Знакомое, удивительно знакомое лицо. Круглый подбородок, большой мясистый нос и светлые с холодным блеском глаза. Внезапно Рейну вспомнилась картина далекого прошлого. Их дивизия шла сквозь метель. Позади были развалины Великих Лук, тяжелые бои и победа, потребовавшая многих жертв; впереди - тыловой лагерь, отдых, рытье землянок в мерзлой земле, учения. В большой деревне, где они сделали остановку, Рейн увидел машины - они принадлежали дивизионной хлебопекарне. Он вошел в избу погреться. С этими веселыми парнями, развозившими хлеб, стоило иметь дело - какая-нибудь трофейная мелочь иногда могла превратиться здесь в теплую душистую буханку. В избе, за столом, разложив перед собой какие-то счета, сидел капитан интендантской службы. Поймав его холодный вопрошающий взгляд, Рейн, буркнув извинение, ретировался назад, в метель. То же лицо. Он видел это лицо не раз и потом у продуктового склада дивизии. Затем на концерте Ярославского художественного ансамбля. Запоминающееся лицо. Надо непременно рассказать Урве о человеке, который в свое время снабжал всю дивизию хлебом.
- Это же отец Юты, - сказала Урве и с интересом оглянулась назад. - Он, должно быть, не узнал меня.
- Отец Юты Зееберг?
- Ну да. Он был у вас в корпусе каким-то большим начальником по снабжению. А осенью сорок четвертого года, как только вы вернулись, его назначили в ЭРСПО. Между прочим, он строит в Нымме дом.
Рука Рейна, державшая графин, на мгновение замерла над столом.
- Строит дом? А когда он будет готов?
- Ну кто может в точности знать.
- И ты только сейчас говоришь мне, Урри!
- Ну и что? Юте даже мне не хочет всего рассказывать. Последнее время мы как-то отдалились друг от друга. Помню, она только сказала однажды, что ей эта постройка не по душе.
- А нам - да.
- Не понимаю.
- Ну как ты не понимаешь?!..
- Знаешь что - не будем сегодня говорить об этом. Я уже по горло сыта разговорами о квартире.
- А кто не сыт? Но как же не говорить, если вдруг появляется надежда. Построят дом, освободится квартира.
- Бедный Rêné, о чем ты только не мечтаешь. У них прекрасная трехкомнатная квартира с ванной. Найдутся претенденты посолиднее нас с тобой.
- При чем тут солидность. Квартиры надо распределять по потребности. Подумай, как мы сейчас живем: твоя мать, старый человек, спит на кухне, мы втроем в одной маленькой комнате.
- Велик ли этот третий...
- Мужчина растет с каждым днем. Человек все-таки. Да ведь и еще появятся.
- Нет, Рейн, нет. По крайней мере, пока не получим жилплощади. Будем надеяться, что получим.
Рейн вздохнул. На кого надеяться? На жилуправление? Там тебе в лицо смеются: квартира, мол, есть, а тысячи людей вообще не имеют жилья. Неужели он не знает, какими темпами растут и расширяются промышленные предприятия в разрушенном Таллине? Каждому новому рабочему нужна жилплощадь. Где ее взять так быстро? В жилуправлении ему посоветовали обменяться. Но с кем? Кто обменяет большую на меньшую? Один случай на пятьдесят тысяч. Все объявления кричат: однокомнатную на двухкомнатную, двухкомнатную на трехкомнатную, две однокомнатные на одну четырехкомнатную.
Урве улыбнулась ему через стол.
- Послушай! - воскликнула она. - Это же вальс! Пойдем потанцуем.
Правильно. Сегодня вечером, тем более здесь, не стоит думать о жилье. Имеет же человек право хоть раз в году, хоть на несколько часов отрешиться от всех этих забот...
