10
Рано утром, когда начало светать, а в селе еще не погасли огни, Горе поспешил на заправочную. Мога собирался ехать в Мирешты. Ряд грузовиков уже стоял у колонки, а водители, собравшись в кучку, обменивались свежими новостями, которыми не успели поделиться с вечера.
Увидев столько народа, Горе приуныл. Мога приказал ему обернуться за десять минут, а здесь, как видно, не управишься и за полчаса. Что делать? Водители далеко не ангелы, особенно когда стоят в очереди на заправку.
Все же он стал заезжать вперед, поглядывая на машины, словно ища кого-то, пока не достиг головного грузовика.
- Эй ты, не видишь, что ли, очередь? Куда лезешь! - остановил его один из шоферов.
Горе вылез из машины и стал крутить на пальце ключ зажигания с блондинкой на брелоке.
- Я еще за версту услышал хохот, - тут же выдумал он повод, который якобы заставил его объехать очередь, - и сказал себе: а ну-ка, послушаю ваши шуточки-прибауточки. Ее же, - указал он на свою "Волгу", - такую молодую и красивую, не мог оставить одну. Чтоб не пришла ей вдруг охота… понимаете… с каким-нибудь "ЗИЛом"…
Водителям понравилась шутка, а один из них, Оксынте, ткнул Горе локтем и засмеялся…
- Ишь ты, как ловко придумал! Точно как во вчерашней истории…
- А ты расскажи, мы послушаем, - попросил Горе.
- Валяй, Оксынте, - поддержали его остальные. - Только знай, если в ней нет перцу, станешь в очереди последним.
- Ну что ж, коли так! - Оксынте подмигнул Горе. - Веду я, значит, вчера машину с углем в прививочную мастерскую, сбрасываю уголь у кочегарки и захожу к Кулай Нягу, чтоб он расписался в получении. Открываю дверь - и что вижу?
- Да ты говори, что было дальше! - подтолкнул его, улыбнувшись, Горе.
В это время появился Антоника, заведующий нефтебазой. Горе незаметно кивнул ему на белую "Волгу" и снова обернулся к Оксынте.
Заметив, что Антоника кончил заправку, Горе сел в машину, высунулся в окошко и громко спросил Оксынте:
- Когда еще приехать послушать твои басни?..
- Я бы тебе рассказал и сейчас одну! - ответил тот, поняв маневр Горе, и угрожающе направился к нему.
Горе дал газу.
Мога уже ждал его, нетерпеливо прохаживаясь у ворот.
Горе взглядом спросил его: кто поведет - я или вы?..
- Гони, чего ждешь! - сказал Мога, усаживаясь рядом.
"Он все еще не в духе! - отметил Горе. - Видимо, так и есть: забирают у нас товарища Лянку! И Мога едет в райком, чтоб поднять на ноги секретаря, товарища Велю! Ну, милая, не подведи, - мысленно взмолился Горе, - может быть, возвращаться нам будет веселее…"
Андрей Веля сразу принял Могу. Поинтересовался, как закончилась встреча в министерстве. Он надеялся, что Мога категорически отвергнет предложение, найдет основательные аргументы для отказа.
- А что же будет со Стэнкуцей? - нахмурившись, спросил Веля, узнав, с чем Мога вернулся из Кишинева. Он сердился, но скорее на себя, за то, что не сумел сохранить Могу.
- Найти подходящего председателя колхоза потруднее, чем генерального директора, - подавленно сказал он. - Что ж, делать нечего! Но знай, мы не отпустим тебя из Стэнкуцы, пока не найдем достойного преемника.
- Приказ у меня в кармане, - спокойно ответил Мога.
- Ну и что? Оставишь приказ вместо себя?
- Нет. Я думаю о Михаиле Лянке. Лучшей кандидатуры не вижу.
Веля вопросительно посмотрел на Могу: уж не шутит ли он? Затем взглянул на окно, словно ожидая, что вот-вот появится человек, который им сейчас так нужен.
- Говоришь, Лянка?
- Говорю, - повторил Мога и тихонько засмеялся.
- Что это на тебя напало?
- А вспомнил, что и в министерстве меня спросили точно так же: "Михаил Лянка, говоришь? Так он же не больше, чем твоя тень, хочешь вместо себя оставить тень?" Как же мне не смеяться?
- Не придирайся к каждому слову! Может быть, это была шутка? - сказал Веля, вынимая из ящика стола пачку сигарет и закуривая.
Мога знал, что Андрей Веля никогда не курил в кабинете, у него даже не было пепельницы, и он использовал сейчас вместо нее клочок бумаги. Не спеша мастерил, прилежно загибая концы, а думал о Михаиле Лянке. Он знал его очень хорошо и, как это ни странно, именно поэтому как бы опасался чего-то. Лянка порядочный человек, опытный специалист, любит свою работу. Все это прекрасно, и таких людей немало… Но что же выделяет его из сотни других, таких, как он?
Андрей Веля не мог бы с ходу ответить на этот вопрос.
- А что скажут в селе? Народ? - спросил он, притушив сигарету пальцем.
- Думаю, народ согласится, - ответил Мога. - Лянку у нас любят и вполне доверят ему…
- А может, это идет от Моги? - Андрей Веля посмотрел председателю прямо в глаза. - Народ доверяет Моге и, зная, что агроном - его правая рука во всех хозяйственных вопросах, переносит это доверие и на Лянку?
- Рассуждая так, мы снова договоримся до тени, - возразил Мога.
- Хорошо! Будем рассуждать иначе. А что думает сам Лянка? Какова его позиция в этом вопросе? Это очень важно, чтобы знать, как поступать в дальнейшем… Ведь у нас есть кандидатура. Никуляну из сельхозотдела.
Мога знал этого Никуляну - опытный экономист, очень расторопный человек, Веля дорожит им. Вполне естественно, думал Мога, Веля хочет иметь во главе колхоза своего человека.
Однако у Андрея Вели были и другие мотивы. Многочисленные жалобы, которые присылал Мирча, бросали тень не только на Могу, но и на близких ему людей. С уходом Моги ситуация разрешилась бы сама собой, если руководить колхозом будет нейтральное лицо.
- Что скажешь о нашей кандидатуре? - спросил Веля, скорее всего ожидая от него совета.
Несколько секунд Мога задумчиво глядел на секретаря. Он понимал, что судьба Стэнкуцы заботит Велю не меньше его самого. Но помнил и другое: окончательное слово в выборе председателя остается за жителями Стэнкуцы. А он, Мога, отлично знает своих односельчан, и более чем вероятно - они выберут Лянку. Таким образом, шансы Никуляну снижались до минимума.
Мога высказал свое мнение Веле и повторил:
- Лучшей кандидатуры, чем Лянка, я не вижу. Правда, вполне возможно, что он будет упираться - нелегкое все-таки дело… Откровенно говоря, у меня самого бегают мурашки по коже, когда думаю о Пояне… - Мога невольно насупился.
При расставании Веля пообещал:
- На днях приеду к вам…
На улице не видно было ни Горе, ни машины. Мога закурил и задумчиво стал прогуливаться перед белым трехэтажным зданием райкома партии. Пройдет еще несколько дней, он приедет сюда попрощаться с теми, с кем проработал вместе восемь лет, с кем спорил, боролся, с кем решал большие и малые проблемы, оставит тут друзей и недругов…
Возле Моги затормозила "Волга", и из нее вышел Георге Енаке, директор совхоза из Кымпины.
- Что поделываешь, Максим? - Он протянул ему руку.
- Ничего, - сухо ответил Мога.
- Меня вызвал первый, сам не знаю зачем, - сказал Енаке и направился к дверям.
"Ничего". Мога действительно в эту минуту бездействовал. Ждал Горе, которого впервые не оказалось на месте. И это словно сбило с толку Могу. Он медленно ходил туда-сюда, заложив руки за спину, как бы считая шаги. Но не мог сосредоточиться на чем-нибудь определенном, хотя и было о чем поразмыслить. Пытался думать о Лянке, о предстоящем разговоре, но что-то мешало ему… "Оставишь вместо себя свою тень…" Он отгонял эту мысль, понимая, что именно это и мешает ему собраться. Тень. Михаил - его тень!.. Какой абсурд!
