Садыя - Евгений Белянкин 2 стр.


- Да, а какой инженер был! - сказал Галимов. - Случаем погиб! Оборудование через Каму неподходяще переправляли. Кама бушевала. Трос лопнул, так и слизнул с плота.

- Оно, може, и ничего, - печально подсказал Андрей Петров, - если бы плот не покосило: трактор-то в воду пошел, а тут трос… так вместе с трактором и ушел. А жинка видная - секретарь.

В горкоме Садыю ждали. Два раза звонил Князев.

Казань было слышно хорошо.

- Молодчина женщина, отстояла!

- Что отстояла?

- Все отстояла, до гвоздя отстояла. Как за тебя министерству и Мухину всыпал Столяров, - вот был бой; он просто к тебе неравнодушен. И я тоже.

- Скажу жене, она тебе задаст.

- Честно, сколько живу и ни разу жене не изменял, а случаев было немало. Я так рад, Бадыгова! Я ведь эту ночь не спал, честно; у жены на подозрении.

- Спасибо, Князев.

Садыя с облегчением положила трубку. Слава богу: значит, город будет жить. Она вызвала машину, чтобы поехать домой.

4

Аграфену Котельникову учить не надо. Она прожила свою жизнь, а ты, Марья, еще проживи ее.

Аграфена вот уж какое время приглядывается к жильцу в угловой комнате; и лицом чист, и душой хорош - на своем веку видела всяких, чего-чего, а распознать умеет. "По нюху", - смеялся муж Степан. "Черт паршивый, пусть по нюху, что же в этом такого, - сколько нас, девок, замуж повыдавали за вас, кобелей, а счастье все обрели? Марья - наша дочь, мое дитя, и счастье я ей сама найду".

Третий год искала Аграфена Марье жениха: нельзя девке долго в невестах засиживаться. Хоть под глазами и рябинки, с детства еще, и не так статна - все равно девка видная. Если кто и скажет словцо в осуждение, то врет как сивый мерин. Марья - девка хорошая, справная, душевная, работящая, а прилюбить никого не прилюбила. Уж больно смирна, и в кого такая? В роду-то все как люди. Тетка Матрена разве? Да и та окрутила какого-то солдата, на Восток с ним уехала. Нюра тож. Ксенька в девках засохла.

Они, мужчины, какие: скорее женятся на женщине, чем на девке в двадцать восемь-тридцать лет.

И Аграфена старалась. Приглядела Сережу Балашова, соседа по квартире. Каким только серебром не рассыпалась! Глаза узенькие, масляные, прямо не знает, чем угодить, па языке мед - на три самовара хватит.

Сам Степан в усы усмехается:

- И к чему, старуха, канитель заводишь? Следила бы за Борькой - распустила, на голове ходит. А у Сергея небось своя невеста есть, грамотная и понимающая. А Марья? В шестой не перевалила, ни в зуб ногой.

- Дурная башка ты, ему хозяйка нужна, дельная, чтобы вышивать умела; квартиру получат - чтоб убрала; стирать, щи варить.

- Ты послушай, что люди говорят.

- На чужой рот пуговицы не пришьешь. А о дочери думать - моя забота. Ты как и не отец, одни подковырки, - на нефти помешался. Хоть бы денег побольше приносил.

А с Марьей у Аграфены особый, наедине, разговор:

- Рот разинула, думаешь, сама ягодка упадет. Вишь, парень ладный, без присмотра. Аль только ругаться да с матери требовать? Вон какая: в руках все есть, а в голове ничего нет.

- Что ты, мама, пристала… что репей.

- Упреждаю, как мать: не зевай, Марья. Своего счастья другим не отдавай, хозяйкой будь своего счастья - вот что!

Тетя Груша, как звал ее Сережа, была неплохая женщина - семью свою любила и мужа; сама работала с утра до вечера: на семью надо было и постирать, и приготовить, и обшить ее. И по характеру добрая. Если и был изъян - дочь; жаль было Марьи: уж больно кроткая, года проходят - в девках засыхает.

В этот день Аграфена два раза выходила на лестницу - ждала Сережу. Всегда вовремя дома, а сегодня что-то задержался. Мужчина хоть и умный, инженер, а без рук - все они такие. Нужна женская рука.

