А почему Аболонский сослался на Ксеню и вспомнил Сашу? Ксеня ей всегда казалась умной, правда, порой чересчур экспансивной женщиной. А Сашу? Разве не для того, чтобы намекнуть на их какие-то интимные отношения и этим свести на нет влияние Садыи на решение вопроса? Мелкие люди всегда про запас берут из личного… Козырь. А Мухин точно определяет своих по духу, по настроению. Они уже заранее знают, что я буду против, потому что у нас разные взгляды на жизнь, на все то, что делает партия.
Было зябко, и Садыя подняла воротник.
Всю дорогу Садыя взвешивала свои и чужие поступки: она никого не обвиняла, ни на кого не сваливала, ей просто хотелось восстановить правду; теперь, когда многое из ее жизни ушло в прошлое, ей хотелось посмотреть на все это беспристрастно, без женской обиды.
"Какие ничтожные, мелкие людишки! Даже смерть человека они хотят использовать в своих корыстных целях. Саша не мог бы долго скрытничать. Если бы не смерть, он все рассказал бы сам…"
Может быть, в первый раз после долгих лет Садыя подумала об этом так просто и по-женски доверчиво. Женщину, кем бы она ни была, женские вопросы всегда волнуют.
В совхозе Садыя не поехала ни в контору, ни к управляющему, а остановилась около первого домика поселка.
Женщина, встретившая Садыю, немного растерялась. Садыя быстро освоилась с новой для нее обстановкой. Маленькая кудрявая девочка лет четырех послушно села на колени и попросила конфетку.
- Разве так можно у чужой тети?
- А почему же нельзя, - улыбнулась Садыя, - вот только конфетки у меня нет. Дети мои взрослые, я давно не таскаю в карманах сладостей.
- А у меня вот… - улыбнулась женщина и показала на жилье свое. Слово за слово - и они как-то быстро сошлись.
- Это у меня от второго такая шустрая, - пояснила хозяйка. - Первый-то умер, царство ему небесное; детей не было… Есть, конечно, только не у меня. У Васютки, девка здесь, в колхозе, работает. Нагуляла от него.
И вдруг почувствовала в Садые человека с душой, который поймет ее, да и, как не здешний человек, не разнесет по совхозу женскую боль.
- Не осуждаю. Не виноват он. Так вышло, нашла слабинку его, уж очень доверительный душой был, как ребенок. Обманом завлекла. А потом, зная его простодушие, играла на человеческой жалости. Мы сами, женщины, виноваты. Чего там! Говорил он мне: давай возьмем ребеночка, своего нет, - он не виноват… Може, и взяла бы, да от матери не возьмешь. А она ходила, пороги била, требовала. И умер под рождество. В лесу простыл. Умер. На душе ничего плохого не осталось. А разве можно человека, попавшего в беду, казнить и после смерти? Не кобель он. Кобелей я наших знаю всех здесь. Вот у Фроськи… ему бы я и после смерти не простила.
Она поправила платок, вытерлась краешком. В движениях жилистых рук, тела, лица этой женщины Садыя угадывала большую волю, и ей все больше нравилась эта женщина.
- Мужа жду. Вот сам придет на обед, все выложит. Как пришел новый управляющий, одно безобразие!.. Ну-ка, Роза, надень фартук! За этого, Розиного отца, я вышла по нашей женской слабости. За непутевого он слыл здесь, зашибал. Опустился парень без жены; деньги попали - на выпивку. С голодухи хватит - ноги и повело. Однажды утром пошла за водой, а он на помойке. Вот честное слово!
"Милый ты мой, ты еще совсем хороший, а тебя на помойку выкинули, батюшки! - смеюсь, а сама его чуть живого домой притащила, вымыла в корыте, кое-что из одежды нашла. Шефство взяла. И пить перестал. Говорит: давай поженимся. Посмотрела в нутро: а что? Человек как человек: обходительный, с душой… и люб, конечно… Вот оно как в жизни бывает".
На крылечке застучали сапоги, радостно взвизгнула собака.
- Вот он идет.
Садые долго не пришлось выпытывать.
- Хорошо, что вы в субботу приехали, - заметил хозяин. - Хотите, я сам вечерком покажу, как свинью будут свежевать. Пустило наше начальство своих свинок в общее стадо. Плохие ли, хорошие, а завтра базар, выберут лучшую да заколют. Походите по людям, больше узнаете.
И походила Садыя по людям.
- Вот прислал Пенкин на нашу голову. От людей морду воротит, только кричит. И с добрым словом не подходи. На важные должности своих тянет, кому на руку его делишки. А кто правду скажет, тому по зубам.
Особенно понравился Садые молодой паренек, кареглазый, доверчивый и прямодушный, секретарь комсомольской организации; он, путаясь в словах, все время терялся и чувствовал себя виновато:
- Поставили мы на комсомольском собрании вопрос об управляющем. Вишь, не в компетенции. Мы написали в горком партии. Пока молчат. Партийная организация у нас здесь маленькая: ячейка. Парторг в больнице около двух месяцев лежит, язва, что ли, а замещает его кладовщик, его надо самого гнать, спился… Кто посильней, на буровые ушли. Я понимаю нашу задачу…
- И молодцы, что написали, - обняв паренька, сказала Садыя, - и задачу свою вы, ребята, понимаете хорошо. Нефтяники за вашу работу и продукты скажут спасибо. А вы давно в совхозе, Шамиль?
- Я из школы механизации, тракторист. А секретарем первый год. Вот, выбрали. А что к чему, еще не знаю толком.
Около двух часов Садыя провела с комсомольцами, секретарем комсомольской организации Шамилем. Добровольно взяв на себя роль инструктора горкома комсомола, она терпеливо, настойчиво учила ребят "строить" свою работу.
Ребята повеселели.
- А то приедет из горкома комсомола девушка, ей говоришь, что в совхозе дела неважнецкие, а она свое: не мое дело, мое дело - членские взносы!
- Ведь я тоже была комсомолкой. Трудно, конечно. Вот здесь пуля - память об обувной фабрике, дружинницей была. А кому легко? Комсомол - это борьба за новую жизнь: борьба! Вот недавно убили инструктора горкома комсомола. Да вы его знали. Хороший был человек. За женщину заступился. А кое-кто испугался наверняка. И вот очень много ребят в комсомол вступило после этого.
Управляющий совхозом, некий Гизатуллин, был в отъезде. И откуда такая связь - не замедлил явиться. Узнал, что Садыя в конторе, прямо с коня - да в контору. Разговор, что у молодухи на базаре. Так и сыплет семечками. Ни одного слова Садые не даст вымолвить.
- Кушали? Ко мне чай пить, жена будет рада, вы для нас такой дорогой гость.
- Спасибо. В рабочей столовой поела.
- Тогда чай пить. А я мотаюсь. В совхозе три отделения. Надо и о делах, и о культурных мероприятиях позаботиться.
- И чай пить не буду.
- А машина ваша где? Какими путями? Какие распоряжения? Наверно, нашли недостатки, упущения, как говорится, недоделки в моей работе?
"Хитрит, - подумала Садыя, - выудить хочет, что знаю. Что огородики городить - снимать надо".
- Машина моя пропала. Послала с обеда на буровую - и все. А ехать надо.
- Ну, жеребца, жеребца!.. Кратчайшим путем через лес - красота немыслимая.
В глазах управляющего своя догадка: "Не ругает - дело в вожжах…"
"Была бы помоложе, ей-богу, осталась бы и посмотрела, как свиньи к базару готовятся", - думает Садыя.
Управляющего на мякине не проведешь: "Пропал базар, какой базар!"
А у Садыи язвительная улыбка. Поняла все: "Сегодня порося колоть не будут. Самому бы выкрутиться!"
29
Жеребец в белых яблоках выплясывал в санках, готовый рвануть и понести; красивая упряжь поблескивала и звенела медью. Откинув тулуп из собачьего меха, возчик натягивал вожжи, с трудом сдерживая жеребца. Санки маленькие, типа кошовки, но удобные: упала в них Садыя, словно в люльку, подпрыгнула на первом ухабе, и понеслось все стремглав; в глазах вихрь снежной пыли да мелькание деревьев; оглянулась, а люди далеко-далеко - руками машут, управляющий в полушубке, немного в стороне, тоже стоит; еще оглянулась - никого нет, только от железных полозьев длинная паутинка следа.
