3
Нур-Махамад тоже терялся в догадках, хотя в машине Сурхай не раз повторял:
- Я приехал проведать тебя, дорогой Нур-Махамад! Посмотреть, как ты живешь.
Но всем известно, что так просто председатель райисполкома не заходит к каждому…
Сакля у Нур-Махамада была старая. У всех в ауле сакли перестроены, у некоторых - новые, но у Нур-Махамада не было средств да и желания возиться со строительством. Зато внутри сакли - чистота и уют, и хозяин мог не стесняться любого гостя. Нур-Махамад повел Сурхая и Курбана в гостиную комнату, где все располагало к доброй беседе. Он разложил на тахте подушки, усадил гостей, а сам принялся разжигать огонь в камине.
- Вот так я и живу со своей Клавой Михайловной, в ней вся моя жизнь, дорогие гости. Не будь ее, я бы давно захирел, как пень старого дерева.
Хозяин засуетился, раскладывая перед гостями угощение. Мальчик принес из магазина бутылку зубровки, которую здесь называют "один бык, два рога", а для себя Нур-Махамад поставил графин с красным сухим вином.
- Простите, я крепкого никогда не пил, даже на войне. Люблю красное вино… Прошу вас, угощайтесь, жена придет - хинкал добрый приготовит. Зарезал бы барана, по у меня нет такой возможности, так что не обессудьте.
- Это все лишнее… Ты скажи мне, Нур-Махамад, - проговорил Сурхай, принимая из рук хозяина рюмочку зубровки, - знал ты моего отца?
- Отца твоего? - повторил Нур-Махамад и пристально посмотрел на гостя. - Али-Булат был моим другом!..
- А он пил?
Налил Нур-Махамад из графина вино в фужер, поставил перед собой, протер платком очки, потом глаза.
- Да будет долгой о нем память - нет, и капли в рот не брал… Кушайте, дорогие гости.
Хлеб был черствый, брынза соленая, долго приходилось жевать, чтобы проглотить, и Сурхай попросил воды. Нур-Махамад принес кувшин с айраном - лучший напиток!..
Наступила вдруг тяжкая тишина. Неловко было хозяину, не знал он, как быть. "Чего хочет этот человек, зачем он здесь?!" - спрашивал Нур-Махамад мысленно. И не выдержал, нарушил эту затянувшуюся паузу:
- Вот что, сынок, не томи мою душу. Скажи, зачем приехал ко мне, что случилось?
- Ничего не случилось. А что могло случиться?..
- Не верю. Ты что-то недоговариваешь. Скажи мне откровенно, дорогой председатель, ты вчера вечером вспоминал обо мне?!
- Да. - Брови председателя райисполкома взметнулись вверх, он был удивлен и растерян.
- Я со вчерашнего вечера чувствовал - кто-то обо мне думает! Сегодня даже на гудекане про это сказал… И по какому же случаю, председатель, вспомнил ты обо мне?
- Так ты хорошо знал моего отца? - уклонился от ответа Сурхай.
- Что значит - хорошо? Мы с юношеских лет делили с ним радости и печали, клятвой сроднились…
- Почтенный Нур-Махамад, ты мне скажи - честный человек был мой отец?
- Если бы мне сказали, выбери себе на земле трех друзей - в их числе оказался бы Али-Булат, сынок. Если бы сказали: выбери двух - и в их числе был бы твой отец. А если бы сказали: можешь иметь только одного - я выбрал бы Али-Булата… А что тебя тревожит, сынок? Или кто-нибудь хочет оклеветать его имя?!
- Нет, не то…
- Ты, сынок, можешь на меня положиться. Кому надо это сказать или написать - скажи, перед кем мне отстоять честь и достоинство Али-Булата, я готов. Тысяча чертей!
Вдруг все обиды и горечь всплыли в нем.
- Ты не думай, - крикнул Нур-Махамад, - если я когда-то сидел в тюрьме, если на мне черное пятно, то, значит, потерял совесть… Нет! Моя совесть чиста, да, да, чиста моя совесть!.. - Нур-Махамад взял себя в руки. - Я не менял на перекрестках своих убеждений, - сказал он тихо, - и не меняю своего мнения о человеке, который был моим другом, который жизнь отдал на войне…
- Простите меня, Нур-Махамад. - Председатель райисполкома решил, что разговор надо кончать. - За твое здоровье, отец, прости, что потревожил тебя.
