7
Сегодня Ашура удивила аул. Она собрала домашний скарб в узлы, шофер колхозной машины и молодой учитель-сосед вынесли из сакли сундук. А раз выносят сундук, то всем ясно, что жильцы решили навсегда покинуть дом. И в это самое время подоспели старик Хасай со своей неразлучной Маной. Люлька получилась у Хасая на славу, и старик на радостях сам притащил ее.
- Получай, Ашура, подарок для внука!
- Ой, как же это вы, зачем… Я собиралась заехать по пути к вам, родные мои… - Ашура всплеснула руками, рассматривая колыбель: - Ой, спасибо, ой, какая красивая…
- Старик мой постарался… Пусть в ней растет богатырем твой внук, Ашура. - Мана запнулась, увидев груженую машину. - Что ты, насовсем, что ли?
- Да, родные мои. Сакля пришла в ветхость, да и сын все просит, чтоб я перебралась к ним в город…
- А не жаль саклю? - оглядывается Хасай.
- Ничего не жаль, родные, ничего. Ведь, считай, муж мой Алибек вернулся…
- Как - вернулся?!
- Очень просто. Внуку-то дали имя Алибек. Уважил меня сын, это я его попросила назвать новорожденного Алибеком. А он знаете что сказал? Хорошо, говорит, согласен, но если ты насовсем переберешься, к нам. Вот я и решила пожить со своим Алибеком в городе.
Медленно, будто нехотя, отъехала машина, увозя Ашуру со старым сундуком и новой люлькой.
Долго стояли люди у ворот покинутой сакли, добрым словом вспоминая свою соседку. Потом разошлись.
Присел перед дорогой старик Хасай на стертый порог, задымил. И Мана села возле.
Тут увидела она: подходит незнакомая женщина, ведя в поводу лошадь.
- Добрый день, люди хорошие, - сказала Сибхат Карчига.
- Да, день сегодня добрый, женщина.
- В этой сакле живет Ашура?
- Жила, жила наша Ашура здесь.
- А что же с ней стало?
- Уехала, вот только что.
- Вы не скажете, куда?
- В город.
- А когда вернется, не знаете?
- Она уехала насовсем, - говорит Хасай. - А что, дело какое у тебя к Ашуре?
- Письмо у меня для нее.
- Дайте его нам. Может быть, кто из детей ее приедет - мы передадим, если не срочное.
- Письмо-то срочное… с фронта.
- Какой сейчас фронт? - недоумевает старик.
Сибхат объяснила, что это за письмо.
- От кого же оно? - заволновался Хасай.
- От Алибека. Муж ее, наверно? Или брат?
- Это муж ее, муж, он погиб на войне. - Мана порывисто встала, спеша взять письмо из рук Сибхат Карчиги.
- Прошу вас, передайте ей. Доброго вам здоровья.
- Спасибо, удачи вам. Не беспокойтесь, передадим!..
Сибхат Карчига поклонилась им, легко взобралась на лошадь и уехала. Старик Хасай, дымя сигаретой, рассматривал пожелтевший солдатский треугольник со штемпелем военных лет.
- Погибли солдаты на войне, а вести от них все еще идут и идут! - сказал он многозначительно. - Будто с того света возвращаются и стучатся к людям.
- А ты прочти, старик, - попросила Мана.
- Чужое ведь письмо.
- Ашура нам не чужая, читай.
И Хасаю интересно было заглянуть в это письмо. Бережно раскрыл он треугольник, расправил на колене и стал читать вслух:
― "Здравствуй, соседка Ашура!
Я на днях получил от отца письмо. Отец мой писал, что ты живешь у нас, что ты вошла в нашу саклю как моя невеста. Я могу понять отца, зачем и для чего он это сделал. Но я очень хочу, чтоб и вы с отцом поняли меня. Соседка, милая моя Ашура, прости меня, если я нанесу тебе обиду, но я хочу сказать правду. У меня есть девушка, она живет в городе… Отец мой поступил опрометчиво. Он не имел права поступать так, не спросив меня.