Днем инженер обычно ходил в столовую, а ужинать она его не пускала - там и чай-то что помои. Сережа стеснялся, но она настояла. И вот теперь волновалась, ждала не стучат ли по лестнице кованые сапоги. Выйдет на лестничную площадку - нет, не слышно. Одни ребятишки озоруют, по перилам катаются, черти окаянные, - намедни один свалился, чуть богу душу не отдал.

- Я вам! - кричит Аграфена и грозит кулачищем; хоть и женский, а двинет - будь здоров! Сильная.

Не на шутку стала волноваться. И вдруг кто-то стучит по лестнице. Выскочила - Борька, сын младший, поднимается. Сразу заметила: куртка в грязи, а вчера только стирала, в школу выгладила.

- Ах, сукин сын, марш в угол! Ремня захотел?

- Да я, мама, не нарочно… дядя гнался.

- Озоровал, вот и гнался. Иди в угол, - примирительно говорит Аграфена и, недовольная, идет на кухню - пирог совсем остыл. И духовка что-то не ладится. Говорила Степану мастера позвать, но словно в доме хозяина нет.

А из кухни вышла - никак, Сережа:

- В угол становиться научат, а душу вложить…

Сережа. По голосу угадала и сразу приметила его настроение. Не в духе. Снова прикинула: всем хорош. И бледность в лице - благородство; и уста - вишневый сок, и в глазах - синева; сразу видно: не заласкан.

- Да так я его, мошенника, озорник первой гильдии, - выворачивается Аграфена. - Ну ладно, ради Сережи прощаю. Не в угол - ремня тебе отцовского.

- Тетя Груша, вы не сердитесь, морщинок меньше будет!

- Морщины… Война - морщины, каждое горе - морщины… так и клались.

Сережа у себя в комнате возился, а у нее на столе - пирог с малиной; узнала потихоньку, что любит пирог с малиной Сережа. Дождалась инженера и усадила вместе с Борькой, как братьев. А сама в свою комнату: здесь ли Марья?

- Что ж ты, Марья? Чай пить просила… - И тихо: - Почаще на него поглядывай, лишний раз взглянуть на приятное - не во вред здоровью.

И любила, пожалуй, Сережу больше всех сама Аграфена.

5

Не такие уж года, чтобы Сережа мог отчаиваться. Но даже маленькая неприятность не проходит бесследно. У молодого, неопытного человека она часто на долгую жизнь оставляет рубец.

Инженер Лукьянов не верил в это.

- Ты молодой, забудется. И стоит ли обращать на все внимание? Мой совет: когда говоришь, немного оставляй при себе. А Дымент что? Он - начальство, он должен быть осторожным. Ему спотыкаться никак нельзя. Лучше давай зайдем ко мне… такая наливка!

Сережа поколебался и пошел с Лукьяновым. Черт с ним, Дыментом. Лукьянов, может быть, и прав.

Вел Лукьянов какими-то закоулками, по доскам, переброшенным через траншеи, по гребням котлованов. Спотыкаясь, добродушно ругался.

- Впрочем, на мою бабу шибко не обижайся. Когда ее ужалит пчела, своенравна, как все.

Своенравность жены Лукьянова Балашов испытал сразу. Какая тут наливка - Сережа думал, как бы уйти потихоньку. Хозяин растерялся, ему тоже было неудобно.

- Может быть, чайку?

- Нет, нет, меня дома ждут. Я совсем забыл.

- Ладно, не скромничай. Девушка? Славная, синеглазая?

- Девушка.

Сережа на все был согласен, только бы уйти из-под острых глаз жены Лукьянова.

- Небось наливкой угощать привел, пьяница!

- Да я так… по дороге.

- По дороге… Вы его спросите: сколько он денег в получку принес?

Сереже было стыдно, что так получилось. Домой идти расхотелось. Навязчивая в своих заботах тетя Груша наводила тоску. И он долго плутал по кварталам, заглядывая в окна недостроенных домов, обходя кирпич, кучи песка и глины. Высокие краны, как большие птицы-ястребы, казалось, приветливо помахивали ему стрелами-крыльями. Он вглядывался в голубое безоблачно-осеннее небо, недовольный собой и растроганный картиной раскинувшегося большого строительства. Город нефти он представлял себе совсем другим: по уличным канавам должна была течь нефть, черная, с серебристым отливом. Он перешагивал через нее по доскам, ощущал неприятный запах… Это было в представлении, в тех снах, которые он видел. А в этом городе нефти нет, а есть кирпич, глина, машины. Здесь обычная стройка, а нефть там, за городом, в широкой степи, обозначенная десятками вышек, уплывающих куда-то вдаль, к Каме. Очень жаль, что он не был на этой Каме, - говорят, хороша река, вольная. Да, в жизни часто бывает не так, как хотелось бы.

Навстречу ему шли школьники. Они баловались, ударяли по спине друг друга портфелями. Сколько лет, как он окончил школу и не переступал порога ее? И ему стало жаль детства. Мальчиком он ходил за три километра, школа была за речкой. Бывало, возвращаясь из школы, он непременно останавливался у плотины и мог часами смотреть, затаив дыхание, как барахтаются "мельничные" утки. В руках - портфель, за плечом полуботинки, желтые, какие он хотел. Жалко их, лучше босиком.

В шестом классе его, Сережу, постигла первая неприятность. Когда после переэкзаменовки спросил учителя, перешел ли, - тот усмехнулся, оставив на Сережином сердце первый красненький рубчик обиды:

- Перешел. Из одного класса в тот же. На другую парту.

Потом он был старше, кажется, в восьмом. По вечерам на улице играли в "откровенность". Светке Крыгиной задавали вопросы:

"Костька нравится?" - "Нет". - "А Сережка?" - "Не знаю". - "Кто ж знает? А еще честно играешь, да?" - "Не знаю". - "Сережка нравится?" - "Да".

Тогда их поставили спиной друг к другу и считали до трех; если они повернутся в одну сторону, то их отправят "гулять". Света задержалась и повернула голову, как ей казалось, в сторону Сережки.

- Мы в разные стороны, - сказал он.

- Нет, в одну. - Все хотели, чтобы они пошли вместе. И пошли в наказание - повод для сближения, который существует в играх. По дороге он набрался храбрости и, взяв Светку за руку, поцеловал.

"Спасибо", - тихо сказала она; в ту ночь он плохо спал, мечтал.

Детство расплескалось янтарными каплями. Где Светка? Если бы сейчас все было по-старому!

В девятом, да и в десятом он был каким-то другим, даже для самого себя непонятным. Мама говорила, что это переломный возраст; вот кончится он, и тогда неудовлетворенность собой пройдет и вообще желание скорее покинуть детство покажется смешной глупостью. И воспоминания о детстве будут всегда волновать.

Как-то весной он отнял у Светы Крыгиной дневник и все прочитал про себя. Это было неожиданное откровение. Это было больше, чем он думал. Сначала он прочитал сам, а потом дал другу. "Мальчишница", - насмешливо бросил тот, и он тоже поддержал, хотя было очень приятно, что Света все-все писала о нем:

"Я люблю Сережу, и, когда вижу, что он с другими девочками, я теряю самообладание. Я не могу больше таить в себе все…"

"Никто меня не знает такой, какая я на самом деле. У одного человека есть возможность узнать меня, но кому я нужна? Ведь сейчас во мне все поддельно: и грубость, и резкость, и холодность, иногда я бываю лицемерна, и, если меня сейчас так добивать, как Сережка, я могу остаться такой".

"Ведь Сережа не знает, что я каждый день жду его, хотя знаю, что он не придет, а все-таки надеюсь. Жду. Ну что ж, видно, мне так и не завоевать его сердца. Он слишком непостоянен. Девочек много, и у него глаза разбегаются…"

"Все-таки он хуже, чем я ожидала. Он не замечает меня. Да, видно, это жестокая ошибка. Я думала, что он порядочнее многих мальчиков, что у него высокие стремления… у него в груди не сердце, а кусок льда".

Где теперь Светка? Каким ветром сорвало одуванчик и унесло?

Эти странички из дневника он вырвал, и они блуждали с ним на дне чемодана все время.

Если бы Дымент все это знал. И был ли он в жизни когда-либо мягче? Сухарь.

Сережа вспомнил детали своей ссоры с Дыментом.

- Разработкой проектов сооружения связи занимаются проектно-монтажные тресты, институты, Гипротяжмаш, Гипронефть. Вот и попробуй там скоординируй, - зло бросил ему Дымент. - Нашлют мальчишек, они и крутят, и крутят. Твой проект забракован, как нецелесообразный. И не мешай мне… своими детскими забавами.

- Мне двадцать пятый.

- Я не девчонка, мне твои года не нужны.