- А ты скажи мне, председатель, зачем я понадобился?
- Я же говорю: решил проведать друга отца.
- Ах, друга отца? Странно, почему же теперь, а не пятнадцать, не двадцать лет назад?
- Считают, зрелость к человеку приходит после сорока. - Сурхай улыбнулся неловко.
- Да, жизнь делает людей мудрее. Но вот ты уедешь, а сельчане будут спрашивать: зачем, мол, к тебе вдруг пожаловал председатель райисполкома, что ему от тебя нужно было? А я им отвечу: так, мол, просто проведать, поговорить. И они, думаешь, поверят? Нет, не поверят, так же, как и я не верю.
- А ты скажи, что я приехал заказать хорошую железную печь. В районе все знают, что ты самый лучший мастер…
- Тебе нужна печь? - усмехнулся Нур-Махамад. - Как мельнику - седые усы. Но печь я сделаю, сынок. Сейчас материал поступил хороший, даже медные пластинки получили, для украшений. Будет тебе печь. Через месяц привезу.
- Зачем же, я сам приеду! Спасибо, Нур-Махамад. - Председатель райисполкома поднялся. - Если будешь в райцентре и не зайдешь ко мне домой - очень обижусь. Да, я скоро еду в город. Тебе ничего не нужно?
- В город? Это хорошо, сынок, есть у меня одна просьба. Пожалуйста, привези мне очки. - Нур-Махамад вытащил из бумажника желтый, продолговатый листочек. - По этому рецепту, плюс два семьдесят пять… Вот и деньги - семь рублей, чтоб оправа была хорошая.
- Ладно, уважаемый Нур-Махамад. Ну, спасибо за хлеб-соль…
- Да что там! Подождали бы, вот-вот жена должна вернуться.
- Мы еще попробуем ее угощение. До свиданья, Нур-Махамад!
- Доброго вам пути. Тысяча чертей! А все-таки мне приятно, что ты приехал, сынок, хотя я и не знаю зачем.
Из аула они сразу поехали в город, чему немало удивился Курбан. Сурхай сказал, что ему надо быть в Совете Министров, посоветоваться по очень важному для него лично вопросу…
4
Один за другим входили в кабинет председателя райисполкома депутаты райсовета. Возбужденно переговаривались между собой, делились новостями.
Самой радостной вестью было присвоение передовому чабану их района звания Героя Социалистического Труда. У всех в руках была свежая газета с портретом улыбающегося горца в папахе и в галстуке. Галстук, видно, ему одолжил фоторепортер.
Депутаты и работники райисполкома поздравляли друг друга с таким успехом. Но герой отсутствовал - значит, не по этому поводу их собрали?..
В десять часов пробили стенные часы. Сурхай, поднявшись с места, достал из внутреннего кармана пиджака письмо-треугольник, солдатское пожелтевшее письмо.
- Товарищи, прошу простить меня, - сказал он. - Я позвал вас, чтобы посоветоваться с вами, как с друзьями… Дело в том, уважаемые, что я на днях получил письмо от своего отца…
Он оглядел присутствующих долгим взглядом. Все были удивлены - все знали, что отец Сурхая, Али-Булат, геройски погиб на фронте тридцать с лишним лет назад. Какое может быть письмо?!
Председатель райисполкома поспешил рассеять их недоумение:
- Вы только не подумайте, что мой отец объявился, воскрес из мертвых - нет, он погиб. Письмо написано раньше и пролежало в земле Буртау-Шурми все эти годы. Я должен был его получить, когда мне было четырнадцать лет, а получил сейчас, когда мне сорок четыре. Чтобы понять, почему я собрал вас, надо прочитать это письмо. Пожалуйста, Марьям…
Сурхай протянул солдатский треугольник женщине средних лет, секретарю райисполкома. Марьям взяла его, развернула две тетрадные страницы. В напряженной тишине будто из далекой дали зазвучали слова:
- "Здравствуйте, мои дорогие! Прими от меня самые добрые пожелания, мать моих детей, милая Шуайнат. Не доставляют ли тебе печали и тревоги дети, не беспокоит ли тебя твоя болезнь? Я знаю, трудно тебе, родная. Сейчас всем трудно. Но ты береги себя, обо мне не тревожьтесь. Я жив и здоров.
