"Долго будешь ты помнить это воспитание, Готовцев, - думал Агапов, недружелюбно оглядывая выступающего. - Мы тоже найдем возможность тебя воспитать. Лепите за кульманами свои чертежи, а мы программу даем. Люди пришли на торжественное собрание, а ты им блох за воротники сыплешь…"
- Сказать я хотел о другом…
Зал снова настороженно притих. С таким мужиком, как Готовцев, не соскучишься. Выдал с трибуны рашпилем по мозгам. Начальство разливалось соловушками, а он вылез и влепил… Смылили, значит, у конструкторов деталюхи. Некрасиво получилось. Не годится на чужие караваи зариться.
- …О научно-технической революции. В ней ведь не только одна сторона - техническая. В ней не менее важна и другая часть - психологическая, человеческая. Двигает эту сторону ум людей и их совесть. Уровень совести станкостроителей насчет чужих заготовок мы с вами выяснили, теперь прикинем, как с этим делом у вас обстоит в других частях. Не пора ли вам спросить себя: какие станки делаем?
- Дипы делаем… "Догнать и перегнать" - так раньше они назывались, - снова подал реплику Агапов.
- Раньше они верно назывались, Максим Максимович, а теперь, судя по всему, их название надо изменить. По совести сказать, правильнее будет ваши станки назвать сейчас постоянно отстающими от движения технического прогресса. Устарела ваша продукция. Оглянитесь, подумайте, что происходит сейчас в станкостроении: станки с числовым управлением, с электронным, полуавтоматы в крайнем случае. А у вас как было десять лет назад, так и осталось.
Начальник главка делал в блокноте торопливые пометки. Агапов наливался бурой кровью. Готовцев-старший махнул рукой на собственный "парад", стянул галстук и расстегнул накрахмаленный воротник. Дышать стало свободнее, и пришло облегчающее сознание, что говорит сын с трибуны правду и в сторону ее не отмахнешь.
- Заводу нужно переходить на выпуск станков более совершенных конструкций. Сделать эти конструкции можем мы - конструкторы. Общее это наше дело, и я с себя и своих коллег вины не снимаю…
В зале прокатился разнотонный гул. Сидящие и принимали слова Готовцева и протестовали против них.
- Это наше общее дело, наша задача. Но чтобы ее выполнить, сначала надо крепко подумать над модернизацией производства и помочь нам, конструкторам, чтобы получилась здесь не тяп-ляп, а совершенная машина. Без опытных и экспериментальных образцов ее не сработаешь. Мы сконструируем, вы сделаете образец, а потом вместе проверим в работе каждый винтик, каждую шестеренку, чтобы в серию пошло на высшем уровне. Так я думаю насчет нашего общего дела… Станок ведь тоже воспитывает. На программное управление не сунешь заготовку со слоновыми допусками. Не примет он ее - и все дела. Значит, кое-кому вместо спокойной жизни придется чесать затылки и поворачиваться так, чтобы не переводилась половина металла в стружку.
- Правильно! - раздался выкрик из зала. - Суют тебе бандуру на два пуда, а надо валик выточить на десять килограмм. Вот и начинаешь гонять на обдирке…
- И резцы тоже… Две проходки сделаешь и меняй инструмент.
- Мой карусельный уже и "десятки" брать перестал! По годам он вровень с моей бабушкой!
Агапов, схватив председательский микрофон, утихомиривал анархистские выкрики.
"Ну, Готовцев, ну, дорогой воспитатель, - яростно думал директор завода. - Будь спокоен, за мной такое не пропадет…" Налаживая порядок, Максим Максимович сочинял варианты мести возмутителю спокойствия, оскорбившему принародно, в присутствии уважаемого начальника главка и завод, и людей, и его, директора. Что теперь подумает Балихин? На директорской должности Максим Максимович, как говорится, зубы съел и хорошо знает, какая это тонкая и чувствительная материя - служебный авторитет и как начальство относится к здоровой критике.