Мужчины за столиками смотрели на Урве. Пусть смотрят. С этой женщиной пришел сюда Рейн Лейзик, бывший ефрейтор. Капитан интендантской службы строит в Нымме дом. Но у него старая жена и сам он уже человек в годах, имеет взрослую дочь. Черт побери, жизнь, несмотря ни на что, - великолепная штука! Если человеку удалось выбраться из рощи смерти, его уже не могут выбить из колеи какие-то ничтожные рытвины на дороге. Людей из жилуправления тоже надо понять. Фабрики растут, как грибы под дождем, отовсюду стекается рабочая сила, и конечно же не успевают восстанавливать и строить. Тысячи людей живут в несравнимо более худших условиях, чем он.
После танца Урве захотелось пойти вниз. Они спустились.
Рейн вышел из мужской комнаты раньше - Урве, видимо, еще приводила себя в порядок - и, пораженный, остановился. В одном из кресел фойе сидело, улыбаясь ему, его далекое школьное прошлое.
- Меэли!
Меэли Вайкла встала. Невысокая. Темно-зеленое короткое шелковое платье... Что-то в ней изменилось.
Сильно пополнела. Да, и это. Но не только. Ах вон оно что! Волосы! Завиты и уложены волнами. И все-таки это Меэли - тот же голос, тот же наклон головы...
- Я видела тебя, когда вы поднимались наверх. Я здесь с тетей и ее мужем, на другом конце зала. Это твоя жена? - В последнем вопросе звучало что-то похожее на вызов.
- Да. И у меня уже сын.
- Поздравляю. У тебя очень милая жена.
- А ты что делаешь? Ведь вот где пришлось встретиться... - Рейн вытер носовым платком лоб, который беспрестанно покрывался испариной - так жарко было в зале, где они танцевали.
- Вот, возьми, - Меэли украдкой протянула ему маленький листок.
- Что это?
- Мой городской адрес. На всякий случай, если вздумаешь прийти. Хорошо бы послезавтра, в пятницу, а, Рейн? Вечером?
- В пятницу вечером?
В пятницу он в вечерней смене. Он - накатчик, и его обязанность - стоять у тамбура и следить, как наматывается бумага, снимать с машины полный рулон и отправлять его на дальнейшую обработку.
- Мне бы очень, очень хотелось, чтобы ты пришел именно в пятницу вечером.
- Хорошо. Я приду.
- Чудесно, Рейн. Нам надо о многом поговорить, не так ли?
Просто удивительно. Голос Меэли, когда она произносила эти слова, казался таким близким, знакомым. Когда он слышал его последний раз? На школьном празднике? Или в один из вечеров, когда они, стоя под деревьями, за зданием станции, прощались друг с другом?
Школьное прошлое покинуло ресторан вместе с тетей и ее мужем. Прощаясь, Меэли протянула Рейну руку. Рука была теплой и влажной. Адрес надо спрятать подальше, во внутренний карман пиджака. Послезавтра вечером? Договориться бы с Ваттером. Ваттер - хороший друг... Рейн нервным движением зажег сигарету. От ладони правой руки шел тонкий горьковатый запах. Урве таких духов не употребляла. Меэли... Да, это все-таки Меэли. Тот же голос, те же манеры. Мальчишки завидовали ему. Последнюю зиму Меэли ходила в красном пальто с черным каракулевым воротником. Каждое утро она появлялась в этом пальто на перроне. Уже издали было слышно, как скрипел снег под ее быстрыми шагами, когда она шла через сад. "Ты ждал?" - так звучало ее "здравствуй". "Ждал", - "отвечал Рейн. "Долго?" - "Ну, все-таки".- "Пойдем в самый конец поезда, там всегда есть пустые купе". Не произойди сейчас неожиданной встречи, разве вспомнились бы эти вагоны, эти купе, обитые синим линкрустом, где никто не помешал бы им целоваться, решись они на это. Смешно, что они не решались. Тогда не решались. А теперь?
Урве вышла с несчастным видом. Спустилась петля на чулке! Так она и думала, потому что во время танцев кто-то наступил ей на ногу. К счастью, у одной предусмотрительной женщины нашлась иголка с ниткой, и Урве с двух сторон закрепила "дорожку". Веселье могло продолжаться.
Семеня ногами, быстро подошел официант и осведомился, можно ли подавать горячее.
- О да! - Урве хотелось есть. Вообще здесь было совсем неплохо. Рейну пришла в голову чудесная мысль отпраздновать день ее рождения в ресторане. Ты сидишь, тебе приносят, уносят и вдобавок еще можешь беззаботно танцевать. - Что с тобой?
- Не понимаю, - вздрогнул Рейн.
- Ты как-то сник. Ты, я надеюсь, не опьянел?
Он засмеялся. Опьянел? С чего? Нет, нет, все в порядке. Вот разве только внизу, ожидая Урве, он снова начал думать о доме, который строит Ютин отец.
- Ты ведь обещал - ни слова сегодня о квартире. - Она подняла палец и кокетливо пригрозила: - Я рассержусь. Сегодня вечером все посторонние мысли запрещены. Ты только со мной.
Рейн без сопротивления сдался. Такое требование нетрудно выполнить. Но когда на столе появились дымящиеся блюда и любезный официант отошел в сторону, шаловливый тон жены изменился. С каким-то внезапным порывом она спросила:
- Ты никогда не оставишь меня, Рейн, ведь нет?
- Урр, ну зачем ты опрашиваешь?
Рейн взял графин и стал быстро наливать рюмки.
2
Трамвай с обледеневшими окнами. В дверях - кондуктор с лилово-синим лицом.
- Едем только до парка, - сказал он таким тоном, словно все трамвайное движение в Таллине подчинялось ему одному.
- Чудесно! Мы как раз собирались сегодня переночевать в вашем парке, -сказал Рейн, ища мелочь.
Кондуктор хрипло рассмеялся. Но когда на следующей остановке трамвай стали осаждать новые пассажиры, выскочил на площадку и крикнул точь-в-точь, как и в первый раз:
- Едем только до парка.
Вот это да - целый трамвай только для них двоих, а у дверей суровый цербер.
Они сошли в темноту и холод. В самом начале улицы, где сохранилось несколько целых домов, идти было неплохо. Но впереди! Впереди - длинный ряд развалин, а дальше новые высокие заборы, из-за которых поднимались стены и чернели проемы окон.
- Утром этого ряда окон еще не было, - заметил Рейн.
- Да, быстро строят, - ответила Урве, чтобы что-то сказать.
- Кто поселится в этих домах? В жилуправлении говорят, что люди из бараков. Ах, к черту! Не будем сегодня об этом. Помню, я провожал тебя первый раз домой. Тогда тут одиноко торчали белые лестничные клетки. Ничего, ничего. Таллин скоро отстроят, и он станет еще красивее, чем был когда-то раньше. Я в этом уверен.
Слушая мужа, Урве время от времени оборачивалась назад. Она не могла отделаться от чувства, будто кто-то идет за ними по пятам. Слухи о том, что на плохо освещенных и разрушенных улицах людей грабят, держались с дьявольским упорством.
Урве недавно сшила себе зимнее пальто. Простое зеленое пальто, но все же новое, на ватине. У Рейна тоже совсем новое пальто из коричневого драпа. Они купили его в магазине на улице Виру как раз перед самой денежной реформой.
Однако страхи оказались напрасными. Вот и их дом.
Пальто - на вешалку. Легкий поцелуй холодных от мороза губ - благодарность за хорошо проведенный вечер. Затем на цыпочках через темную кухню, где над теплой плитой сохли детские распашонки. Рейн наткнулся на стул и шутливо сказал:
- Тсс!
Хелене Пагар сразу после свадьбы отдала молодым кровать, а сама, забрав кушетку, переселилась на кухню. Она не спала, когда они вошли, и велела зажечь свет.
- Почему ты не спишь? - спросила Урве, пропуская Рейна в комнату.
- Уснешь разве, когда людей в такой час нет дома. Да и Ахто бушевал.
Ну вот! Все! Праздник кончился. Начинались будни. Первый день двадцать первого года жизни.
- Что с ним?
В комнате на столе горела прикрытая черным платком лампа. Урве крутила филигранную брошь на блузке и ждала ответа, хотя наперед знала, что скажет мать. И не ошиблась.
- Сколько раз говорила - рано отнимаешь от груди. Мальчишке больше года, а он... Не дело растить ребенка по книжке. Опять одна зелень у него.
Какое-то время Урве стояла молча, стиснув зубы. Была ночь. Бессмысленно начинать сейчас спорить. Она устало вздохнула и вошла в комнату, прикрыв за собой дверь. Через сетку взглянула на спящего в кроватке малыша. Из-под края ватного одеяла высунулись нежные пальчики. Ребенку было жарко. Он двигал пальчиками и причмокивал. Он не знал ничего, ровно ничего о мире, в который он попал и где ему предстояло медленно, с трудом открывать все то, что до него миллиарды миллиардов раз открывали другие, прежде чем он сможет внести и что-то свое в это бесконечное количество открытий.
Рейн, почти уже раздетый, в шлепанцах, тихонько подошел к кроватке.
- О чем ты думаешь?
Можно одновременно думать обо всем и ни о чем. Ей исполнилось сегодня двадцать лет - что ж, это уже не новость. И все-таки она думала об этом. Первым делом -маленький практический вопрос: надо ли было вообще, чтобы этот лысый обслуживал тебя, надо ли было танцевать, вспыхивать под взглядами морского офицера, волноваться из-за того, что ты впервые попала в такую обстановку, - одним словом, имело ли смысл справлять день рождения в ресторане, когда заранее было известно, чем все это кончится: теплой конурой в отдаленной части города, конурой, которая как будто специально предназначена для того, чтобы отрезвлять тех, кто возвращается домой с праздника, из театра или кино?
Дом. Работа, дом, дети.
Айли Суме тоже двадцать лет, а она уже ждет второго ребенка. И ничего, живет себе. Но ведь Айли и Урве не похожи друг на друга. Айли счастлива, что у нее будет второй ребенок, а Урве расплакалась, узнав, что на свет должен появиться Ахто. Айли радовалась, что ей не придется больше учиться. Урве страдала, предвидя, что ей не так скоро удастся снова сесть за учебники. Айли ушла из конторы к станку, потому что не справлялась с канцелярской работой. Урве же перешла на производство, когда почувствовала, что работа в конторе не удовлетворяет ее. Айли довольна своей маленькой ролью в жизни. А Урве еще только ищет свое место в ней. Сегодня ей исполнилось всего двадцать лет.
Рейн накрыл одеялом высунувшиеся пальчики сына. Какими большими казались его пальцы рядом с этими крошечными.
- Рейн, я очень плохая жена.
Он не первый раз слышал это от Урве. Он понял.
- Я тогда тоже не хотел его.
Может быть. А может быть, он не хотел из-за Урве, которая ходила с таким недовольным лицом. Во всяком случае, то были тяжелые дни. Урве работала в конторе и училась в последнем классе вечерней средней школы. Она строила большие планы, но их перечеркнул вот этот самый мальчишка - тогда еще никто не знал, будет ли это мальчишка или девчонка и вообще будет ли кто-нибудь... Рейн приходил с работы усталый, каждый день очень усталый - на бумажной фабрике, которую так расхвалил Мартин, Рейну сунули в руки примитивнейший инструмент - топор, которым приходилось рубить рулоны мокрой целлюлозы, целую смену только и делать, что рубить. При такой работе нечего было и думать о вечерней школе. Однажды в день получки он купил гитару, да, да, гитару - желтую, лакированную и очень дешевую, и первое время даже с удовольствием играл на ней. Но теперь ему живется легче. Он работает накатчиком на большой бумажной машине, а малыш за этот год с лишним превратился в весьма милое создание. Бегал. Ел. Гремел кубиками. Непонятно, что заставляло Урве время от времени вспоминать тяжелые дни?
- Ляжем-ка спать, пока парень не разбушевался, - сказал Рейн.
Урве медлила. Она не привыкла ложиться спать, не умывшись. Но плескаться так поздно на кухне, где спала мать... Все время какие-то препятствия и преграды, порой настолько ничтожные, что, если серьезно задуматься, самой станет смешно.
- "Кому на Руси жить хорошо?"
- Что? - Рейн хоть и слышал, но не понял. Некрасова читала недавно Урве, а не он.
Так как ответа не последовало, а повторять вопрос Рейну не хотелось, он стал ждать, не разрешится ли проблема жизни на Руси сама собой, когда платье будет устало висеть на вешалке, а горячее тело в светлой пижаме окажется рядом с ним.
Но "светлая пижама" после основательного умывания под краном еще долго стояла у стола. Перелистывала книги, перелистывала их рассеянно, так как мысли ее были далеко: в эту минуту ей претила повседневность устоявшейся жизни, обыденность. Даже слова "моя единственная", "моя красивая Урр" могли звучать обыденно и тускло, так тускло, будто из-под земли. Нет, из-под песка. Обыденность - это песок. Он заглушает звуки и закупоривает кровеносные сосуды. Но никто не должен знать об этих ее мыслях, это нехорошие мысли. С Людмилой говорить о таких вещах нельзя, потому что Людмила поглощена делами комсомольской организации, распределяет поручения и с безжалостной последовательностью проверяет их выполнение. О, стенгазета, стенгазета! Что поставить в следующий номер? Людмила уже просила представить ей план следующего номера. Да и Юте надо написать, поблагодарить за подарок. Как ей живется в Тарту? Наверное, неплохо. А наша жизнь здесь...
Рейн заснул. Неужели он действительно заснул? Он сегодня какой-то странный.
- Рейн?
- Да?!
- Ах, ты еще не спишь, - Урве присела на край кровати. - Скажи, почему люди никогда не бывают довольны тем, что у них есть? - И не дожидаясь ответа: - Я думала о Зеебергах.
- И я думал сейчас о них. Представь себе такую картину. Возвращаемся мы с фронта. Снег. Холодно. По тридцать - сорок километров в полном боевом снаряжении зараз отмахиваем, и все по ночам, чтобы с воздуха нас не заметили немцы. Поспишь в снегу, на еловых ветках, а вечером - снова в путь. Пока однажды не услышали приказ: "Направо!" Свернули в лес. Там нам говорят: "Здесь теперь ваш новый дом". А какой дом? Один снег кругом! А через месяц живем уже в деревянных домишках или в землянках, спим вповалку. Придешь с учений и чувствуешь - ты дома. Странная вообще штука - дом. Вначале, после землянок, эта комната здесь казалась мне ну по меньшей мере графским замком. Да, да, казалась, верь мне. А теперь?
Это были не новые мысли... И вco же они приносили успокоение.
Ладонь все еще немного пахла тонкими горьковатыми духами. Частичка этого запаха осталась, кажется, в рукавице, связанной к рождеству тещей. Что ж. До пятницы еще есть время. Он успеет что-нибудь придумать. Надо будет поговорить с Ваттером. Лучше Эльмара нет парня. Удивительно, что люди, на долю которых выпало много трудностей, становятся от этого только лучше. Разумеется, Ваттер и раньше мог быть хорошим человеком. Но все-таки, если сравнивать его со стариком Меллоком... Старик Меллок. Скаредный, мелочный. Тридцать лет на одной фабрике, изо дня в день - вo времена Пятса, Литцмана, теперь... Ваттер на двадцать пять лет моложе, однако знает жизнь гораздо лучше, чем Меллок. Надо будет поговорить с Ваттером относительно пятницы. Сейчас не стоит об этом думать.
- Начну-ка и я строить. Не смейся. Возьмем ссуду, немного подкопим, и примемся. Люди же строят. Почему бы и нам не взяться.
- Пой, пой, соловушка!
- Запомни! Своими руками дом поставлю. Если начать по-настоящему, с фундамента, если начать строить постоянное жилье...
- И на этом прощай жизнь...
- Для кого? Для меня?
- Для тебя и для меня тоже.
Муж зевнул. Он засыпал. После праздника! Нет, не может быть!