А выйдя из больницы, поселилась в этом уединенном домике рядом с могилой Османа и согласилась работать лесником… Нелегко было разобраться в обстоятельствах последней встречи с мужем. Она не могла поверить, что он оказался среди предателей. Но ведь своими глазами видела… И мучилась, никому ни о чем не говорила. Одна хранила тайну безымянной могилы.
Только спустя несколько лет после окончания войны Сибхат получила бумагу из военкомата, что ее муж Осман Акбаров, отважный разведчик, пропал без вести при выполнении особого задания командования…
- Ваш чай уже, наверно, остыл, - улыбнулась соседка по купе, которая успела накормить малыша и уложить его спать.
- Да, да, - очнулась от задумчивости Сибхат Карчига. - Сейчас я попрошу горячего.
- Вы попробуйте с чаем мой пирог, - предложила, улыбаясь, соседка.
- Спасибо, доченька. Сын уже уснул?
- Да.
- А сколько ему?
- Пять месяцев.
- А как назвали сына?
- Османом. Это наш Османчик! ― И мать, улыбаясь, поправила одеяло малыша.
3
Братская могила была обнаружена экскаваторщиком через тридцать три года.
Останки погибших перезахоронили в новом поселке, на центральной усадьбе совхоза. А боевые реликвии, личные вещи погибших хранятся в музейном уголке совхозного клуба. Среди них самые приметные - серебряная, с чернью, ложка работы кубачинских мастеров и нож-финка, сделанный в ауле Харбук. Разве могла их не узнать Сибхат Карчига…
- Это ложка Гасана, сына моего, а нож- Гусейна.
Слез на глазах у матери не было. Она их выплакала за все эти годы. В далеком краю встретили ее незнакомые, но добрые, отзывчивые люди, встретили как мать героев, защищавших эту землю. В честь матери героев у братской могилы был устроен митинг. И мать бросила на могилу горсть родной земли, далекого отсюда Дагестана…
- И теперь я вправе, - сказала она, - поставить моим сыновьям-близнецам на перекрестке наших горных дорог плиты-памятники. Спасибо вам, люди Карелии, за доброту.
- Это тебе спасибо, мать, за героев твоих, за то, что ты их воспитала.
Сибхат Карчигу провожали всем совхозом. Просили приезжать в любое время, ведь она теперь близкая этой земле, родная этим людям…
4
Если вы будете в горах Буртау-Шурми, если будете на машине подниматься к Верхнему Хребту, то на самом оживленном перекрестке трех дорог - это место называется Чишили - увидите два совершенно одинаковых каменных резных надгробия с одной и той же дагой рождения и смерти. Это памятники двум братьям-близнецам Гасану и Гусейну, детям Сибхат Карчиги и Османа Акбарова.
О них теперь хорошо знают в горах Буртау-Шурми. От памятников спускается тропинка в ущелье Шинка-Шири, где стоит домик лесника. Там и поныне живет Сибхат Карчига. Рядом с могилой мужа. Монтажники высоковольтной линии провели свет в этот одинокий домик. Теперь окна его ярко светятся, и прохожие говорят:
- Наша Сибхат Карчига не спит еще…
А на митинге в честь Дня Победы ей, Сибхат Карчиге, было возвращено восьмое, последнее письмо. Адресата не нашли, не нашли ни одного родственника - из этого рода не осталось в живых никого. Весь род исчез с лица земли. Взяла письмо Сибхат и сказала с трибуны:
- Разве мы не родня каждому, кто с оружием отстоял нашу землю, нашу родину? Разве мы не родня тем известным и всем неизвестным солдатам, которые отдали свою жизнь в борьбе с фашизмом?..
И она открыла письмо и прочла его всем:
- "Уважаемые родители, земляки!
Нелегко писать это письмо. Но вы, отец и мать, братья и сестры, каждый земляк, должны знать о подвиге при обороне Москвы бесстрашного воина, сына Дагестана Ганди Исаева.