- …Сумеем мы, товарищи, по настоящему развернуть опытные и экспериментальные работы - осилим задачу выпуска станков и станочных линий на современном техническом уровне. Не осилим - будем либо топтаться на месте, либо проливать семь потов, чтобы доводить машины в работе…
Готовцеву полагалось сойти с трибуны под свист и негодующие выкрики, а его проводили аплодисментами, и Агапову пришлось опять в растерянности гладить плоскую бритую макушку.
- Что же ты, Готовцев, при всем народе облил меня помоями? Не мог с таким разговором прийти в кабинет?.. Считаешь, что я пень и слов не понимаю?
Агапов говорил злым шепотом, чтобы не услышал идущий впереди Балихин. По расписанию торжественного дня после мероприятий во Дворце культуры для избранных предусматривалось скромное угощение.
Максим Максимович огорченно думал о перестаивающихся яствах и на ходу доругивался с возмутителем спокойствия.
- Из-за каких-то паршивых отливок испортил людям праздник… Могли же мы с тобой по-хорошему договориться.
- Сколько раз мы по-хорошему договаривались? Хватит, сыт я уже по горло обещаниями, Максим Максимович.
- Будто я для себя брал! Сунуть бы тебя в мою шкуру, по-другому бы запел.
- И тебе бы в моей шкуре тоже следовало побывать. Наверное, считаешь, что моя шкура замшевая, а она покрепче сыромяти шею трет… Какая разница, где выяснять отношения? Факт есть факт.
- Разница тоже есть… Ты считаешь, что разногласия с женой надо выяснять на площади Пушкина?
- Не имею опыта семейной жизни.
- А жаль. Тоже опыт полезный. Жена тебе быстро втолкует разницу. Заготовки увели… Ну, чисто дятел, долбишь и долбишь в одно место. От плана же меня никто не освободит.
- Может, и освободят тебя от плана, Максим Максимович.
- Это как же так?.. Ну, загнул ты, Готовцев. Не бывало еще, чтобы завод освобождали от основной программы.
- Не было, так будет… Тебе бы спасибо сказать, что я задним числом выручил, а то начетик как пить дать сунули бы и премию назад отобрали.
Поглядев в спину шагающего впереди начальника главка, Агапов тоскливо подумал, что на экспериментальном участке Готовцев наверняка добавит кляуз. Не промолчит и насчет опытного узла, про который директор сказал Веретенникову, что находится в работе. Не было над тем узлом никакой работы. Конь, как говорится, возле того узла не валялся.
Мастер Афонин снова сунул в ящик стола "левачок" подумал, что ни в субботу, ни в воскресенье ему не добраться до заветных рыбацких мест. Надо же, сколько начальства шастает на участок.
- Сколько экспериментальных отливок не хватает, товарищ Афонин?
- Двенадцать, Максим Максимович… Вот, проверяли с товарищем Готовцевым.
- Почему двенадцать? Я же распорядился всего три штуки взять.
- А за вами вслед стали тоже распоряжаться, - весело и безбоязненно, видно решив, что терять уже больше нечего, раз уплыли два рыбацких золотых денька, ответил мастер. - Главный инженер распорядился, а потом начальник цеха… Чего-чего, а командиров у нас хватает…
- Ладно, философию на пустом месте не разводи, Афонин. Ты на вопросы отвечай.
- А я как раз и отвечаю на вопросы.
- Где люди с экспериментального? - спросил Балихин.
- Гришка Савин в инструменталку утащился за новой фрезой, а про других вы, товарищ, не знаю, извините, фамилии, у директора спросите.
Агапову пришлось объяснять, что острая производственная необходимость вынудила временно перебросить станочников с экспериментального участка на основное производство.
- Штурмовщину устраиваете?
- Так не хватает же рабочих, Владимир Александрович. Знаете, какой у нас недокомплект по основным специальностям?
Максим Максимович говорил и ждал, что сейчас Готовцев подкинет в разгорающийся костерок очередную охапку хвороста. Но, к его удивлению, Андрей Алексеевич промолчал, не сказав ничего и о злополучном узле, в работу над которым поверил Веретенников.
- Когда вернете заготовки на экспериментальный?
- Послезавтра вернем, - горячо заверил Агапов, прищуривая и без того маленькие приметливые глаза. - Завтра сам к литейщикам поеду. И своих людей тоже обратно забирай, Афонин. Скажи, что директор распорядился немедленно вернуть всех на экспериментальный. И сразу возьмите в работу вот этот узел.
Максим Максимович энергично ткнул пальцем в дальний угол, где лежали заготовки злополучного узла, в отношении которого он ввел в заблуждение старого и доброго друга. Паша - человек деликатный и душевный, в глаза он за такой обман Максима Максимовича никогда не укорит, но два, а то и три месяца теперь не переступит порог квартиры Агаповых, и тут уж Максиму Максимовичу придется объясняться с дражайшей супругой. А та напрямик умеет резать еще почище этого зануды Готовцева.
- Если кто из начальства будет на тебя наседать, Афонин, мне лично звони. А еще лучше вон ему, Готовцеву.
Повернулся к Андрею Алексеевичу и добавил:
- Опасный ты человек, Готовцев. Лучше с тобой поскорее развязаться.
- Что и требовалось доказать, Максим Максимович.
Балихин молча прошелся по закутку экспериментального участка. В тесном проходе между сверлилкой и строгальным станком испачкал светлый летний пиджак и принялся очищать носовым платком пятно.
- Тесно, Владимир Александрович, - сокрушенно сказал Агапов. - Пойдемте ко мне в кабинет, там бензинчиком ототрете. Я пузырек с чистейшим авиационным держу про запас для таких случаев… Ничего, новые корпуса построим, тогда и жизнь у нас начнется другая. Кстати, товарищ депутат, как там наше ходатайство?
- Отказали мы вам в ходатайстве, Максим Максимович.
- Как так отказали?.. Министерство же письмо подписало.
- Письмом министерства народных избранников не перескочишь. Власть на местах полномочная. Не отвели мы вам землю под строительство.
Балихин круто повернулся и напрямик спросил Готовцева:
- Не ты ли там ручку приложил, Андрей Алексеевич?
- И я приложил, Владимир Александрович.
- Ясно… Веселый вы народ. У одного теперь придется знамя отбирать, а другой…
Балихин не договорил. Распорядился, чтобы завтра в шестнадцать часов начальник ОКБ явился к нему. Авиационным чистейшим бензином начальник главка тоже не захотел воспользоваться. С рыжим пятном на рукаве светло-серого пиджака Балихин прямо из цеха проследовал в служебную машину, наотрез отказавшись принять участие в скромном, всего на шесть персон, старательно и заботливо приготовленном обеде.
Глава 10. Симпатии и антипатии
Дом на Каширке когда-то был уютным подмосковным особнячком из тех, что опрятно и весело смотрят вдаль окнами мезонина с вынесенным на фасад небольшим, в точеных балясинах перил, балкончиком, приветливо распахнутыми в глубине веранды двустворчатыми дверьми. За прожитое время дом постарел, ему бы впору было кончить жизнь, но он терпеливо стоял, словно понимая, что должен укрывать еще двух оставшихся жильцов.
Андрей не понимал толком, почему он, занятый сверх головы человек, которого ожидает груда служебных дел, а дома - неоконченный ватман, вот уже второй час сидит в комнате дряхлого особнячка на Каширке, пьет чай и ведет разговоры с малознакомой Кирой Владимировной, восседающей в домашней инвалидной коляске с большими колесами.
- Переписка у меня значительная, Андрей Алексеевич… Картотека почти на две тысячи адресатов…
Кире Владимировне было лет под сорок. Привлекательное, с крупными волевыми чертами лицо не портили ни очки в роговой оправе, ни седеющие волосы, расчесанные на старомодный строгий пробор, а на затылке уложенные в слабую косу. Рыхлое, располневшее от недостатка движений тело, казалось сросшимся с инвалидной коляской, и только неестественная худоба ног заставляла догадываться о страшном недуге.
- Пишут много. Наверное, считают, что раз живу в Москве, так мне просто решить все их вопросы… Это очень хорошо, что много пишут. Это человечно.
Андрей согласно кивнул и подумал, что наверняка ни один из адресатов, записанных в самодельной картотеке, пристроенной возле письменного стола, не может себе и представить, что деятельная, отзывчивая и внимательная Кира Владимировна вот уже больше двух десятков лет не покидает своей комнаты.
- От Лавровского сегодня опять письмо получила, - с мягкой улыбкой сказала Кира Владимировна Тамаре, возившейся в углу, возле крохотного столика с грудой картошки, капусты, пузатыми свеклами и нарядной молодой морковью. Быстрые руки ее так проворно управлялись с разделкой овощей, что Андрей Алексеевич не поспевал следить за их движениями.
- В Пустошку он ездил?
- Ездил… Полностью подтвердились мои сведения. Облвоенкомат прислал ему копии архивных документов. Сообщил также, что возбуждает ходатайство об установлении обелиска на месте их гибели… Представляете, Андрей Алексеевич, двенадцать человек в июле сорок первого держались в недостроенном доте против батальона фашистов. Командовал ими лейтенант Лавровский, отец моего адресата. Дрались, пока были патроны, уложили не одну сотню врагов, а сын получил известие, что отец пропал без вести. Разве это справедливо? Человек не может пропасть без вести… Это же бессмыслица! Он может умереть, погибнуть… Пропал без вести - это наша вина, вина живущих, которые поленились узнать правду о последних часах человеческой жизни. Вам еще налить, Андрей Алексеевич? Берите, пожалуйста, печенье. Тамара пекла. Она так заботится обо мне, что я не могу найти слов, чтобы выразить благодарность.
Со станкостроительного завода, где Готовцев довольно беззастенчиво влил в праздничную бочку меда не ложку, а ведро дегтя, он отправился домой пешком. Надо было прогуляться, успокоиться, снять сумбур в мыслях, а главное, подумать о дальнейших своих действиях.
Андрей Готовцев не был по характеру ни нахалом, ни склочником, ни фантазером, готовым, подобно Дон-Кихоту, сразиться за правду даже с ветряными мельницами. Он отчетливо представлял, как отреагирует на критику начальника ОКБ многоопытный, себе на уме, Максим Максимович, щедро раздававший в присутствии начальника главка обещания, которые будут забыты ровно через неделю. Понимал и настроение Балихина, которому вместе с заместителем министра, поддержавшим ходатайство станкостроителей, подставил подножку при решении вопроса об отводе земельного участка.
С первого взгляда, с оценки стороннего человека, действия Готовцева вряд ли можно было признать здравыми. Разумный руководитель, да еще с таким, как у Андрея Алексеевича, руководящим стажем, заботясь о коллективе и о себе лично, не станет по собственной инициативе портить отношения ни с исполнителем опытных и конструкторских заказов, который и так не балует ОКБ вниманием, ни уж тем более с непосредственным начальством.
Могла мелькнуть кое у кого догадка об известной доле демагогии. Что, мол, хитренько прикрываясь словами о высокой сознательности и повышенной заботе об общем благе, Готовцев желает облегчить жизнь себе и своим конструкторам.
Однако начальника ОКБ несправедливо было бы упрекнуть ни в молодой, задиристой легковесности, ни в скрытой расчетливости.
Действия его определялись тем проверенным многовековым человеческим опытом, который учит готовить сани летом, а телегу зимой. Поступать так, казалось бы, внешне совершенно опрометчиво, Андрея Алексеевича вынуждал инстинкт самосохранения и навык конструкторской работы, активно приучающий думать не о том, что есть сию минуту, а представлять, чем "сия минута" обернется через год, два, а то и три.