Сразу начался лес. Высокие мохнатые шапки спускаются донизу, ручищами за санки хватают; в вечерних сумерках пляшущий лес похож на дрожащего великана; Садыя сбрасывает с полы тулупа снег, почти невесомый, как вата, и улыбается, вглядываясь в тающую просинь, улыбается, сама не зная чему.
Ну и ходко идет буланый! Из-под копыт ошметки ударяются в переднюю стенку санок, отлетают на дорогу большими серебряными монетами. Возчик весь ушел в работу - сидит прямо, не шелохнется; Садыя сбоку старается разглядеть его лицо: дикое, морщинистое, с густыми бровями, сошедшимися к переносице.
Пробует Садыя заговорить, спросить что-то, - без ответа: вздрагивает барашковая шапка-котелок, время от времени свистит в воздухе плетка, обдавая неприятным холодком. Садыя вздыхает, удивленная и растроганная быстрой ездой и привольем.
А жеребец в белых яблоках надменно задрал голову, встряхивая гривой, белесой от инея, в такт мелодичному перезвону медяшек на сбруе; кланяется до пояса ельник, бежит, сама бежит дорога.
Выскочили из лесу в поле, спугнули ворон с дороги. Чуть не сшибли сани, что в сторонке возле обочины. Люди возятся: видно, оглобля сломалась; заржал жеребец, ответила ему лошадка, покрытая попоной, - тонко, с жалобой; да пронесся он мимо под хлесткими ударами ездового.
Не сообразила Садыя, что к чему, только видит, как люди руками машут, вроде направление показывают. Глянула вперед, а там человек, женщина. С дороги в снег сошла, в руках сверток, что ли.
- Останови! - крикнула Садыя и рукой дернула ездового за тулуп. Вместо ответа - плетка в воздухе.
Садыя побледнела;
- Останови!
Навалилась, потащила его на себя вместе с вожжами - откуда сила взялась; побагровел лихой ездовой, страшно белками водит, да Садыя уже перехватила вожжи, на себя всем корпусом потянула. Взвился жеребец в белых яблоках на дыбы, заплясал на месте.
- Что ты за человек! Что за бессердечность!
Влезла женщина, толстая да неуклюжая. Лицо широкое, красное и потное, в слезах.
- Ой спасибо, люди добрые.
Повернулся ездовой - замычал, виновато замахал руками.
И только сейчас осенило Садыю: ведь он глухонемой.
"Вот это да!.."
Рванул жеребец в белых яблоках, заскрипели полозья. Ветер с поля едкий, колючий, и Садыя подняла полу тулупа, прикрывая женщину.
"А я-то с ним говорить думала…"
Женщина пригрелась, головою кивает; мол, спасибо, как я уж рада.
- На сносях я. Случись беда - хоть в поле роди.
- А пошла-то зачем?
- Пошла потихоньку. Что на одном месте стоять-то? - Она разоткровенничалась: - Катей зовут меня, а фамилия Миронова. Муж мой оператор, на нефти, - похвасталась она, - а я вот домохозяйка по случаю. Мальчика хочет. Говорит: если не будет славный бутуз - ищи другого. Смехом, конечно. А видно, суждено дочку - оглобля-то сломалась на полпути.
Помолчали, каждая думая о своем: Садыя о сегодняшнем дне, Катя, может быть, о муже, оставшемся в поле.
- Глаза слипаются, - вдруг сказала Катя.
Садыя не ответила; а когда повернулась, Катя, порядком усталая, дремала; Садыя осторожно прикрыла лицо ее шерстяным платком.
Возчик, не оборачиваясь, взмахивал плетью так, для порядка, и жеребец в белых яблоках бежал ровной и красивой рысью.
"Ну и управляющий. Как говорится, краденое порося в ушах визжит. Вот он и предусмотрел".
30
Дымент как бы мимоходом зашел в отдел к Балашову:
- Трудимся в поте лица. Как она, жизнь? Комплексная телефонизация?
Перекинувшись еще несколькими словами с другими инженерами, между прочим бросил Балашову:
- Зайди ко мне сейчас.