Привет тебе, мой старший сын Сурхай, надежда моя и гордость. Тебе вчера исполнилось четырнадцать лет, ты у меня уже мужчина. Столько лет было и мне, когда умер мой отец, твой дедушка, от пули англичан в Темиргое, и у меня было две сестры и младший брат, а у тебя сейчас два младших брата и сестра. Ты, сын мой, за старшего сейчас дома в семье, будь достойным этого, помоги матери в ее тяжелой и трудной жизни. В день твоего рождения я дарю тебе свою папаху, сын мой, носи ее с честью, совесть твоя да будет чистая, как роса.
Сын мой, нет ничего тяжелее для человека, чем испытывать угрызения совести, как это происходит сейчас со мной здесь, в этом сыром окопе.
Мне стыдно перед тобой, стыдно признаться, и вряд ли бы я признался, не будь этой бумаги. Но я это делаю сейчас, глядя смерти в глаза, я это делаю, чтобы предостеречь тебя от подобного позора. В одном случае в жизни я проявил малодушие, и это обернулось подлостью с моей стороны по отношению к честному, верному человеку. Я воспользовался его доверием и бессовестно обманул его.
Этот человек - Таимхала Нур-Махамад, человек, с которым я с детства делил нужду и черствый ломоть чурека… Мне было поручено перегнать скот по госпоставкам до приемного пункта, где работал Нур-Махамад. По пути, когда я остановился в Азизла-Иниц, мой спутник сбежал, угнав с собой двух коров и двенадцать овец.
Я был беден, откуда мне взять такое добро? Я перепугался. И я очень боялся, что Нур-Махамад не примет скот с такой потерей, но он оказался в добром настроении и, не посчитав, велел направить скот прямо в загон.
Я срочно вернулся в аул в надежде продать саклю и собрать деньги, чтоб купить скот и вернуть, но мать нашел больную, а за саклю не давали и половины нужных денег. Думал, как-нибудь обойдется, у Нур-Махамада такой авторитет…
Тысяча смертей на мою голову, что я оказался таким слабым и ничтожным - какой позор! Возможно, сын мой, следствие еще не окончилось, ты отнеси это письмо к следователю. Пусть снимут вину с невиновного. А как только закончится война, я сам предстану перед судом.
Прости, мой сын, прости ты своего отца. Если ты простишь, то никакие наказания мне не страшны. Да не коснется тебя позор мой. Прошу тебя, береги честь и совесть в чистоте даже при самых страшных бедах.
Сын мой, береги мать, береги братьев и сестричку. Прощайте, любимые мои.
Ваш отец Али-Булат".
Марьям закончила читать и сложила письмо. Все сидели, опустив головы. Один мял в руке кожаную кепку, другой чесал затылок.
Они думали: "Зачем об этом сейчас, какой смысл?.. А может быть, есть смысл, может быть, не надо забывать ничего в жизни, чтобы она была чище…"
Глава третья
Хартум Азнаур. Погиб на берегу Таганрогского залива, в районе Морского Чулека, после того как сбил из противотанкового ружья "Хейнкель-III".
1
Трудную ношу взвалила на свои плечи Сибхат Карчига. Разве легко найти спустя тридцать с лишним лет человека, которому писал свое письмо солдат с фронта? Сколько перемен произошло в горах за эти годы!..
И еще думала иногда Сибхат: "А доставляю ли я радость людям? Хотят ли получить эти письма те, кому они адресованы? Ведь жизнь так изменилась… Нет, нет, они нужны, эти весточки, людям! Разве я не радовалась бы, если бы получила такую весточку от моих сыновей, от моих близнецов, хотя бы от одного из них? Счастьем бы для себя сочла!" Ведь куда только не писала, к кому только не обращалась Сибхат Карчига, все тщетно: она не знает, где погибли ее сыновья, в какой земле лежат. И муж Сибхат Карчиги погиб на войне. Многие знали ее мужа Османа, сильный был человек, один мог свалить быка, зарезать его и освежевать. Когда Кара Караев, герой гражданской войны, в сентябре сорок второго года бросил клич по горным аулам, собирая добровольцев для отдельного Дагестанского кавалерийского эскадрона, Осман одним из первых оседлал коня, снял со стены шашку и поехал в Буйнакск, где собирались добровольцы…
Разнося старые письма по разным аулам, Сибхат расспрашивала фронтовиков, не видели ли они, не встречали ли на войне ее сыновей, братьев-близнецов Гасана и Гусейна?.. Но никто их не встречал.