Ты добрая, ты хорошая, ты очень красивая, Ашура, ты будешь счастливой, обязательно будешь, потому что я этого хочу. Пожалуйста, не обижайся на меня, постарайся понять. Считай меня братом, а я буду гордиться такой сестрой, как ты, и никогда в обиду тебя не дам! Это я говорю тебе к тому, чтобы ты свою прекрасную жизнь, а я верю, что она будет прекрасной, не связывала со мной. Я хочу, чтобы ты была вольна решать свою судьбу…
Будь счастлива! Я желаю тебе много радостей в жизни, ты их достойна.
Прости меня, сестричка Ашура. И отца моего прости. Я ему написал такое же письмо, и он поймет меня.
С самыми добрыми пожеланиями, верный тебе брат
Алибек".
…Ни Сибхат Карчиге, ни автору неизвестно, передали ли это письмо старики адресату.
Глава вторая
Сурхаев Али-Булат. Был смертельно ранен при отражении танковой атаки противника северо-западнее Сталинграда и умер в госпитале.
1
Как привольно в горах в ясный день, когда бирюзовое небо - словно опрокинутая над вершинами лазурная чаша, и как сразу становится грустно, когда опускаются тучи, а из ущелья поднимаются туманы. От этих туманов все вокруг серое и сырое.
- Наши предки, - говорят сирбукинцы, - выторговали у дьявола эти туманы за одного красного быка.
И о красном быке рассказывают сирбукинцы легенды, греясь летом у железной печи в конторе сельсовета. Ведь туман в старые времена был спасителем горцев от нашествий иноземцев. А толк в железной печи вряд ли кто знает больше, чем сирбукинец.
Вот сегодня на солнцепеке, время такое, как горцы говорят, дыня поспела - жара спала, у здания сельсовета сидят почтенные сирбукинцы и радуются погожему дню, и как раз все мастера железных печей. Да, да, все они работают в давно организованной в ауле артели, где изготавливается этот все еще немаловажный для горцев инвентарь. Еще не исчезла нужда в железных печах, да если и нет нужды, кто не купит это произведение искусства! В своем деле сирбукинцы достигли такого совершенства, что их печи недавно были выставлены на продажу в магазине сувениров "Антика".
Не случайно сирбукинскую артель называют художественным комбинатом в системе Министерства местной промышленности.
Впрочем, теперь часто можно встретить в аулах людей, которые разыскивают старые вещи и просят их продать, собирают даже старые керосиновые лампы. "А не ищут ли они Аладдинову волшебную лампу?" - усмехаясь, говорил как-то на гудекане Таимхала Нур-Махамад.
Вот и сегодня он сидит среди почтенных стариков на гудекане, опершись руками на сучковатую абрикосовую палку.
Нур-Махамад, говорят, из самоотверженного рода. То ли отец его, то ли дед отправился к царскому наместнику с жалобой на беков и ханов, которые грабят народ. А когда ему сказали: "Как же ты будешь разговаривать с наместником, ты же не знаешь русского языка?" - он вынул из хурджина ощипанного живого петуха и показал: вот так.
Нур-Махамад выглядит куда моложе своих ровесников, и не верьте тем, кто говорит, что очки старят человека. Одет он опрятнее, чем другие, и у него русская жена. А лучшего мастера по изготовлению железных печей еще не рождал аул. Его печи легко отличить - с двумя духовками, с узорчатыми ручками, с ножками, как звериные лапки, каждая заклепка - деталь узора-цветка. Особые заказы и поныне поручаются ему, и самые лучшие подмастерья - у него.
- О чем ты задумался, Таимхала Нур-Махамад? - спрашивает его сосед на гудекане.
- Понимаешь, Исмаил, я чую, что сейчас кто-то обо мне думает. Да, да, я ощущаю это. Тысяча чертей! Но странно, кто может обо мне сейчас думать?.. Жена? Да я только что с ней расстался. Кому же я понадобился? Даже в ушах звенит… Вроде бы никому я не обязан, и долгов у меня нет, - приговаривает Нур-Махамад, вытирая платочком старые, поцарапанные, мутные очки, будто собирается сквозь них увидеть того, кто о нем думает. - Вот надо съездить в город за очками. Кого только не просил, никто не удосужится привезти… Неужели это так трудно, а? Как ты думаешь, Исмаил, разве это трудно?
- Не трудно, брат мой, просто людям некогда. Все заняты…
- Чем, позволь узнать?
- Своими делами.
- Но я же их просил, и они не отказывались, обещали, говорили: "Обязательно". Зачем это?.. Мудро ведь в народе сказано: "Кто сказал и сделал - мужчина, кто не сказал и сделал - дважды мужчина, а кто сказал и не сделал - трижды осел".
- У тебя плюс или минус, дорогой Нур-Махамад? - спрашивает Исмаил,
- У меня плюс.
- А что лучше - плюс или минус?
- Лучше хорошее зрение, Исмаил. Тысяча чертей!
Таимхала Нур-Махамад сложной судьбы человек. О себе он говорит: "Если медленно иду, беда меня нагоняет, если поспешу, сам беду нагоняю. Вот так и живу". В тридцатые годы он был выдвиженцем, занимал разные ответственные посты, и долг свой исполнял с рвением. Правда, не был лишен тщеславия.
Возможно, он поднялся бы выше, если б не случай, который перевернул в его судьбе все. А случилось это перед самом войной, в период, как писали в газетах, ликвидации нарушений устава сельхозартели в горных районах. Тогда Нур-Махамад заведовал приемным пунктом, куда горцы сдавали скот по госпоставкам. Внезапно к нему нагрянула ревизия - и обнаружилась недостача: не хватало двух коров весом двести семьдесят три килограмма и одиннадцати овец весом триста пять с половиной килограммов.
Нур-Махамад был ошеломлен и не мог объяснить, как это у него случилось. Ведь он сам считал все поголовье, при нем ставили метки на животных; правда, последнее стадо он не пересчитал, но это стадо пригнал с гор его верный друг…
Нур-Махамада судили. Жена ушла от него, вернее - братья забрали ее: мол, не хотим быть в родстве с вором.
За усердную работу в заключении Нур-Махамада освободили досрочно и призвали в армию. Война все еще продолжалась. Нур-Махамад воевал честно, не раз глядел смерти в глаза, а страха не было; скольких друзей потерял, а с ним ничего, хоть бы царапнула шальная пуля. О нем говорили, что он завороженный…
После войны скитался Нур-Махамад по разным городам - везде нужны были каменщики, печники, всюду были руины. В Харькове он нашел себе жену - Клаву. Муж у Клавы погиб на войне, детьми она обзавестись не успела. Клава была очень добрая и приветливая.
И все-таки Нур-Махамада тянули родные места. Он боялся, что Клава не согласится с ним ехать, но она сказала: "Куда ты - туда и я, муж мой. Где тебе хорошо - и мне будет хорошо".
Обрадовался Нур-Махамад. Вернувшись в аул, обошел всех, прося прощения:
- Простите меня, люди. Конь о четырех ногах, и то спотыкается.
И как хотелось ему в свое оправдание сказать: "Я был щедр и очень доверчив, почтенные. Много было у меня друзей, может, не во всех разобрался. Кто-то и подвел меня. Я хочу, чтобы вы мне поверили - я не вор…" Но этого Нур-Махамад не говорил, потому что не было у него доказательств, а слово без доказательств в лучшем случае просто повисает в воздухе, а в худшем - усугубляет вину. Ой, как хотел он вернуть свое честное имя…
Сделал несколько попыток обратиться в суд, но в районном центре не сохранился архив. А три года назад, когда председателем райисполкома стал Сурхай, сын его самого близкого друга, Али-Булата, погибшего на войне, попытал последний раз счастья. Он просил, чтоб ему доверили работу учителя по труду в школе. Может, Сурхай и не стал бы возражать, если бы хоть один работник районо поддержал просьбу Нур-Махамада, но не нашелся такой - не решились. "Как же доверить человеку, уличенному в столь позорном деле, воспитание детей?.."
Тяжело было на душе Нур-Махамада. На вопросы: "Ну как?" - отвечал неопределенно: "Отложили разговор до осени".
На людях Нур-Махамад не показывает своей обиды, и все о нем думают как о человеке веселом и жизнерадостном, - мол, никогда не унывает наш Нур-Махамад. И сельчане о нем не забывают, тем более что Клава - учительница русского языка в школе; на доброе угощение обязательно его с женой позовут.
Да и в сакле у Нур-Махамада пусто не бывает, приветливо людей принимает Клавдия Михайловна, перенявшая обычаи горцев. Кроме доброты и щедрости хозяев, в этой сакле самая богатая и самая интересная библиотека.
Книги привезла с собой Клава, Нур-Махамад дополнил ее библиотеку старинными рукописными книгами, собранными со всех окрестных аулов. Некоторые из них оказались ценными историческими памятниками, даже не сами тексты, а надписи на полях, потому что горцы на полях записывали, кто когда родился, когда были холера и землетрясение, когда и куда кто уезжал. Сведений множество, по ним можно составить историю отдельных семей и целого аула…
…- Как ты думаешь, Нур-Махамад, - обращается к нему, передвигаясь на солнце, Исмаил, - люди в наше время умнеют или глупеют?
- И то и другое случается, дорогой Исмаил, - отвечает вместо Нур-Махамада другой почтенный сирбукиноц, по имени Азайла-Гал. - Но кем бы ни был человек, он не должен забывать наших обычаев…
И вдруг Азайла-Гал замолкает. На склоне гор, где множество крутых поворотов, то появляется, то исчезает белая машина.
- Смотрите, - показывает Азайла-Гал, - к нам хаким едет.
- Где?
- Да вон на дороге, сейчас из-за поворота вынырнет белая машина.
- Да, да, вот она… Надо бы сельсовету сообщить или директору школы, - засуетился Исмаил.
- Это почему же?
- Как - почему? К кому на такой машине гость приезжает? Или к сельсовету, или к директору школы.
- Или к председателю колхоза… - дополняет Нур-Махамад.
- Это машина нашего председателя райисполкома, - опознает Азайла-Гал, - Сурхая это машина. Однажды он подобрал меня на дороге и довез до райцентра.
- Смотрите, - улыбаясь, подмигнул Исмаил, - над крышей дома председателя колхоза валит дым. Знает, что едет кунак!..
2
Сегодня утром шофер Курбан не узнавал Сурхая - что-то с ним произошло, наверно, за эту ночь. То ли радость большая посетила, то ли печаль, и хочет он ее скрыть от людей.
Вообще-то шоферу Сурхай казался неплохим человеком, и работать с ним было легко, не то что с бывшим председателем райисполкома, который совсем перестал замечать людей. Правда, Курбан сомневался, не слишком ли молод Сурхай для председателя райисполкома. Однако, с другой стороны, пожилому здесь трудно - не каждый может выносить бессонные ночи и постоянные дороги в зной и холод. Бывает, день с семьей спокойно провести не дадут - все дела, заботы…
А позавчера, например, они вернулись из Ногайских степей, ездили проверять, как готовятся на зимних пастбищах к приему колхозных отар. Первый секретарь обкома проводил там совещание животноводов, и Сурхаю досталось за то, что чабанам не созданы надлежащие условия. Надо же было так случиться, что машина первого секретаря застряла именно у самого плохого зимовья-кутана. И, возвращаясь, Сурхай все бранил председателя того колхоза - толстяка Манафа.
- Ну что, сегодня едем к Манафу? - понимающе спросил Курбан, когда Сурхай сел в машину с ним рядом.
- Нет, знаешь что, уважаемый Курбан… мы сейчас поедем в аул Сирбук, - сказал Сурхай невесело и задумчиво. - Да, да, в Сирбук.
- К председателю колхоза?
- Нет.
- В артель, печи чабанам нужны?
- Нет.
- В школе что-нибудь?
- Нет.
- В сельсовет?
- Тоже нет.