Сережа зашел, Дымент рассматривал какой-то проект. Он резко очертил карандашом кружок:
- Говорил же - напутали, так и есть, в расчетах напутали! - И, улыбаясь мясистыми щеками, продолжал: - Ну, старина, не женился?
- Не женился, - смущенно, словно в этом есть что-то предосудительное, ответил Сережа.
- Ну и хорошо. Не женись, брат Лука, не женись. Горя не хватишь, так и радости не получишь. Не женись, как Тургенев, всю жизнь. Творческому человеку жена одна помеха. Вот моя Солоха… - Глаза его стали маленькими, узенькими, тяжелый подбородок вздрагивал, а руки, упираясь в стол, пружинили все тело., - Ей-богу, Солоха… - И, сдерживая приступ смеха, заключил: - Пока молодой, надо работать. Я просиживал до рассвета, а затем шел на работу.
И вдруг сразу, точно и не было этого житейского разговора, перешел к делу:
- Справочник форсируешь?
- Пока еще полглавы.
- В общем комплексе маловато. Вот какое дело: я здесь разговаривал - очень нужен, позарез, твой материал. Золотая россыпь, которую ты топчешь… Можно сунуть в печать. Для института польза и тебе. Ты как главу напишешь, тащи, посмотрю, подредактирую. Заметки опытного человека пригодятся. В общем, не стесняйся: время будет - с удовольствием, не будет - не взыщи.
И, когда Балашов был в дверях, спросил:
- Ну, должностью доволен? Молодежи хорошо: при хорошей поддержке как грибы растут.
Балашов действительно эти дни работал как одержимый. Он взял за правило: четыре странички в день. Не меньше. И делал всегда больше. Утомленный дневной работой, он приходил и ложился спать. Через час Аграфена его будила. Этого было, оказывается, достаточно, чтобы восстановить силы. А когда голова не соображала, глаза слипались, непослушные, он делал разминку или шел на кухню и обтирался холодной водой до пояса.
Работоспособность у Сережи была как никогда.
Однажды под воскресенье он просидел до утра. Аграфена даже руками всплеснула; после сна, еще растрепанная, она вышла на кухню и увидела Сережу - он умывался.
- Осталось полстранички, а спать хочу.
- Эх, да ты, никак, не спал еще!
Сережа "добил" страничку. А затем вышел на улицу - ни души. Три раза обежал вокруг дома. Потом поднялся, почти дополз до койки и рухнул, сраженный.
Через неделю он положил на стол Дыменту несколько новых глав.
- Вот это хорошо, - спокойно заметил Дымент, - надо на машинку. Я сам пошлю, а затем почитаю. У меня завтра творческий день, так вот на досуге, между другими делами, и займусь.
Сережа вышел с нетерпеливым ожиданием: что скажет Дымент?
После того как в машбюро перепечатали рукопись Балашова, Дымент вызвал Лукьянова:
- Вот что, друг мой… от себя прошу, прочти, пожалуйста, сделай пометки, только зелеными чернилами.
31
Квартира, в которой жил Дымент, двухкомнатная, отдельная, была заставлена нужной и ненужной мебелью; какое-то нагромождение добра: картины, невиданные статуэтки, шкафы, ковры, зеркала… Музей или театральный склад, только не квартира ведущего инженера и директора института.
Любовь Сергеевна, жена Дымента, еще цветущая, дородная женщина с двойным подбородком и густым искусственным загаром на лице и обнаженной шее, встретив Балашова, радушно улыбнулась, подала пухлую, потную руку и повела его в комнату.
Балашов был поражен.
- Павел Денисович температурит, - сказала Любовь Сергеевна как старому знакомому, - но он ни минуты без дела; всегда должен копаться, вот неугомонный человек.
Павел Денисович в нарядной шелковой пижаме полулежал на диване и читал книгу.
- О, Балашов, приветствую и поздравляю. - И, не вставая, подал Балашову руку. - Я заболел, и мне не хочется, чтобы вы из-за меня затягивали свою работу. Фу, черт, книга - кошмар. - И бросил ее небрежно на стол. - Я еще не читал подобное про шпионов - сплошь убийства!.. Садись, садись и извини, что у нас ералаш.
Сережа сел в кресло, чувствуя, как утопает.
- Любчик, подай рукопись и чего-нибудь такого освежающего.
