Председатель торопился на охотничьи участки.
- А ты с ним не разговаривай. Ты же молодой, сильный. Возьми его на руки и перенеси! - запальчиво сказал он Рультыну.
- Не хочется со стариком ругаться. Отец же… - не очень уверенно возразил Рультын. - Слыхал я, что к нам снова Гэмаль прибыть должен. Может, его подождать? Может, мой отец Гэмаля послушается.
- Что ты, как мальчик все равно, рассуждаешь! Думаешь, что у Гэмаля только и дела будет, чтобы с твоим стариком разговаривать! - вспылил председатель. Черная жесткая челка Айгинто падала на его жаркие, в узком и длинном разрезе, глаза. Он то и дело встряхивал головой, забрасывая челку вбок, направо. Тонкие ноздри его сухощавого носа вздрагивали.
Выглядел Айгинто совсем еще юношей, тонким и гибким. Движения его были порывисты, беспокойны. Он вечно торопился и беспрестанно торопил других. Так и на этот раз он быстро натягивал на ноги торбаза, подгоняя старушку мать со сборами походной сумки.
- Беги скорее домой, бери Анкоче на руки и неси его в новый дом! - снова обратился он к Рультыну. - Поругается старик немного, а потом привыкнет.
Рультын смущенно переступил с ноги на ногу, почесав озадаченно свой густой черный ежик под малахаем и, немного подумав, пошел к учительнице Оле Солнцевой.
Солнцева внимательно выслушала Рультына, отодвинув в сторону, стопку ученических тетрадей.
- Ничего, Рультын, сейчас мы твоего отца уговорим. Вместе уговорим! - весело сказала она. Тонкое ее лицо с нежным подбородком, с чуть вздернутым, словно выточенным носиком, было решительным. Казалось, Оля нисколько не сомневается, что упрямство Анкоче они непременно победят. По-детски лукавые, живые глаза девушки придавали ее лицу оттенок беспечности. Но где-то, в строгом ли рисунке маленького рта, в двух ли тонких морщинках на высоком лбу у переносья, или в манере щуриться, как бы на миг прицеливаясь, чувствовалось что-то настойчивое, по-взрослому серьезное.
- Пойдем в ярангу, попробуем с ним говорить! - Солнцева встала из-за стола.
Перед ярангой Оля остановилась. Сейчас, когда рядом стоял новый дом, древнее чукотское жилище выглядело особенно убого. Яранга имела шатрообразный вид, с чуть смещенной в сторону входа верхушкой. Хрупкий каркас ее из выгнутых жердей был обтянут остриженными оленьими шкурами. Дверью в ярангу служил откинутый край покрышки. Внутри было темно и неуютно. На закопченных перекладинах висела одежда, оружие, рыба, куски мяса. Примерло третью часть шатра яранги занимал полог. Перед пологом на цепи, прикрепленной к верхушке яранги, висел медный чайник. Место для костра было огорожено небольшим кругом из камней. Сильно пахло дымом, дубленой кожей.
Когда Солнцева забралась в полог к Анкоче, старик прикрыл шкурой лежавший на его ногах винчестер, подозрительно посмотрел на учительницу. Сморщенное лицо его выражало страдание, тревогу. Он часто кашлял, тяжело дышал.
- Трудно дышать тебе. Наверное, грудь болит? - участливо спросила Солнцева. Глаза Анкоче подобрели: ему нравились люди, которые с участием относились к его здоровью.
- Наверное, редко на улицу выходишь. А на улице воздух свежий, легче дышится.
- Да, ты правду говоришь, - неожиданно четким и довольно сильным голосом сказал Анкоче. - На улице легче дышится. Но вот трудно мне из полога выходить и назад возвращаться.
- А знаешь, можно очень хороший выход найти. Посмотрел бы ты на новый дом, который рядом с твоей ярангой стоит. Какие большие там окна. Свету много, воздуху много, дышится легко, почти как на свежем воздухе…
Лицо Анкоче вдруг стало сердитым, неприветливым.
- Можешь дальше не говорить, - мрачно заявил он. - Я думал, ты ко мне с добрым сердцем пришла, о здоровье моем хотела справиться, а ты ко мне с лисьей хитростью явилась.
Солнцева тяжело вздохнула и задумалась.