"Черт побери! И где ты только мотаешься? - Мога перевел свою досаду на шофера. Видимо, разнюхал каким-то образом о моем уходе и теперь своевольничает!"
Моге не терпелось поскорее вернуться в Стэнкуцу, встретиться с Михаилом. С Михаилом Лянкой, главным агрономом, а не со своей тенью.
И тут появился Горе. Остановил машину прямо перед Могой, открыл правую дверцу и застыл за баранкой. Он сидел нахмуренный, с крепко сжатыми губами, с окаменевшим лицом и сверкающими из-под черных бровей глазами.
- Где ты мотаешься, милейший? - накинулся на него Мога.
Горе вздрогнул. Голос Моги показался ему чужим. Может, потому, что давно, очень давно он не обращался к нему таким тоном, да и вообще это было всего один раз, в самом начале их знакомства. Они ехали тогда из Кишинева. По дороге заглох мотор, и Горе мучился почти час с починкой. Мога потерял всякое терпение и саркастически произнес: "Ну, что, милейший, сколько еще ждать?"
- Куда? - спросил Горе, не отвечая на его вопрос.
А произошло вот что: инструктор райкома попросил подбросить его до районного стройобъединения, затем он повез его в дорожное управление, на самую окраину Мирешт. Прощаясь, инструктор потрепал его по плечу и сочувственно сказал:
- Значит, так, товарищ Горе, покидает вас Мога? Перебирается в другой район, в Пояну.
Это известие так ошеломило Горе, что, возвращаясь в райком партии, он чуть не налетел на автобус, идущий из Кишинева. Он резко затормозил, и скрежет тормозов заставил его очнуться. А тут как из-под земли вырос милиционер и, хоть узнал машину и самого Горе, все же оштрафовал его.
Не о рубле сожалел Горе. Он с горечью думал, что и милиционеру, должно быть, известно, что Мога покидает их район, раз он разрешает себе быть таким строгим и штрафовать его, Горе, как рядового шофера.
А он-то думал, что возвращение домой будет более веселым.
Мога молчал, держа в губах потухшую сигарету, молчал и Горе, устремив взор на серое шоссе, похожее на мутную реку. Такая же муть была у него на сердце. "Ты, как верный пес, всей душой привязываешься к человеку, а он в один прекрасный день собирается бросить тебя и даже не заикается об этом…"
Сказал бы сам: "Вот что, Горе, такие вот дела…" Ничего бы, естественно, не изменилось. Но если сказал бы по-человечески, не огорошив его, как тот инструктор, было бы ему легче, могли бы вчера в пути поговорить об этом. И Мога, возможно, не переживал бы так всю дорогу, и - кто его знает? - может, увидев огорчение Горе, предложил бы ему: "Не хотел бы и ты, Горе, переехать со мной в Пояну?" И может быть, поехал бы - ничто его не держит, ни жены, ни детей, забрал бы свои манатки - и в путь!
Горе стало так жалко себя, словно неожиданно осиротел, остался без всякой поддержки… Сколько лет подряд он хранил тепло своей души для одного-единственного человека, для Моги, - "и не женился из-за него, и не парубковал, как все холостяки".
Эх, жизнь - копейка, судьба - индейка!
Расстроенный такими мыслями, Горе резко рванул баранку вправо, словно хотел толкнуть Могу, и машина стремительно взмыла передними колесами, чуть не влетев в придорожную канаву.
Мога инстинктивно ухватил руль рукой.
Но в последнюю секунду машина выровнялась и покатилась вниз по самому борту канавы.
- Что это значит, парень? - спокойно спросил Мога.
Горе молчал.
- А если бы мы сломали себе шею?
- Мы могли это сделать еще вчера вечером! - простонал Горе и вздохнул, словно ему в самом деле было жаль, что это не случилось вчера.
- Ну хорошо, успокоился? Кати дальше.
Горе в самом деле пришел в себя. Он продолжал путь, снова почувствовав себя хозяином машины, и подумал, что как бы ни велика была досада, но она не стоит того, чтобы сворачивать себе шею!