Однажды, направляясь в далекий аул Карацани, к очередному адресату, Сибхат Карчига остановилась на хуторе Кара-Махи, у пожилой супружеской четы. В очаге трещали дрова, хозяйка готовила чай, хозяин, Хасбулат, был занят своим делом: перебирал за письменным столом у окна какие-то бумаги. Большой стол - от стены до степы - был завален книгами и рукописями. Рабият - так звали хозяйку - объяснила: он составлял новый учебник родного языка для третьего класса. Как старому заслуженному учителю, ему доверили эту честь.
- Чай с медом - это очень вкусно, - улыбнулась хозяйке Сибхат.
- Пейте, пейте, в этом году мед хороший. Лето дождливое, цветов много… У меня тоже был сын, добрая женщина, ушел на войну и не вернулся. Ему и восемнадцати не было. Свидетельство о рождении переправил… Хасбулат, - зовет мужа старуха, - ну что ты, не слышишь, что ли, чай остывает!..
- Сейчас, сейчас. - Старик откладывает работу, моет руки, вытирает их полотенцем и садится на ковер. - И о чем же это у вас разговор?
- О сыновьях, добрый хозяин, о тех, кто не вернулся с войны… - говорит Сибхат, отхлебывая чай из пиалы.
- У тебя, говоришь, добрая гостья, сыновья были близнецы? - спрашивает Хасбулат.
- Да, Гасан и Гусейн.
- Гасан и Гусейн… - о чем-то задумавшись, повторяет Хасбулат.
- Я сама их путала, и они рады были дразнить меня, да и в школе учителям от них доставалось. Даже родинки на шее у них были одинаковые. В один день они родились, в один день я проводила их. Во всех армиях мира, говорили тогда, близнецов не разлучают, и их зачислили в одну часть. Все-таки вместе…
- Да, вместе, вместе… Я слушал твой рассказ, женщина, н невольно вспомнил… Прости, какую фамилию они носили?
- Моя фамилия Карчига, - насторожилась Сибхат. Неужели этот человек знает что-то? - Но они носили отцовскую - Акбаровы.
- Акбаровы… Акбаровы… - почесывая лоб, нахмурил брови старик. - Вот-вот, кажется, она…
- Вы были на войне?
- Нет, гостья, на войне я не был. Дай бог памяти, но я что-то такое читал то ли в газете, то ли в книге… Верно, верно, в газете, и запомнилась фамилия, она ведь редкая у нас.
- Да стану я жертвой за вас, добрый человек! - Сибхат пододвинула свою подушку ближе к хозяину. - Пожалуйста, вспомните, я так жду вестей!.. Что это за газета была?
- Вот этого я и не помню. Вроде какой-то экскаваторщик прокладывал магистраль где-то на Севере и обнаружил братскую могилу. Среди сохранившихся предметов нашли ложки и капсулы с полуистлевшими записками. Криминалисты после тщательного анализа смогли установить фамилии некоторых из погибших. И почему-то нашли две капсулы на одного и того же бойца - Г. Акбарова. По-моему, так. И вот я тогда подумал, почему тот, который писал об этом, и даже те криминалисты не сообразили, что это могли быть два брата-близнеца - Гасан и Гусейн! Я в сельсовете высказал такую догадку, и мне объяснили, что, мол, откуда в том северном краю знают, что у нас братьев-близнецов по обычаю называют Гасаном и Гусейном. И вот, добрая женщина, слушая твой рассказ, я и вспомнил об этом случае…
- Это они, да, да, добрые люди, это мои дети, мои сыновья, это моя кровь!.. - горько заплакала Сибхат, вытирая краем платка глаза.
- Вот беда так беда, не помню, в какой газете это было. Очень хочется тебе помочь, женщина.