На участок, где стоял со своим орудием ваш сын Ганди Исаев, надвигались пятнадцать танков. В первом же бою орудие Ганди Исаева подбило четыре из них. Атака была отбита. Но спустя несколько часов немецкие танки вновь двинулись на нас. Ганди Исаев не дрогнул и вновь вступил в бой с врагом. Оставшись у орудия один, бился до последнего снаряда. В этом поединке Ганди Исаев был ранен, но, истекая кровью, бесстрашный воин со связкой гранат пошел на последний танк.
Мы мстим и будем мстить за нашего товарища, за героя!
Ганди Исаев посмертно зачислен в списки нашей части. Его ордена и медали хранятся в части. И мы под нашим боевым знаменем повторяем его слова: "Слава гвардейцам и смерть врагу!"
Майор Сердюков"
Старик в черкеске с газырями
Пролог
О том, что привлекло внимание прохожих и автора этих строк на одной из оживленных улиц нашего веселого городка
Его давно разыскивала милиция. А взяли только вчера.
Люди видели: Кичи-Калайчи шел неторопливо, со стариковской беззаботностью, заложив руки за спину, а по обе стороны два милиционера. Молодые, красивые, в новенькой, с иголочки, парадной форме, которую положено носить по праздникам. Они, казалось, были больше смущены, чем тот, задержанный…
Люди видели: почтенный старик достал из кармана своей старой черкески с газырями конфету и с улыбкой протянул ее малышу, который ковылял, уцепившись за подол матери. В наши дни редко кого встретишь в таком наряде - черкеска теперь стала непременным атрибутом танцевальных ансамблей.
- Смотрите, кого это ведут! - говорили идущие навстречу.
- Это же наш Кичи-Калайчи! - ахали люди, глядя вслед.
Да, да, это был Кичи-Калайчи, которого хорошо знали в городке. Идет, не сутулится, как иные, гордо несет свою голову, и не седую, нет, - белые пряди лишь оттеняют смоль волос и придают лицу черты благородства. Усы сливаются с бородой, черные брови нависают над лукавыми глазами, как густо заросшие травой козырьки скал. Лоб открытый, ясный, огранен двумя овальными морщинками… Свою лохматую папаху носит он чуть набекрень, как человек, уверенный в себе. И только немного поблекшая, из домотканого старого сукна черкеска выдает почтенный возраст владельца. На нем сапоги, в которые заправлены брюки, синяя рубаха в белых колечках, подпоясанная старинным серебряным ремешком. Тридцать лет он не носит кинжала, что свидетельствует о мягком характере Кичи-Калайчи. Как все лихие наездники, он немного косолапит на ходу. А в общем, красив старик и светла его улыбка.
- За что его так, по всему городу?
- Не представляю, что он мог натворить? Добрый ведь человек, уважаемый…
- Хи-хи!.. Все они до поры до времени добрые, - с каким-то хищным удовольствием потирает ладони Тавтух Марагинский, будто хочет воскликнуть: "Ну и в хорошие же руки попался ты, дружок, так тебе и надо! Ради этого дня стоило жить!"
Тавтух - личность примечательная. Под папахой у него шаром покати. Может, и не его лично имеет в виду мудрая пословица: "Волосы ума покинули его голову". Увы! Тавтух лыс. Зато его бороды хватило бы на троих! Долгие годы славился Тавтух своим голубовато-серебряным айсбергом, лежащим на груди. Такая борода сразу вызывает почтение. Было время, и авторитет Тавтуха был недосягаем, как белая папаха на голове горы! Высокие должности занимал. Все было, теперь осталась одна борода и печальная слава воинствующего обличителя.
А неудачи его пошли с того дня, когда он со своим кривым другом, да, да, друга его звали Кривой Шахтаман, спустился с гор в кумыкскую степь. Жаркий выдался день. И вдруг Кривой увидал бахчу со спелыми арбузами. Измученному и жаждой, и зноем такое даже во сне не приснится. От этакого соблазна и кривой не удержится.
Не слушая предостережений Тавтуха, Кривой Шахтаман ловко перепрыгнул через забор с колючками и оказался на бахче. Он выбрал самый большой арбуз, но глаза у жадности ненасытные; Кривой нацелился на арбуз величиной с купол Бюраканской обсерватории. Тут его и застукали сторожа. А в стволах их ружей были не свинцовая дробь и не пули, а куда хуже - ослиная соль, так горцы называют крупную каменную соль.
- Кичи-Калайчи настоящий горец. Жизнелюб и доброжелатель! Такие в жизни чужого зернышка не возьмут, - приговаривает мужчина средних лет с круглым краснощеким лицом.
- Ты не умничай, - наскочил Тавтух на защитника. - Умней тебя знаешь где сидят?.. То-то! Просто так в милицию не пригласят. Есть, есть у твоего святого грешки.
- А я тебе повторяю: этот человек мухи не обидит, на птичку не крикнет! Одинокий, ни семьи, ни родни…
- Не греми, пустой бочонок! Весь Дагестан ему родня!.. - обличает Тавтух.
Глухим забором отгородил свой тихий, как могила, особнячок Тавтух Марагинский от шумного, до глубокой ночи освещенного домика Кичи-Калайчи. Студентки республиканского университета готовятся к зачетам, пишут курсовые… И опять-таки люди слышали: Кичи-Калайчи ни копейки не брал со своих постояльцев.
- Эта дешевизна им в три дороговизны обходится! - клокотал Тавтух. - Бескорыстный! Он же эксплуатирует чужой труд! Маляры - свои, поломойки - свои, кухарки, прачки - все бесплатно имеет! Вот вам и бессребреник!.. Все они такие!
Кичи-Калайчи вдруг остановился перед арыком с весело журчащей водой, который молодые легко перепрыгивают, оглянулся с улыбкой и, поплевав на ладони, несколько раз присел, готовясь к прыжку. Под смех окружающих, его на лету подхватили оба милиционера под мышки и поставили на ноги на другом берегу.
Старик благодарно поклонился и сказал свое любимое изречение:
- Вы думаете, во мне керосин кончился, уже фитили догорают? Нет, нет, уважаемые, кое-что еще булькает в керогазе. Эй, ты, Тавтух Марагинский, спрячь-ка в бороду свои пластмассовые зубы!
Заметил-таки Кичи-Калайчи своего соседа.
Тавтух запнулся и, как сатана, провалился в винный подвал, благо каждая его ступенька известна Тавтуху до последней щербинки.
А ведь был, был и у Тавтуха свой "золотой век"; даже Кичи-Калайчи довелось однажды к нему обратиться. Правда, Тавтуха-начальника он не застал. Кичи-Калайчи пошел на второй день, и опять его не было. Третий, четвертый, пятый день - нет Тавтуха на месте!
Секретарша - да, да, у Марагинского была премиленькая, правда хромая на одну ногу, секретарша - отвечала всякий раз:
- Только что был, вышел!
На шестой день явился Кичи-Калайчи к Тавтуху и, конечно, опять не застал его. Тогда он вынул из кармана медный колокольчик на ремешке и протянул секретарше:
- Передай, пожалуйста, вот это начальнику.
- А зачем начальнику колокольчик? - недоуменно спросила девушка.
- Пусть вешает на шею, доченька, - объяснил Кичи-Калайчи. - Понимаешь, у нас такой колокольчик вешают на шею быкам да буйволам. И по звону находят их. Когда начальник твой повесит на шею колокольчик, авось и я узнаю по звону, где он бродит…
"Попался, добряк! Есть правда на земле!.." - с удовлетворением думает Тавтух, медленно ощупывая ногами каждую ступеньку, ведущую из подвальчика на улицу.
Давно уже скрылся из виду Кичи-Калайчи и сопровождающие его блюстители порядка, а люди обсуждали случившееся, терялись в догадках, но никак не могли поверить, что этот добропорядочный старик способен на преступление.
В нашем краю Кичи-Калайчи знали многие - не на каждой улице живет участник двух мировых войн, трех революций, герой Цусимского сражения. Как живую легенду его нарасхват приглашали на пионерские сборы и комсомольские слеты, на проводы призывников и торжественные собрания в честь знаменательных дат.
Безотказный старик, он и в свои годы не утратил слуха к чужому горю. Каждое лето работал в саду пригородного курорта, где крепкими, как бульон, серными ваннами излечивают немощи телесные. А духовные? Разве от них меньше страдают, чем от ревматизма или отложения солей? Нет, не зря врачи курорта прозвали Кичи-Калайчи "наш психотерапевт" - так хорошо он может утешить опечаленного больного, выразить сочувствие, а главное, вырастить цветы надежды в душе, опаленной хворью.
…Его взяли вчера.
Его зовут Кичи-Калайчи из Кана-Сираги.
Во многих домах в тот вечер говорили о старике. Высказывали самые разные догадки и приходили к одному выводу: чужая душа - потемки, фонариком может высветить ее только милиция.
И никто из соболезнующих, сидя за вечерним жиденьким чаем вприкуску, в своих спорах и догадках даже и близко не подошел к тому, что произошло на самом деле. А случилось такое… Но давайте не торопить события. Не зря же сам Кичи-Калайчи говорит: "Чтоб шумел камыш, кто нужен? Ветер!"
Глава первая
О том, как в душе старика в черкеске случайная идея стала переходить в убеждение о необходимости помочь влюбленным
1
А все и началось с ветра. Был ясный осенний полдень.
Почтенный Кичи-Калайчи с утра успел сдать заявку на тридцать саженцев грецкого ореха и убедил директора питомника, что больных лечат не только серными ваннами, но и розами. Крупными чайными Кичи-Калайчи задумал обсадить танцевальную площадку, а мелкие центрифольные, на штамбах, протянуть между летними павильонами с тенистыми террасами.
- На голую землю окурок сам летит, а на розовый куст?..
Директор питомника согласно кивнул головой. Он любил старика.
Ах, кем только не был на своем веку Кичи-Калайчи! Пастухом и каменщиком, солдатом и партизаном, "сельсоветом" и пахарем, доил коз и овец, колол дрова для школы, косил сено, сочинял н пел свои песни, играл на зурне и на свирели… Но главная профессия - лудильное дело, и не зря ему дали имя Кичи-Калайчи, что значит Бравый Лудильщик. Его помнят и в Закаталы, и в Алазанской долине, и в заоблачном Куруше; помнит его и Майкоп, - словом, нет аула или города на юге, где бы старик не имел кунаков.
Понятливым оказался директор. Придерживая заявку левой рукой в черной перчатке, правой дописал все, что просил садовник, уже такой старый, что вряд ли увидит, как будет цвести грецкий орех… А вот розы, пожалуй, еще при нем войдут в силу.
До прихода курортного автобуса времени оставалось много, и Кичи-Калайчи пошел побродить по городскому парку. Долго стоял возле детской площадки: интересно же посмотреть, как трехлетний "водитель" впервые садится за руль крохи "Москвича", забирается в космическую ракету.
И все-таки сколь не манят рули и колеса, а стоит появиться пони или ослику с красиво разукрашенной арбой, глаза у детей сверкают радостным любопытством; есть на площадке и любимый козлик который, так смешно бодается, если подставить ладонь.
Около чайханы было, пожалуй, не менее шумно, чем у детворы. Многие выходили оттуда неуверенной походкой начинающих канатоходцев и с пламенеющими щеками сталеваров.
"Какой же крепости должен быть чай, чтоб таким здоровякам пришла хана! - усмехнулся про себя Кичи-Калайчи, когда двое краснолицых, по-братски упираясь в третьего, закренделили по тенистой аллее. - Сколько живу на свете, а не видал, чтобы после чая люди качались, как зимний камыш на ветру! Оказывается, бывает. Всяко бывает в жизни… Однажды лягушку спросили: почему она все время квакает, а она хорошо ответила: что же мне, клювом щелкать? Я же не аист!" Так, развлекая себя, поглядывая по сторонам, Кичи-Калайчи дошел до скамейки, укрытой с трех сторон плакучей ивой и кустами барбариса.
2
Тут сидел парень и тоскливо высматривал что-то в набегавших на берег синих волнах Каспия. Свежий осенний ветер оглаживал парня, трепал по волосам, каждую пылинку с плеч сдувал, но, видать, такой сумбур был у парня на душе, что ни море, ни ветер не могли отвлечь от горестных дум.
Машинально ответил он на приветствие Кичи-Калайчи, подвинулся к самому краю скамьи, но даже не поднял головы.
Стариковские глаза зорки. Усаживаясь рядом, Кичи-Калайчи уже кое-что знал о соседе. Если под пиджаком гимнастерка цвета полыни после дождя и такие же шаровары, а на высоких, грубой кожи ботинках полосами въелась кирпичная пыль, что ж тут гадать. Парень совсем недавно демобилизовался, работает на стройке, может, тут же, на берегу, где уже завели под крышу здание просторного приморского кинотеатра.
Был у Кичи-Калайчи в характере между многими и недостатками, и достоинствами, и даже причудами - а у кого их нет? - один редчайший дар: глубокий старик, он умел почувствовать себя и ребенком, и подростком, и юношей. Ну, что может заставить молодого парня так убиваться? Любовь.
Во все времена люди старались помешать чужой любви. Бог знает, мстили за свои несбывшиеся мечты или испытывали на прочность?.. А может, оно и правильно? То, что легко достигается, разве назовут те же люди святым словом - любовь?!
Молодо ворохнулось сердце в старой груди Кичи-Калайчи, словно приказало: "Не мужчина ты будешь, если не поможешь бедняге! Но захочет ли он раскрыть свое сокровенное? Сможешь ли делом помочь, а не пустыми словами? И примет ли твою помощь?"
- Прекрасная сегодня погода! - издалека приступая к знакомству, сказал Кичи-Калайчи. - А эта плакучая ива, правда, она располагает к размышлениям?
Вопросительная интонация требовала ответа. Парень поднял голову, пристально оглядел старика и свисающие над его папахой космы ветвей. Сквозь зеленую печаль узких листьев пробивались лучи спокойного осеннего солнца. На миг посветлело молодое лицо: то ли улыбка проступила, а может, свет показался и исчез, унесенный ветром.
- Что невеселый сидишь? Или горе какое? - не глядя на парня, спросил старик. К незнакомому коню не знаешь с какой стороны подойти: сзади - лягнет, спереди - укусит.
- Невеселый, веселый, - вам-то какая забота? - нехотя ответил парень.
- Ты, вижу, не лишен достоинства джигита… - продолжал Кичи-Калайчи без обиды. - Сильный характер любит наедине изживать свои тревоги. Значит, серьезное что-то, если не хочешь ни видеть, ни слышать никого…
- Вы, случайно, не врач-психиатр?
- Садовник я. А вообще-то - пенсионер.
- Понятно… Сезон кончился, времени свободного много…
- Отчасти да, отчасти - нет, - вздохнул Кичи-Калайчи. - Одиночество украшает бога, но губит человека…
- И вы считаете необходимым лезть в душу к незнакомым?
- А почему ты говоришь со мной, словно куски живого мяса от себя отрываешь? Тебя этому в школе или в армии учили?! - посерьезнел старик.
Парень, видимо, досадуя, что не дали ему наедине перемолоть зерна печали, встал, по-солдатски поднес руку к виску:
- Счастливо оставаться, товарищ генерал!
- Сядь! Садись, говорю! - Кичи-Калайчи ухватил за полу пиджака и потянул его владельца на скамью.
- Годами я перед тобой не то что генерал, а, можно сказать, фельдмаршал. У тебя порывистый характер, но учти: скорая вода до моря не доходит, высыхает…
- Теперь, старик, многие воды до моря не доходят, на орошение пустили…
- Со смыслом судишь; а когда мудро говоришь, на твоем лице вижу аршинные усы.
- Странный вы человек. Зачем я вам понадобился?
- А может, я тебе понадоблюсь? Не Хасаном ли тебя звать?
- Да… Откуда вам известно? - недоуменно смотрит парень.
- Ты - сын покойного Абдуллы.
- Но я вас не знаю.
- Молод еще всех знать. У твоего отца были такие же усы. Такой же был молчун нелюдимый…
- Именно это и просил отец передать мне?
- Он ни у кого ничего не просил.
- И правильно делал! Вот и я, сын Абдуллы, следую примеру своего отца.
- Преемственный какой… ну, тогда прощай! - равнодушно, вроде бы устав от разговора, кивнул головой Кичи-Калайчи.