11
Небо чуть-чуть посветлело, и сквозь расходившиеся тучи стали пробиваться солнечные лучи. Мога глядел в сторону Стэнкуцы, которая кокетливо выставила свои домики, окрашенные в разные цвета, с крышами в высоких снежных шапках. Ему пришла на память прежняя Стэнкуца с хатенками, похожими на стайку серых перепелок…
Когда-то бабушка рассказывала ему, что село назвали Стэнкуца по имени молодой, прекрасной, как огонь, девушки, с длинными, до пят, косами, с черными, как уголь, глазами, с румяными, как заря, щеками. Говорили, что она чудом спаслась от татарского плена. Ее звали Станка, и она пряталась в землянке, вырытой в склоне холма, который в те времена был покрыт густым и темным, как ночь, лесом. Прошел год, может, два или более, никто толком не знает, рассказывала бабушка, но однажды на землянку наткнулся гайдук Новак, тяжело раненный в бою с басурманами, и Станка не дала ему уйти, пока не вылечила травами. "Но сдается мне, скорей всего ласки Станки излечили того храбреца", - говорила бабушка, гладя своей мозолистой ладонью голову крепкого рослого мальчонки, которого ласково называла Максимаш.
И когда выздоровел богатырь Новак, он прикрепил к поясу свой меч, согнулся чуть ли не вдвое, чтоб выйти из землянки, но с порога повернулся и сказал:
"Не запирай, Стэнкуца, двери, я скоро вернусь!"
Говорят, что от этой землянки и пошло наше село, которое все росло и ширилось, и много мужественных воинов прославляли имя Стэнкуцы.
"Помни и сам не позорься, - часто говорила бабушка. - Возможно, что и ты потомок того Новака, тьфу, не сглазить бы!.."
Кто знает, может, и на самом деле он потомок того Новака!
Мога улыбнулся. Красивая сказка…
А правда была в том, что нынешняя Стэнкуца изменилась к лучшему благодаря и его заботам, стараниям дать старому селу новый облик, дыхание, широкий, как сама степь, простор.
В восточней части села за счет полоски колхозной земли проложили несколько новых широких улиц. И протянулись они, как могучие руки великана, а по обеим сторонам выросли дома, построенные по специальному проекту и разукрашенные мастером Жувалэ.
У всех домов были высокие двери, чтоб сквозь них могли проходить богатыри, и огромные окна с резными наличниками, на каждом окне по деревянному цветку, выкрашенному в голубой цвет. Сколько бы раз ни проезжал этими улицами Мога, всегда ему казалось, что он едет полем, цветущим цикорием…
В правлении Мога приказал Горе доставить ему хоть из-под земли Михаила Лянку, после чего он может быть свободен, пока его не позовут. Это означало, что Горе мог пойти домой, пообедать, отоспаться и делать все, что ему заблагорассудится, но, так сказать, не отлучаться от телефона.
Мога вошел в кабинет, повесил пальто на вешалку, провел рукой по поседевшим и поредевшим волосам, скорее растрепывая их, чем приглаживая. Сел за письменный стол и некоторое время неподвижно сидел в кресле, прикрыв глаза, словно внезапно задремав.
Из всей мебели, находящейся в этом огромном кабинете и расставленной в идеальном порядке, только это кресло было старым. Сидя в нем, Мога чувствовал себя дома. Это был единственный предмет, принесенный им из старого правления, он словно хотел подчеркнуть, что и старые вещи годятся кое для чего.
Из полудремоты его вывел бухгалтер, принесший на подпись документы. Мога спросил его, в полном ли порядке прошлогодняя документация?
- Максим Дмитриевич, вы же проверяли все позавчера.
Мога покачал головой: как это он мог забыть?
Если вся документация в порядке, то пора ему садиться и готовить отчет. Но сначала нужно поговорить с Михаилом. Он чувствовал, что, пока не поговорит с ним, не сможет заняться другими делами.
"Почему же не идет Горе?.."
Он позвонил. На пороге появился дед Костаке.
- Горе еще не показывался?
- Нет, Максим Дмитриевич.
Дед Костаке вышел. Мога уставился на перекидной календарь и внимательно рассматривал его: ему казалось, что чего-то не хватает, но чего именно, понять не мог. Календарь был раскрыт на листке "четырнадцатое", следовательно, вчера никто не делал заметок на листке календаря. Вот оно что! Отсутствие обычных дневных заметок привлекло его внимание! Когда бы он ни возвращался из дальних дорог, он всегда находил на календаре заметки. Их делал Назар, чтобы Мога знал, что происходило в его отсутствие.