- И на том спасибо, большое спасибо! Не так уж много ведь получают здесь разных газет…
- Но в сельсовет мог привезти эту газету какой-нибудь гость. В тот день были какие-то гости… Прости, я высказываю эти сомнения, чтоб разочарование твое от неудачи не было очень тяжелым…
- Спасибо вам за чай, за слово доброе. Я пойду.
- Что ты, добрая женщина, в такую-то погоду, глядя на ночь, - попыталась удержать ее Рабият. - Утром память глубже, оставайся.
- Простите, не могу, разве же я… разве же… Я пойду, я поищу газеты, я найду, чего бы мне это ни стоило!
- Да будет удача тебе, женщина, - от души сказал старик, пожимая гостье руку.
А Рабият вручила ей зонтик:
- Если будешь в наших краях - занесешь. Не занесешь - тоже не беда… не беспокойся!
Сибхат Карчигу не страшила ни наступавшая ночь, ни холодный моросящий дождь. Она возвращалась в райцентр.
Уже далеко за полночь Сибхат Карчига постучала к женщине, заведующей районным парткабинетом. Сибхат знала, что в парткабинете можно найти подшивки всех газет.
Заведующая была недовольна, что ее побеспокоили в такой поздний час:
- Как будто до утра нельзя потерпеть!
Сибхат закричала:
- Милая, тридцать лет я жду! Тридцать лет я храню надежду услышать хоть слово о моих детях!..
Сибхат просила заведующую пойти с ней или доверить ключ от кабинета, предъявила свой партбилет:
- Вот, пожалуйста, поверьте мне!
…Ох, сколько их было, этих подшивок, и на столах, и на полках. И надо их все постранично перелистать, пересмотреть. Но Сибхат готова была рыться в них хоть целый век.
Долго не могли заснуть после ухода гостьи старики на хуторе, все прислушивались, как шумит за окнами сакли дождь. Рабият вспомнила своего сына, перед которым все эти годы считала себя виноватой, - ведь не хотел он, ее Хартум, чтобы она выходила замуж за Хасбулата, не благословил свою мать. Так и ушел на фронт. Лицо сына стояло у нее перед глазами, как упрек. А сколько раз она повторяла за эти годы в душе: "Прости меня, сынок, прости, родной, прости…"
И Хасбулата вдруг обступили воспоминания… Учительствовать в этот район он приехал в тридцать девятом году, знакомых или кунаков у него здесь не было, и при содействии сельсовета он снял комнату у вдовы, муж которой погиб на войне с японцами, то ли у озера Хасан, то ли у Халхин-Гола. Вдову звали Рабият, а ее сыну Хартуму исполнилось шестнадцать лет, и учился он в восьмом классе.
Рабият не хотела пускать постояльца мужчину, она боялась злых языков. Зато Хартум радовался, что в доме будет еще один носящий папаху. Это он, а не сельсовет уговорил мать пустить квартиранта.
Хартум тяжело перенес гибель отца, долго не мог смириться с мыслью, что отец никогда больше к нему не вернется. Он не понимал, как это можно убить человека - чтоб его не стало, чтоб он не дышал, не ел, не смеялся, чтоб не гулял со своим сыном. Хартум по-своему хотел воскресить отца. Перерисовывал его с фотографии акварельными красками - в красивой военной форме, с петлицами, с блестящей портупеей и с орденом. Однако получалось не очень похоже, и Хартум рвал все эти портреты, не показывая их никому, даже матери.
Потом Хартум стал писать стихи об отце. Среди ребят он не находил себе друга, с которым мог бы поделиться, открыть свою душу; горе и тоска сделали его старше. И вот поэтому он втайне надеялся на дружбу с учителем-постояльцем. Может быть, это и случилось бы и в Хасбулате он нашел бы истинного друга, если бы не злые языки.
Хартум всегда учился хорошо, особенно по литературе и математике. И в старинной игре "Кур-базар", где тоже нужны внимание и сосредоточенность, он не имел равных в селе. "Кур-базар" - это значит "базар с лунками". До войны в наших горах это была самая распространенная игра, ею увлекались и дети, и взрослые. И вот однажды Хартум на сельской площади обыграл всех своих сверстников, все партии выиграл. Вот тогда-то один из проигравших и сказал в отместку: