Урве вспомнился Эро. В то лето, когда они ездили к родителям Рейна, Эро был абитуриентом. Высокий, немного самонадеянный парень, никак к нему было не подступиться. В воскресенье утром он не поехал вместе со всеми на пляж, а остался загорать в саду, с важным видом углубившись в какую-то старую немецкую книгу. Вечером, когда они этим же пыльным автобусом возвращались обратно, Урве увидела в окно мчащихся на велосипедах парней и среди них белокурую голову Эро.
Интересно, какой Эро сейчас? Юта раза два-три писала о нем, но с каким-то оттенком юмора. В последних же ее письмах не было ни слова об Эро.
- Юта, что с тобой?
Не отводя взгляда от блестящих жестяных кастрюль и бакелитовых тарелок, Юта медленно покачала головой.
- Ведь сейчас в университете нет каникул?
- Нет.
- Ну, а...
- Я ушла. И не поеду больше. Я бросила. И вообще, Урве, я не могу... Ты совсем другая, ты твердо идешь к намеченной цели. А я ничтожество. Дрянь.
- Глупости, Ютс. Просто чушь. И плохое настроение. Послушай, чего это мы стоим под дождем? Пойдем в кафе. Поговорим.
- Не сердись, Урр, - Юта умоляюще посмотрела на подругу. - Я не могу. Расстанемся лучше здесь. И вообще я тебе окажу - забудь меня. Я так хочу.
- Дурочка! Ты... Ха! За кого ты меня принимаешь? Все равно, что бы ни было, слышишь, на меня ты всегда можешь... должна рассчитывать. У меня сейчас тоже тяжелые дни. Сама судьба свела нас сегодня. Поверь, Юта, и мне нелегко, а посоветоваться не с кем.
Юта взглянула на Урве немного доверчивее, но тут же опустила глаза и беззвучно сказала:
- Я верю. Говорят, жизнь не масленица. Но мое горе... ужасно. Не знаю, что бы я с собой сделала. Жить не хочется.
- Юта!
- Оставь.
- Человек все может преодолеть.
- Нет. Не все.
Юта внезапно взяла Урве за руку и торопливо спросила:
- Ты шла в редакцию?
- Я могу и не идти. До обеда я свободна.
Юта снова задумалась. У нее вдруг задрожали плечи.
- Я спешу домой. Мама... У нас, правда, живут люди, но я не могу оставлять маму надолго одну...
- Я провожу тебя.
Ответа не последовало. Юта громко вздохнула, и Урве почти физически ощутила, как тяжело подруге. Она взяла Юту под руку, и они молча пошли.
Юта жила в конце тупика в трехэтажном оштукатуренном деревянном доме, где каждый уголок напоминал Урве далекие школьные годы. В те дни, прибегая сюда, она каждый раз настежь распахивала нижнюю дверь - пружина натягивалась, и дверь со стуком захлопывалась. Пол в подъезде был выложен белыми и синими каменными плитами - ах, как ей нравилось скользить по нему в калошах, в особенности когда к подметкам прилипал снег. Под ногами весело скрипели окантованные жестью ступени, а в двери квартир, обитые черным дерматином, почему-то ужасно хотелось постучать.
Урве не писала Юте о том, что однажды в поисках квартиры они заходили сюда с Рейном. А сейчас не уместно было вспоминать об этом.
Юта остановилась у парадной двери.
- Не сердись, Урве, но я очень прошу - подожди немного. Я сразу же вернусь. Хорошо?
- Ну конечно, - с готовностью ответила Урве, хотя просьба удивила ее.
Где жизнерадостность Юты? Кто довел ее до такого отчаяния? Урве тоже переживала в своей жизни крах: с Рейном все было кончено - оставались только какие-то внешние отношения. Но, очевидно, у нее другая натура, она легче справляется с такими вещами.
В следующий момент все выяснилось: Юта вышла, посмотрела на Урве затравленным взглядом и сказала:
- Мой отец арестован за хищение государственного имущества. Я бы на твоем месте не поддерживала знакомства с такими людьми, как Зееберги. - При этих словах ее большие темные глаза налились слезами, и она повернулась, чтобы уйти.
Урве схватила ее за руку, и они вошли в дом вместе.
Все утро они провели в комнате, обставленной красной кожаной мебелью, в комнате их сокровенных надежд и признаний, где всегда бывало так чисто и светло - не то, что теперь. Они говорили шепотом, чтобы не разбудить спавшую в соседней комнате мать Юты. Измученная женщина спала, только приняв снотворное.
Юта считала, что никогда в жизни не сможет простить отцу его махинаций, позволивших им жить на широкую ногу и начать строить в Нымме прекрасный особняк.
Унижения. Стыд и унижения. Как после всего этого жить дальше, не говоря уже о том, что оставаться в университете было немыслимо.
Урве собрала все свои душевные силы - надо во что бы то ни стало ободрить подругу. Кто сказал, что она должна бросить учебу?
Напрасно Урве старается утешить ее. Как она будет ходить по тартуским улицам, седеть на лекциях, участвовать в комсомольских собраниях? Как?
Ну и что же? Разве дочь отвечает за вину отца? Нет, никогда!
Юта задумалась. Все-таки да, отвечает. Она лучше всех одевалась на курсе и даже не задумывалась, откуда берутся на это деньги. Нет, этого грязного пятна никаким мылом не смыть.
Можно смыть! Есть такое мыло - труд! А в данном случае - учеба. Неужели Юта не знает, сколько средств государство уже израсходовало на студентов третьего курса. Бросить - значит обмануть государство.
Урве права. Если б не Эро... Как она будет смотреть в глаза Эро, этого кристально чистого человека? Эро надо обо всем написать и раз и навсегда покончить с ним.
Опять чепуха! Если Эро начнет избегать Юту, значит, он просто-напросто ничтожный человек, о котором и думать не стоит.
Нет, Урве не права. Эро чудесный, она ему когда-нибудь напишет. А сама она должна остаться в Таллине. Из-за матери. От матери всего можно сейчас ожидать. Молодожены, которые живут в третьей комнате, - родственники матери, но они совсем не заботятся о ней. Юта должна остаться в Таллине, должна поступить на самую трудную, самую черную, самую вредную для здоровья работу, потому что...
Неверно все это. Мать могла остаться, скажем, на попечении Урве. Что стоит Урве приходить сюда по вечерам писать, она может даже переночевать здесь, потому что с мужем у нее все кончено. Да-да, кончено! А Юте надо взять себя в руки и ехать обратно в Тарту. Люди проверяются на крутых поворотах. До сих пор жизнь у Юты была легкая... Если бы Юта осталась совсем одна, если бы никто не понимал ее, не хотел поддержать...
Когда Урве встала, чтобы идти, Юта взяла подругу за обе руки и, плача, сказала:
- Я так тебе благодарна, Урр. Я никогда не забуду этого.
12
Человеку, с которым обошлись несправедливо, не обязательно чувствовать себя убитым и подавленным. Несправедливость заставляет страдать, и, однако, к этим страданиям примешивается порой ощущение сладости. Через какое-то время страдающий обращает свой взор в будущее, где виднеется всеискупающая награда: когда-нибудь вы еще пожалеете, когда-нибудь вы еще попросите. Мораль, устремленная в будущее, обычно гораздо сильнее морали, которая цепляется за мелкое настоящее или безвозвратно ушедшее прошлое.
Рейн сидел на белых стропилах сарая. Сырые от утреннего дождя доски приятно пахли смолой. Острая пила, тоненько звеня, ходила взад-вперед, и концы досок с шумом падали вниз, в траву. Две недели назад эта земля была лугом, а теперь здесь высились четыре стены, пола еще не было, полом служил пока сырой дерн. Верх будущей пологой четырехскатной крыши уже покрывали доски.
Между стропил следовало обязательно набить планки, не то крыша не выдержит и прогнется зимой под тяжестью снега. Расходовать на это дело брусья не имело смысла, вполне годились и обрезки двухдюймовых досок, которые в избытке валялись на строительной площадке. Надо было только обмозговать, как их прибить. Нужна простая конструкция. На обдумывание ушло полсигареты. Оставшиеся полсигареты он выкурит, размышляя о будущем.
Да, сейчас его не понимают. Думают, будто он какое-то чудовище - лишил жену всех радостей жизни, ворчал из-за простенького пальто. Ничего, наступит время, когда все заботы останутся позади. Они заживут здесь хозяевами. Им будет хорошо. В комнате горит камин, в саду растут яблони, в огороде - овощи; ветер колышет занавески на новеньких окнах, а из зеленой будки глядят зоркие глаза немецкой овчарки... Это время не за горами. И тогда-то кое-кто вспомнит, как несправедлив был к строителю, пожалеет, что не понимал его. Ведь кто, как не он, Рейн, своей дальновидностью и своим трудом избавил семью от необходимости жить в такой тесноте.
Порядочная жена пришла бы хоть разок взглянуть, как он работает. Уже третью неделю она дома, а все еще не удосужилась побывать на участке. Для кого Рейн надрывается здесь до седьмого пота, до кровавых мозолей на ладонях? Разве только для себя? Как он тут нервничал, с какой лихорадочной быстротой работал перед тем, как должны были грянуть морозы!
А угловой камень, этот зеленоватый граненый камень! Стыдно даже вспомнить, как он тащил его из ямы! Выкладывая фундамент, он оберегал этот камень от брызг битума, словно какую-то драгоценность, которая должна будет украсить алтарь.
Снова зазвенел молоток. Трехдюймовые гвозди под уверенными ударами мягко входили в сосновые доски.
Ничего, будущее покажет, кто прав. Урве еще пожалеет, что обошлась с ним так. Пройдут жаркое лето и морозная зима; за это время человек многое может забыть, но не у всех людей плохая память. И в один прекрасный день...
- Рейн!
Рука дрогнула, и гвоздь покривился. Внизу стояла Урве. Среди стружек, обрезков досок, камней и извести Урве в своем красивом сером пальто и светло-голубой шляпе была как яркий цветок - одинокий и чужой. Когда она пришла, что он даже не заметил? И зачем она пришла?
- В чем дело?
- Спустись, пожалуйста. Мне надо поговорить с тобой.
Рейн вытащил покривившийся гвоздь, положил молоток на готовую часть крыши, взялся за стропила и, легко оттолкнувшись, спрыгнул вниз.
- Есть же лестница, зачем так неосторожно...
- Лестница для того, чтобы подниматься, - криво усмехнулся муж.
В другое время наивность жены позабавила бы его. Но сейчас обида заслонила все остальные чувства. Он же не знал, что привело сюда жену. Ее лицо было замкнуто, Рейн не увидел в нем ни приветливости, ни желания заключать мир. Что-то оскорбительное для него было во взгляде жены. И потом ее, видимо, совершенно не интересовало, как подвинулись дела на строительной площадке.
Рейн вынул сигарету, закурил, хотя во рту еще было горько от предыдущей.
- Что тебя вдруг привело сюда? - спросил он с деланной приветливостью.
- Я хочу спросить тебя кое о чем... Bсe эти материалы - ты не раздобывал их как-нибудь так... то есть... не приобретал ли ты что-то на стороне?
Камень для фундамента! По накладным он купил всего две машины. Горбатый слесарь с комбината сделал ему арматуру. Затем три тонны известкового раствора. Тонна цемента. Но ведь это мелочи. На все остальное у него есть накладные, они лежат дома в правом ящике письменного стола.
- А если да, так что?
- Тогда бы я знала, что мне делать.
- Итак, неожиданная ревизия, - насмешливо пробормотал муж. - Крупные пайщики проверяют правление акционерного общества. - Рейн решил, что Урве не может знать, сколько материалов он приобрел на стороне. Камень, известь, цемент - на все это имелись счета. Но дом с одинаковым аппетитом поглощает и добытое на стороне, и доставленное в законном порядке. - Бумаги дома, в верхнем правом ящике. Можешь проверить.
- И ты еще шутишь. А Зееберг сидит.
- Что?
- Отец Юты занимался всякими махинациями. Он арестован.
Рейну вспомнился канун Нового года, когда они с Ютой, оба смущенные, стояли друг перед другом в передней. Нет, она совсем не так некрасива. Глаза! Какие глаза!
- А Эро?..
- Эро еще ничего не знает. Юта не хочет больше возвращаться в Тарту.
- Поразительно - я как раз незадолго до твоего прихода думал о старике Зееберге: есть же люди, которые строят легко, без забот. Не приходится даже следить за постройкой.
- Легко, без забот - это верно.
М-да! Еще прошлой зимой Зееберг сидел в "Глории", был важной персоной. Вот так оно и бывает. Что ж, снова появится в "Ыхтулехт" объявление - продается недостроенный индивидуальный дом. Эх! Вот так история. Рейн ухмыльнутся.
- Над чем ты смеешься?
- Над тобой, конечно. - Он протянул свои большие, перепачканные в смоле ладони: - Смотри, вот руки честного индивидуального застройщика. Чистенькие, верно?
На лице молодой женщины отразилось смущение, и она с облегчением вздохнула. Она вдруг подумала, что была ужасно несправедлива к мужу. Найдись у нее в этот момент достаточно душевных сил, она сказала бы Рейну что-то ласковое. Но Урве отвела глаза и проговорила:
- Неплохой сарай получается.
- Из хорошего материала хорошо и строить. Доски получены с лесопилки по накладной, толь купил на улице Кааре, цемент тоже...
Урве грустно вздохнула.
- Я же пришла не ради себя.
- А ради кого? Ради матери? Или ради Ахто?
Жена посмотрела мужу в лицо и сказала, подчеркивая каждое слово:
- Ради нашей семьи.
Казалось, все сказано этим. Урве быстро повернулась и пошла. Но около подвала остановилась, глянула через окно вниз, в черную пустоту, носком туфли легко постучала об угол. Рейн сочувственно улыбнулся. В этом молчаливом осмотре было столько наивной беспомощности. Сейчас самый подходящий момент подойти к жене, вспомнить веселые дни, когда они работали здесь всей семьей. Пройтись по ровному перекрытию подвала и измерить шагами величину будущих комнат. Но что поделаешь, если жена пришла с ревизией, а не ради того, чтобы взглянуть на их будущий дом. Чаша несправедливости, не переполнилась ли ты!
Урве внезапно остановилась. Зеленоватый камень в углу фундамента разбудил в ее памяти далекие воспоминания. Разве этот человек в потрепанном ватнике, с куском доски в руке так жесток и эгоистичен, что не заслуживает ни единого теплого слова? Какая худая и длинная шея! И эти руки, которые он с такой гордостью вытянул перед ней...
Гордость ломается порою внезапно. Даже вот этот холодный зеленоватый камень, так заботливо положенный в угол дома, способен вызвать на глазах слезы.
Урве отвернулась, подставив лицо прохладному ветру. Две слезы скатились по щекам. "Мокрый" день с самого утра. Страшно было жаль бедную Ютс. И Рейн, Рейн... Написал ей в Москву, что "этот камень" уже на месте. Тогда, захваченная водоворотом жизни большой столицы, Урве не обратила на это никакого внимания. Стоило ли писать о таких пустяках! А теперь она стояла здесь и...
Она же любит своего мужа. Очевидно, им необходимо было поссориться, чтобы понять, что они любят друг друга. Ох, Рейн, Рейн... "Этот камень" действительно был на месте. И с каким умением все тут сделано! Оконца, посередине - дыра для трубы, все эти углы, которые он так великолепно рассчитал...
Холодный ветер быстро сушит следы слез, если не появляется новых.
Урве решительным шагом подошла к сараю.
- Рейн, прости меня за эти подозрения...
Уперев конец доски о землю, муж посмотрел на крышу и проглотил комок в горле. Надо что-то ответить, а ничего не приходит в голову.
- Я пришла от Юты. Боялась за тебя - вдруг и ты каким-то образом связался и...
- Боялась за меня? - Рейн с легкой усмешкой взглянул на умоляющее о прощении лицо жены, но сразу же стал серьезным. Он тихо сказал: - Чего там прощать. Ну, пришла спросить. Имеешь же ты право спросить.