Пришла Любовь Сергеевна в новом роскошном халате; выделялась талия, грудь.
- Вы нас извините, мы по-домашнему.
И на маленьком антикварном столике появились вместе с рукописью фрукты, фужеры и бутылка "Российского". Любовь Сергеевна села напротив, так, чтобы "быть на виду".
- Па такой удивительный гастроном… Мы люди русские, хлебосольные, - щебетала канарейкой Любовь Сергеевна, - для нас гости не просто гости, это прежде всего люди мыслящие, друзья, которые любят и уважают Павла Денисовича и которых любит Павел… Правда, Па? У нас всегда есть про запас все необходимое. Хлебосолье - это черта нашей маленькой дружной семьи.
Павел Денисович, взяв рукопись с зелеными пометками и перелистывая ее, задумчиво молчал.
- Ах, Па… давайте осушим наши бокалы. Нет, нет, Сережа, возьмите кусочек льда, вот так, вот так.
Маленький кусочек льда плавал в рюмке. Сережа ощутил приятную холодность, мягкий привкус чего-то знакомого.
- Павел такой бескорыстный, такой простой, - тараторила Любовь Сергеевна, - я бы сказала, простоватый. Я ему всегда говорю: Па, ты простоватый, жизнь тебя за это накажет.
Постепенно Сережа стал свыкаться с обстановкой. Он с интересом рассматривал статуэтки, вазы, картины.
- Это французская живопись, - пояснила Любовь Сергеевна. - Будет у вас имя, не расходуйте деньги попусту. Я научу вас жить. Держать деньги в сберкассе бессмысленно, там можно иметь на карманные расходы. Реформа сорок седьмого года нас научила. И отоваривать в золото, серебро тоже не та пора. Презренный металл ничего не стоит. Ложки там, всякие браслеты, часы - историческое недоразумение теперь. И только при одном условии вы можете превратить деньги в надежный капитал, ценность которого редко когда колеблется, - это предметы искусства. Покупайте картины известных художников, тонкая работа известных мастеров искусства никогда не теряет своей ценности, а со временем дорожает. Вот этот негодный пейзажик, я его за так не взяла бы, но у пейзажика есть имя - Левитан, и нам предлагали за него невероятную сумму… Ах, Сережа, жизнь не так сложна, как вы думаете.
- У меня Люба поэт, - с легкой иронией заметил Дымент и закурил.
- О, брось, Па!.. Он всегда надо мной смеется. Поэзия - моя вторая профессия. Нет-нет, Сережа. Вам, как орлу, сама судьба дала силу нестись над горами, а вы сузили свое пространство. Вам нужен простор, широкая перспектива.
Сережа выпил еще рюмку, рассеянно слушая болтовню Любови Сергеевны.
- Ах, я вас научу жить. Когда вы женитесь, возьмите себе за правило: уважайте нужных, необходимых людей. Когда у нас не было ничего - правда, Па? - а Павлик начинал свою карьеру, у меня было непреложное правило: с голоду помру, а запас, который у меня есть, не трону, на всякий случай, для нужных людей. Специально берегла настоечку на смородинке, по своему рецепту, что называется, первый сорт. Хлебосолье - это мое правило. Вы, мужчины, непонятливы, не всегда разбираетесь в людях, всяких нужных и ненужных тащите домой. А я его, муженька-то, бывало, как отчищу светлее самовара, так медяшкой и блестит.
- Пожалуй, ты принесла бы нам по стаканчику чая, - опять перебил Павел Денисович и снова вернулся к рукописи.
- Это чистая правда! - нарочито засмеялась Любовь Сергеевна и неторопливо, молодясь, вышла на кухню.
- Мыслишка мне пришла, - сказал Павел Денисович, - вот сидел, копался. Не написать ли мне главу? Давно она у меня выкристаллизовалась. Повторять тебя ни к чему. Да и путь тебе тогда закрою. - И он искоса взглянул на Сережу. - Объединим усилия на благо технического прогресса, как говорится, - мелко и дробно засмеялся Павел Денисович, и синие прожилки под глазами надулись и порозовели… - Даже не оценишь сразу важности сочетания опыта, серьезности в постановке вопросов и талантливости молодости.
Выпили чаю. Сережа ушел от Дымента в недоумении.