Курбан замолчал.
И только когда въехали в аул, Сурхай попросил его узнать, где сакля человека по имени Таимхала Нур-Махамад. Курбан остановил машину и обратился к девушке, что шла мимо с блестящим кувшином на плече.
Девушка, глядя на них с любопытством, объяснила:
- В такую погоду вы его дома не застанете.
- А где же мы его можем увидеть в такую погоду?
- На гудекане у сельсовета.
И вот таким-то образом белая "Волга" оказалась на сельской площади, у здания сельсовета, где на гудекане сидели всё те же почтенные сирбукинцы. Но, кроме них, здесь были уже и председатель сельсовета, и председатель колхоза.
Люди поднялись навстречу гостю. Сурхай с почтением поздоровался с каждым, пожимая руку обеими руками, как положено. Спросил о житье-бытье, и тут посыпались просьбы и жалобы - ведь редко удается поговорить с самим председателем райисполкома!..
Один сказал о разрушенном ливнями мосте, который вот уже полгода не могут восстановить. Другой говорил, что в школе не хватает мест. Детей много, надо строить новую школу, хотя бы выделить щитосборную.
- Да что вы все разом, товарищи, - вмешался Ника-Рабадан, председатель сельсовета. - Человек с дороги - не лезьте вы с этими вопросами.
- Он спросил - мы и говорим, - ответили люди. - Мы не о личном говорим! Вдоль пахал - просто след, добавь поперек - будет пашня.
- Почтенные, я во всем разберусь, даю вам слово, - обещал Сурхай. - Невозможно везде поспеть. Думаю, ваш депутат зайдет ко мне со всеми этими вопросами…
- Идемте, товарищ Сурхаев, - тянет его за руказ Ника-Рабадан.
Председатель сельсовета - мужчина видный, с пышными усами, отец двенадцати детей, всегда приветливый и смешливый. О нем, кстати, рассказывают, в ауле веселые притчи. Говорят, заметил Ника-Рабадан, что жена очищает его карманы от денег. Первый раз промолчал, второй, а на третий попросил жену принести острый нож. Жена принесла нож, и он при ней стал выворачивать карманы и срезагь их острым ножом.
- Что ты делаешь, муж мой? - удивилась жена.
А он, говорят, отвечает ей:
- А зачем мне карманы, в которых ничего не держится?..
Так вот, тянет за рукав председателя исполкома Ника-Рабадан:
- Идемте, Сурхай!
А Сурхай ему:
- Спасибо, Ника-Рабадан, прости, я не к тебе.
И, удивив всех, подходит к Нур-Махамаду:
- Я приехал к вам, почтенный Нур-Махамад.
Тот даже подумал сначала, что ослышался. По привычке снял очки, протер их, снова надел, всмотрелся в председателя райисполкома, прищурив глаза и наклонив голову к левому плечу.
- Ко мне? - удивленно переспросил Нур-Махамад. - Это зачем же?
Кто-то заметил:
- Ну что ты, Нур-Махамад! Не будь диким огурцом, к тебе прикоснуться нельзя - выстреливаешь!
- Да нет, это я так, - быстро поправился Нур-Махамад. - Пожалуйста, для гостя у меня всегда открыты двери! - Он подозвал мальчика, дал ему денег и на ухо сказал, чтобы тот мигом сбегал в магазин и взял у завмага Патимат что надо. Другого мальчика послал в школу за женой: пусть немедля идет домой,
Сурхай пригласил его сесть в машину. И хотя Нур-Махамад стал возражать - мол, сакля его близко, можно и пешком пройти, - председатель райисполкома настоял на своем.
Люди смотрели вслед машине и молчали - не могли объяснить себе случившегося. Потом заговорили все разом. Некоторые сразу предположили, что дело тут касается прошлого: ведь отец председателя райисполкома был лучшим другом Нур-Махамада. Правильно Сурхай делает, что не забывает друзей отца. Подумаешь, что-то там было до войны у Нур-Махамада, безгрешных нет. Давно пора вернуть ему доброе имя, он это своим трудом заслужил.