- Грустно мне, старик, слышать такой упрек, - наконец сказала она. - Меня в жизни никто хитрой лисой не называл.
- Никто лисой тебя не называл? - спросил Анкоче, принимая от сына трубку. - Как знать, может я ошибся. Может, про дом ты так сказала. Может, ты и не думала предлагать мне покинуть мою ярангу.
- Нет, Анкоче, как раз именно это я и хотела тебе предложить. - Солнцева посмотрела в глаза старику. - Так, значит, грудь у тебя болит?
- Болит, - согласился Анкоче.
- Почему же ты не хочешь в такое жилище переселиться, где воздуху много, свету много?
- У меня, русская девушка, не только грудь есть… У меня еще и сердце есть, а оно помнит, что я в этой яранге родился, вырос… и, видишь, до старости дожил.
Солнцева на миг смутилась, но тут же овладела собой и с мягкой улыбкой учтиво возразила:
- Ты прости меня, старик, что я, совсем молодая еще, спорю с тобой. Но я хочу сказать, что ты и сердце свое не жалеешь. В светлом доме веселее, радостнее станет твоему сердцу. Где свету много, чистого воздуху много, там всегда радостнее и легче сердцу. Там жить веселее.
- Да, да, ты правду говоришь, - неожиданно смешался Рультын. - Когда у отца с сердцем плохо, мы его на улицу выводим, и ему легче становится.
Анкоче враждебно посмотрел на сына, медленно перевод взгляд на учительницу.
- Хорошо! Уж так и быть: старика вы переспорили. Ломайте мою ярангу. Но знай, девушка, я в дом жить не пойду, я к тебе в школу жить пойду. Ведь это будет лучше, чем дом моего сына! - Анкоче сделал паузу, бесцеремонно разглядывая лицо Солнцевой, чтобы проверить, какое впечатление произвели его слова. - Да, да, я к тебе жить пойду. Уж, конечно, у тебя в жилище много воздуху, свету много. Я думаю, ты не откажешься? Ты же очень за грудь мою беспокоишься. - Анкоче выпрямился, повысил голос. - Только знай, девушка, плохо тебе жить со мной придется. Сердитым я стал под старость. Буду ругать тебя, если чаю мне не дашь вовремя, если трубку мою раскурить опоздаешь. Ну как, нравятся тебе слова мои?
- Хорошо, старик, собирайся, - сказала Солнцева, не сразу справившись со смущением.
Глаза у Анкоче зло сузились. Минуту он молчал, пораженный словами девушки, и вдруг вышел из себя.
- Давайте мне мои торбаза, давайте мою кухлянку! - почти в бешенстве закричал он. - Я нашел себе дочь. Она очень любит меня, она день и ночь за мною смотреть будет, я пойду к ней жить!
Рультын вопросительно посмотрел на учительницу.
- Одевайте его, - спокойно сказала Оля. - "С характером старик! Ну, ничего, - подумала она, - помучаюсь неделю-другую, а там он помирится с сыном и уйдет жить в свой дом…"
В тот же день Анкоче переселился в комнату учительницы, а Рультын вместе с женой, не теряя ни минуты, сломали ярангу, перешли в дом.
Анкоче потребовал, чтобы угол, занятый им в комнате Солнцевой, оборудовали точно так же, как в пологе. Ему настелили теплых мягких шкур, повесили на стене у постели кухлянку, торбаза, малахай.
Солнцева, поговорив с учениками, выделила мальчика и девочку для шефства над стариком. Когда Анкоче потребовал, чтобы его обули, они вбежали в комнату.
- Сейчас, сейчас мы тебя обуем, - торопливо сказала девочка Мэмлей, снимая с гвоздя торбаза.
- А вы кто такие? - зловеще спросил Анкоче. Мэмлей в страхе попятилась назад. - Уходите сейчас же отсюда! - закричал старик. - У меня дочь есть, она очень любит меня! Ей мое сердце жалко, она не позволит, чтобы кто-нибудь другой меня обувал!
Солнцева улыбнулась, спокойно кивнула ученикам, чтобы они вышли, и принялась сама обувать Анкоче. Старик пристально наблюдал за каждым движением учительницы. Правую ногу Оля обула спокойно, но не успела дотронуться до левой, как старик быстро ее отдернул, скривившись от боли.
- Ну, как же это ты так, дочка? - сказал он, не скрывая усмешки. - Плохо, значит, меня любишь, раз не видишь на ноге у меня раны. Я недавно ножом ногу порезал, табак крошил. Может, ты половчее ногу эту обуешь, может, ты даже полечишь мне эту ногу?
- Давай, попробую. - Оля внимательно осмотрела рану, достала из походной аптечки мазь, бинты. Прохладная мазь освежающе подействовала на рану. Лицо Анкоче заметно подобрело.
- Ладно, девушка, я доволен заботой твоей. Иди, у тебя своих дел много, - уже с ноткой добродушия сказал старик.
Оля поспешила к Рультыну, чтобы помочь ему переселиться в новый дом.
- Спасибо тебе, комсорг! - крикнул Рультын еще издали, нагруженный домашним скарбом. - Потом мы его как-нибудь из твоей комнаты сюда, в дом, перетащим.
- Ничего, ничего, Рультын. Он меня не на шутку в в свои дочери записал. Теперь я тебе сестрой стала, - засмеялась девушка.
Когда Солнцева пришла домой, Анкоче спал. Проснулся он только на следующее утро. Молча съел поданное Олей вареное оленье мясо, напился чаю. Позавтракав, старик обхватил колени руками, погрузился в раздумье. Солнцева ушла в класс. Анкоче с любопытством начал изучать обстановку комнаты. Прямо перед ним, на стене, висело большое зеркало. Увидев свой желтый, лысый череп, старик дотронулся до него руками. "Ну, прямо, второй Анкоче сидит там, - подумал он. - Да, стар я стал. Нехорошо, что у старых людей лицо такое некрасивое становится. Вот придумали бы что-нибудь русские, чтобы старый снова мог молодым стать. Они же большие выдумщики. - Анкоче перевел взгляд на самовар, стоявший на тумбочке под зеркалом. - Вон какую штуку придумали. Интересная вещь - и печка и чайник, все сразу".
Прошли еще сутки. Анкоче чувствовал себя спокойно. До слуха его доносились из класса голоса ребят, учительницы. Постепенно он стал привыкать к отдельным голосам, понимать, чем живут, чем интересуются школьники. Однажды по их испуганным возгласам он понял, что кто-то из ребят разбил лампу. Все ждали, что будет дальше. Сразу наступила тишина.
- Ольга! Николаевна! Я лампу разбил, - наконец послышался чей-то виноватый голос.
- За то, что ты сам сознался, я перед всеми ребятами скажу: ты честный мальчик, и за честность тебя похвалить ладо.
"Ишь ты, - улыбнулся Анкоче, - за честность мальчика хвалит… Хорошо".
Наставив ухо в сторону двери, Анкоче слушал, как Солнцева объясняла, что с лампой нужно обращаться осторожно, иначе можно вызвать пожар, сжечь школу.
Случай этот заставил старика задуматься.
Ну, что ж, он, Анкоче, знал: должно было получиться именно так. Она же учительница! А что это значит, Анкоче было известно. Неважно, что сам он последние годы больше в яранге сидел, редко на улицу показывался. Нет, жизнь не проходит мимо Анкоче, как проходит лед мимо скалистого берега. Он знает, очень хорошо знает все, что на его земле происходит. Разве не знает он, что навсегда из поселка голод ушел? Разве его заклятый враг, бывший богач Эчилин, не работает теперь наравне с другими? Уже давно потерял власть свою Эчилин над жителями поселка. Как волк подбитый, поджал свой хвост Эчилин, собакой ласковой хочет казаться.
А разве не думал Анкоче, почему все это произошло? Не потому, конечно, что какой-нибудь особенный ветер подул, особенный дождь прошел. Люди с Большой Земли, хорошие люди, жизнь переделали!
И разве он, Анкоче, не знает, что это за люди, не он разве встречал таких людей, как Ковалев? И не они ли с ним разговаривали и даже порой совета доброго спрашивали, потому что видели, что у него голова седая, а на лбу сетка морщин мудрости?.. Знает Анкоче и таких людей, как Гэмаль, которые по тропе Ковалева пошли. Это они вместе с русскими, следуя за ними, жизнь переделывают…
Размышления старика прервала девочка Мэмлей, она сообщила ему, что в поселок вернулся Гэмаль.
- Вернулся? - оживился Анкоче, пытаясь встать на ноги. - Скажи, что я хочу видеть его, я буду ждать его.
Гэмаль скоро пришел. Подавшись всем корпусом навстречу гостю, Анкоче пристально всматривался в него: не слишком ли гордым стал, не смотрит ли теперь на людей, как гусь сытый на букашку смотрит? Гэмаль догадался, о чем думает Анкоче. Широко улыбнувшись, он подсел к старику на корточки.
- Однако сильно-сильно важным начальником стал ты, Анкоче: своих сородичей не узнаешь. Не рад возвращению моему, так говорю, что ли?
- Рад, сильно рад, - поспешил заверить Анкоче. - Как сыну, рад!
- Рад и я, старик, тебя видеть, - сказал Гэмаль и извлек из кармана новенькую курительную трубку. - На вот, возьми, подарок тебе привез.
Анкоче бережно взял трубку, продул ее, набил табаком.
- Ну, что ж ты молчишь? Почему не ругаешь меня, что я к учительнице переселился, мешаю ей? - спросил он, не глядя на Гэмаля.
- Да вот думаю, с чего начать, как спросить, чтобы не обидеть тебя, - ответил Гэмаль, принимая от Анкоче раскуренную трубку. - Как же это ты на такое решился, а?
Анкоче почесал мизинцем лысину, досадливо поморщился.
- Да я уже и сам об этом думал. С сыном вот поругался. Совсем старый стал, из ума выживаю.
- Слыхал я, что учительница у вас очень хорошая. Правду ли говорят люди? - спросил Гэмаль, глядя на Анкоче в упор.
- Правду, правду говорят люди, - заторопился Анкоче. - Разве не знаешь ты ее? Ну да, конечно не знаешь. Без тебя она к нам в поселок прибыла… Подай-ка мне моя торбаза, собираться буду, к сыну отведешь меня.
Гэмаль скрыл улыбку и с серьезным видом, как будто ничего особенного не произошло, стал помогать Анкоче надевать торбаза.
Когда Анкоче и Гэмаль вышли из школы, навстречу им попались Рультын и Солнцева.
Анкоче смущенно улыбнулся учительнице и сказал:
- Пойду попробую с сыном пожить. Может, не выгонит. А мальчика, который лампу разбил, ты правильно похвалила за честность. Детей честности надо учить. Настоящим человеком может быть тот, у кого честное сердце. Ну, веди меня в свое новое жилище, - с напускной ворчливостью обратился Анкоче к сыну. - Но только знай, что часть палок из яранги я сегодня же заставлю тебя прибить к крыше дома. Как ни говори, они видели, как я на свет родился.
Когда Анкоче и Рультын ушли, Оля рассмеялась звонко, весело.
- Вот какой он у нас, старик Анкоче!
- Какой? - не без умысла поинтересовался Гэмаль. В глазах его отразилось что-то нетерпеливое, испытующее, почти беспокойное.
- Да такой, как бы вам сказать… - Оля запнулась, не находя подходящего выражения. - В общем, очень хороший, по-настоящему хороший. Вы же слыхали, что он на прощанье мне заявил: "Настоящий человек тот, у кого честное, сердце…"
Гэмаль сдержанно вздохнул и признался:
- Вот и я сейчас сердце увидел… ваше!
Оля удивленно вскинула брови.
- Не удивляйтесь, - засмеялся Гэмаль. - Не удивляйтесь. Вижу я, будем друзьями!..
6
Распрощавшись с Солнцевой, Гэмаль подошел к морскому берегу, уселся на огромную кость китовой челюсти. С моря дул резкий ветер. Тяжелые валы прибоя один за другим катились на берег. На черной линии горизонта, там, где кипящее море сходилось с небом, покрытым снеговыми тучами, виднелась сплошная гряда льдов. Отдельные льдины подходили к берегу. Одна из них напоминала огромную, высунутую из воды руку, взывающую о помощи. Порой то там, то здесь показывалась на гребне волны круглая, как шар, голова нерпы. Высоко в небе тревожно кричали гуси. Огромная стая морских уток, почти касаясь волн, пролетела у самого берега. Начинался осенний отлет птиц.
Гэмаль прислушивался к привычным звукам непогожего северного дня. Мелкие росинки перегоняемого ветром тумана покрыли густым бисером его лицо, одежду.
Парторг понимал одно: назначение его в янрайский колхоз потеряет смысл, если здесь в скором будущем не произойдут ощутимые изменения к лучшему.
"Надо начинать сразу, - думал он. - Надо все осмотреть, всех послушать, все понять, а потом найти самое главное, за что браться… С Айгинто я сумею итти рядом. Правда, вроде необъезженный он. Из стороны в сторону бросается, сам за всех все сделать хочет, много кричит без толку. Кажется, у него даже прозвище нехорошее появилось: "Рваная глотка". Нужно, чтобы забыли люди прозвище это. Ругаться, конечно, мне с ним придется, но надо так сделать, чтобы люди прежде всего оценили нашу дружбу".
Время шло, а Гэмаль все сидел один на том же месте. У него было такое ощущение, словно он находится в самом начале большой, трудной дороги, которую нужно пройти как можно быстрее. Вот он сейчас докурит трубку, встанет и пойдет. И тогда уже нельзя будет останавливаться ни на минуту…
"Ничего, у меня здесь немало помощников будет, - подумал Гэмаль, и ему ясно представилось светлое, веселое лицо учительницы. - Когда такая домой на Большую Землю приедет, то многое о Чукотке расскажет, - думал Гэмаль, набивая трубку. - И, конечно же, не услышат от нее люди о том, какого темного старика чукчу она видела, какого дикого чукчу видела, как он со шкурами, с торбазами своими к ней в комнату забрался. Нет, она не об этом рассказывать станет. Она расскажет людям, как Анкоче честность любил, каким, по его словам, сердце человеческое должно быть".
Гэмаль встал, вздохнул всей грудью и зашагал широко, размашисто к дому председателя колхоза.
- Ну, теперь я пошел по тропе своей, - вслух сказал он. - Теперь пошел, нельзя останавливаться…
Председателя Гэмаль застал за работой над какими-то бумагами. До этого они уже виделись, и теперь Айгинто, торопясь что-то дописать, только улыбнулся гостю, жестом пригласил сесть у стола. Сломав перо, Айгинто бросил ручку на стол, выругался.
- Не отвык ругаться? - спросил парторг, осматривая просторный дом председателя. В доме было чисто, уютно. Рядом с тумбочкой, над которой висело большое зеркало, на небольшом столике стоял патефон; у опрятной кровати разостлана огромная шкура белого медведя; на окнах замысловато вышитые шторы.
- И все, как прежде, торопишься? - добавил Гэмаль.
Айгинто взмахом головы откинул со лба непослушную челку и спросил в свою очередь:
- Гивэя, брата моего, видел в Кэрвуке? Смотри-ка, в район захотелось! Мальчишка!
- Видел. Скоро домой вернется.
- Ай и побью же я его! Как собаку побью и за волосы на приманку песцам в тундру выволоку! - Айгинто пристукнул кулаком по бумагам. - Ну и брат же у меня, совсем как у нерпы глупой голова его. Зато вот Тэгрын… Крылатый человек! Письмо из госпиталя получили, плохо ему…
Оба долго молчали.
- Вот сижу и списки на каждую бригаду составляю, - наконец сказал Айгинто, - думаю, как людей по-другому в бригадах переставить.
- А ну-ка, дай списки, - попросил Гэмаль.
Айгинто протянул ему несколько листков бумаги.
- Неправильно ты бригады составляешь, - заметил парторг, просмотрев списки - вот, например, ты же знаешь: Иляй и Пытто недружно между собой живут. Нельзя же их в одну бригаду.
- Иляй ни с кем дружно не живет. Однако скоро побью его, не выдержу, - мрачно заявил Айгинто.
- Бить Иляя не надо, - спокойно возразил Гэмаль. - А вот давай придем по домам и ярангам, посоветуемся с охотниками, их желание спросим, потом подумаем вместе, как бригады составить.
- Хорошо, пойдем, - повеселев, согласился Айгинто.
Они побывали в каждом доме. Гэмаля, работавшего здесь не так давно председателем янрайского сельсовета, встречали весело, приветливо. Было видно, что янрайцы рады его возвращению.