Они ходили вдвоем по перекрытию подвала. Говорили о том, много ли солнца будет в комнатах. Обсуждали, каким они сделают свой сад. Урве обещала раздобыть сирень - скоро время сажать ее.
Когда Урве ушла, Рейн влез на крышу. Выйдя на улицу, жена обернулась и помахала рукой. Муж тоже помахал.
Утомительная ссора кончилась.
Вечером Рейн в прекраснейшем расположении духа уселся в автобус. Крыша уже почти покрыта досками. Дома его ждет горячий ужин и несколько часов отдыха перед тем, как идти на работу в ночь. Надо будет прочитать газеты. Теперь уже не он Ваттеру, а Ваттер ему время от времени разъяснял, что происходит в ООН или что за подозрительные дела творятся в Корее. Когда Ваттер, слегка подтрунивая, напоминал Рейну о его былой политической активности, в словах его звучала и какая-то предостерегающая нотка. Но неприятно, если так станет относиться к нему Урве. В вопросах внешней политики Рейн разбирался лучше, чем жена, и ему не хотелось терять завоеванных позиций. Одного ума мало, ум надо питать фактами. Сегодня ему особенно хотелось поскорее добраться до газет. За последнюю неделю он вообще не брал их в руки.
Однако и в этот вечер газеты остались нетронутыми. В передней висело чье-то темно-синее пальто. Эро сидел в комнате и разговаривал с Урве.
Утром он сел в Тарту на поезд. Ему необходимо было поговорить с Ютой. Он ничего не знал, но подозревал самое страшное. С Ютой он уже виделся и сказал ей то, что хотел. Кажется, он не зря приезжал.
- Почтой, пожалуй, обошлось бы дешевле, а? - не к месту пошутил Рейн.
В комнате возникла неловкая пауза. Затем младший брат, вздохнув, сказал:
- Порой взглянуть человеку в глаза важнее, чем все остальное.
Когда Эро говорил это, лицо его, похожее чем-то на лицо Рейна, было таким по-юношески мужественным, что Урве отвела взгляд и покраснела. Ей не хотелось в эту минуту смотреть на мужа.
13
В браке хороши только такие примирения, когда супруги в одинаковой степени принимают вину на себя, прощают друг другу и уславливаются начать новую жизнь.
Между Урве и Рейном откровенного разговора не состоялось. Может быть, этому помешал неожиданный приход Эро. Может быть. А после его отъезда никто из них о ссоре не вспоминал. Делились мыслями, рассказывали друг другу о своей работе, о том, кто где был. И все-таки оба не могли отделаться от ощущения, будто в чем-то главном они не понимают друг друга и будто что-то подкарауливает их, то приближаясь, то снова удаляясь. И нежности после примирения не было.
Дни мелькали с ужасающей быстротой. Урве перевели в отдел информации. Новая работа требовала большого напряжения сил - задание за заданием сыпались на ее голову. Приходилось править рукописи, с чем на первых порах она справлялась не очень хорошо, да и самой надо было писать больше, чем прежде. У Рейна тоже наступили горячие дни - установилась теплая сухая погода, и он почти не бывал дома.
В один из таких весенних дней в отдел информации зашел Эсси и спросил, как подвигается постройка дома и прижилась ли сирень.
Урве читала только что полученное с машинки интервью одного популярного народного артиста. Интервью было интересное. Вопрос Эсси немного смутил ее. После того как посадили сирень, она ни разу не была на участке.
- Пойдем посмотрим, - уклончиво сказала она нарочито веселым тоном.
Эсси промолчал и, чтоб не мешать Урве работать, тихо вышел из комнаты. Вечером он снова зашел: на одной руке - пальто, в другой - портфель.
- Ну, я готов, - сказал он с таинственной улыбкой.
Урве не сразу поняла, в чем дело, - она уже позабыла их дневной разговор. Но потом рассмеялась. Значит, Эсси действительно решил идти?
Эсси был тверд как скала.
Что ж, сегодня так сегодня. Только Урве придется забежать раньше домой.