Через три месяца Готовцев должен был начать выдачу заказчику рабочих чертежей новой автоматической станочной линии. Однако в производство эти чертежи наверняка запустят лишь на следующий год и полностью линия будет изготовлена года через два, а может быть, и через три. Исходя из элементарной служебной добросовестности, Готовцев обязан был определять сегодняшние действия, поступки, подчинять собственные мысли тому далекому конкретному результату, когда линия будет не только изготовлена, но и смонтирована у заказчика и когда произойдет ее пусковое испытание. Должен был ориентироваться на то будущее время, когда полномочная комиссия начнет принимать в эксплуатацию эту линию и давать оценку сегодняшнему труду конструкторов в приемочном акте, как это сделал полмесяца назад Готовцев на заборском заводе. По иронии судьбы может случиться и так, что в состав такой комиссии будет включен коллега-волжанин - опытный, отлично знающий свое дело инженер Габриелян.
Неведомы пути идущих, и много в жизни встречается неожиданных перекрестков.
Разобраться по совести, Габриелян не полностью виноват в том, что записал Готовцев в "особом мнении" к акту приемки. Ни Габриелян лично, ни руководимое им бюро, ни тем более конструкторы не заслуживали такой жестокой оценки, какую дал их коллега. Просто волжане переоценили собственные возможности, выдав рабочие чертежи без опытных и экспериментальных проверок. Волжские коллеги, то ли стараясь наверстать отставание, то ли перевыполнить сроки, то ли будучи сверх меры самонадеянными, поскорее выпихнули рабочие чертежи.
Может, потому у них такое случилось, что маялись они, как и Готовцев, без производственной базы для экспериментальных и опытных образцов?
На финише все эти шилья вылезли из мешка.
Андрею Алексеевичу не хотелось сейчас думать ни о своем ОКБ, где сразу навалится текучка, ни о доме, где ею наверняка ожидал тягостный разговор с отцом.
Имелось место для отдохновения. Привычное и тихое кооперативное гнездышко с милой хозяйкой. Она не стала бы задавать ненужных вопросов, женским чутьем поняла бы состояние Андрея.
Но хозяйка однокомнатной квартиры еще два часа была обязана пребывать на служебном посту руководителя отдела смазки и гидравлики, а у Андрея Алексеевича не хватало духу склонить ее к грубому нарушению производственной дисциплины.
Неожиданный взгляд на уличные часы подал вдруг мысль, что заводская смена оканчивается на два часа раньше. Андрей Алексеевич остановился возле первого же телефона-автомата и, не очень понимая себя, набрал знакомый номер заводского коммутатора и попросил соединить его с участком, где работала бригада Готовцевой.
Если к телефону подойдет мать, он просто положит трубку.
Но голос откликнулся молодой, звонкий, с задиристой девчоночьей смешливостью.
- Какую Тамару?
- Новенькую… Она неделю назад пришла ученицей в бригаду Готовцевой…
- У нас по личным вопросам во время работы к телефону подзывать запрещается.
- Через десять же минут смена кончится… Очень прошу.
- Ладно уж… В порядке исключения…
Минуты две трубка молчала. Через стекло потный толстяк показывал Андрею на часы, напоминая о правилах пользования таксофоном.
- Слушаю, - раздался наконец знакомый голос.
- Тамара, это я… Пожалуйста, слушайте и отвечайте только да или нет.
- Кто говорит?
- Я… Готовцев.
- Андрей Алексеевич? Что случилось?
В голосе было удивление. Андрей представил себя на месте девушки и подумал, что удивиться есть чему.
- Ничего не случилось… Захотелось увидеть вас. Просто увидеть.
- С чего бы?
- Не телефонный это разговор… Я просил отвечать только да или нет.
- Значит - просто увидеть? - переспросила Тамара, и голос ее обрел знакомые колючие нотки. - Да или нет… А у вас большой опыт. Опасаетесь, как бы на коммутаторе не подслушали, что вы назначаете свидание?.. Вы не бойтесь, за такое ведь не расстреливают.
У Андрея возникло желание кинуть на рычаг телефонную трубку, но Тамара неожиданно опередила:
- Да.
Сказала так, словно поставила штемпель на конверте.