Сейчас Назар тоже в отъезде, и он сидит один за ореховым письменным столом в этом огромном кабинете, застеленном двумя крестьянскими коврами. На окнах желтые плюшевые занавески, а на столе - календарь, открытый на числе 14 - дата, которая, возможно, навсегда врежется в его память. На столе в большом деревянном стакане отдыхают цветные карандаши. Все бумаги и документы разложены по ящикам или находятся в сейфе, стоящем в углу. На стенах - несколько диаграмм и карта села.
Мога встал из-за стола и подошел к стене, где под матовой лампочкой висели диаграммы. Посетители так привыкли к ним, что уже не обращали на них внимания. Но для Моги они имели особое значение, в них отражалась вся его работа в Стэнкуце, от первого дня и до последнего. Он начал с двадцати центнеров пшеницы с гектара и дошел до сорока девяти, с трехсот тысяч годового дохода до восьми миллионов, с двух специалистов с высшим образованием до четырнадцати, - колонки цифр, красные, голубые, зеленые стрелки, идущие все вверх и вверх…
"Что будут показывать будущие новые диаграммы?" - подумал он и постоял молча, словно в ожидании ответа, который все не приходил.
Неслышными шагами вошел Горе, глянул в спину Моге и тоже стал рассматривать диаграммы. Он знал их наизусть, но во всех этих прямых, кривых, зеленых, голубых, красных зигзагах он всегда видел лишь холмы, поля, долины… и дороги, бесконечные дороги, бесчисленные километры пути, выраженные в цифрах, постоянно меняющихся, умножающихся… А стрелы как указатели направлений… Но сейчас он видел на стене не более чем простые листы бумаги, какие висели во многих других кабинетах и залах, куда приводили его разъезды председателя.
Он перевел глаза на карту Стэнкуцы. Легко нашел улицу, на которой жил, нашел улочку, где жил Мога, прошелся по широким улицам, которые Мога намеревался асфальтировать… "Если Мога уедет, то кто знает, сколько времени они еще останутся такими, как сейчас, - пыльными, не асфальтированными", - подумал Горе.
А Мога все еще глядел на диаграммы, как бы стараясь запомнить их навсегда. На какой-то миг ему показалось, что эти стрелы целятся ему прямо в сердце. Он невольно поднес руку к груди, словно защищаясь, и все же ощутил болезненный укол. Он повернулся спиной к стене, увидел Горе и как бы посветлел:
- Нашел его?
- Только следы. Марку сказал, что оставил его на виноградниках Лунги вместе с товарищем Черней.
- Нашел время для прогулок! - с досадой проговорил Мога. - А у тебя почему такое кислое лицо, словно эти стены давят на тебя?
- Ничего не давят… - пробурчал Горе и надвинул шапку глубоко на глаза, чтобы Мога не увидел в них обиды. Он направился к выходу, но задержался на секунду, вытащил из кармана пальто газету, подошел к столу и положил ее перед Могой.
- Здесь пишут и о вас, - угрюмо сказал он, как бы сообщая Моге неприятное известие.
- И что же там пишут? - Мога с любопытством развернул газету.
Горе не ответил.
Мога наткнулся на жирно напечатанный заголовок: "Один день председателя", набранный под рубрикой "Наши уважаемые товарищи". Статья начиналась его фамилией, а заканчивалась подписью: Н. Будяну. Он припомнил мужчину в шляпе, которого видел вечером у газетного киоска и который показался ему знакомым. Теперь он был уверен, что это был Будяну. Газета датирована вчерашним числом, значит, Будяну разговаривал со своим другом именно об этой статье.
- Ты помнишь, Горе?.. В январе побывал у нас один молодец в шляпе на макушке, коротеньком пальто и в красном, величиной с хорошую шаль, шарфе?.. Он два дня ходил за нами… Будяну его фамилия. Это он написал статью…
Горе промолчал и на этот раз.
Мога посмотрел на него исподлобья.