка на медном кувшине.