Словно он никогда не мог говорить по-другому, мягко, сердечно. Сухарь.

Почему люди так грубы? Неужто сама жизнь толкает? И Сережа, меся ногами глину, смешанную с цементом, алебастром, известкой, возмущался. Возмущался всем плохим, что он видел в людях, возмущался Лукьяновым, его пассивным отношением к жизни.

Так незаметно он дошел до дому. Медленно поднимался по лестнице, смакуя папироску. И курил-то для того, чтобы забить табаком горечь.

…Светка - маленькая, курносая, из детства, и Дымент - большой, грузный, с мешками под глазами и тяжелым, пасмурным сердцем.

Он чувствовал, как холодеет его собственное сердце. И даже Борька и Марат, летевшие по лестнице и чуть не сбившие его, не обрадовали.

- Дядя Сережа!

Он улыбнулся, но не той приветливой улыбкой, которой он всегда встречал ребят, - в ней было больше холода.

- Меня опять в угол ставили, - шепнул потихоньку и с удовольствием Борька, - мама, ух, злая… из-за Марьи.

- Ну? - неопределенно спросил Сережа, подумав: "Идти ила нет? Меня самого в угол поставили".

- Мы уроки к Марату учить, - тараторил без остановки Котельников. - Воробья поймали, чик-чилик… быстро он оклемался.

Сережа прошел к себе. На кухне знакомый голос:

- Ох, небось проголодался, чугуна мало.

Лег на железную койку. В комнате, пустой и необжитой, еще своего было мало: стол принес с работы, кровать взял у Котельниковых, стул - тоже; свое - этажерка с книгами да приемник, студенческая память.

Болела голова. По-прежнему мучили Светка, Дымент и Лилька.

Лилька примешалась как-то некстати. Познакомился с ней еще в научно-исследовательском институте, где он работал первое время. Там-то у него и родилась мысль о комплексной телефонизации. Бывая в командировках в различных городах на заводах, он утвердился в своих мыслях. Лиля была первой, которая одобрила, поздравила. Но там он не смог претворить свои мысли в жизнь. "На нефти у тебя возможностей во сто крат больше", - говорили ему, и он поехал искать свои возможности. Она тоже поехала - в экспедицию, и должна скоро быть в городе, вероятнее всего в конце года.

Лилька не действовала, как Светка. Это была проза, а то - поэзия, расплескавшееся янтарными каплями детство. Как права мама!

Лиля не смешивалась с воспоминаниями, это было что-то другое: в ней не было необходимости, когда грустно; он вспоминал о ней в веселые минуты, когда на душе тепло, а на улице играло солнце. Или после дождя, когда капель так звонко бьет, так будоражит, что хочется прыгать, как мальчишке, прыгать и веселиться.

Болела от грусти и дум голова, в больших, неизведанных мечтах проплывало детство…

Сережа вздрогнул. Стук в дверь повторился, пожалуй чересчур осторожный.

- Войдите.

Дверь приоткрыла робкая и смущенная Марья.

- Входите, входите.

Марья робко прошла, опустив большие, нежные и грустные глаза.

- Вы не хотите кушать? - вдруг смело спросила она.

- Совсем нет.

- Тогда я пойду.

- Нет, зачем же. Оставайтесь. Садитесь.

Она присела:

- А у вас грязно. Я бы убрала, но вы ключ унесли.

- Да-да…

Сережа с интересом рассматривал ее. Чудная девушка, душа так и светится. И почему природа так обидела, зачем она сунула ни к чему эти рябинки под глазами, зачем сделала нос большим, расплющенным и губы узкими, длинными? Все топорной работы. Марья, смущенная, медленно покрывалась краской под его взглядом - и все в ней кипело. Румянец и возбуждение как-то по-новому осветили лицо: менее заметны рябинки, да и вообще лицо уходило на второй план, выделялись глаза - лучезарные и большие, они были тревожны и печальны.

Сережа поежился, словно прочитал неположенное. Марья встала:

- Я пойду.

Он не задерживал. Все равно разговор не клеился.

6

Добыча нефти обычно проходит две стадии. Сперва скважины фонтанируют: в пласте достаточно заложено движущей силы - газа или водонапорной энергии. Но вот наступает период "увядания". Нефти еще много, но пласт не отдает ее на поверхность земли, как бы прижимает. Природные силы исчерпаны. И тогда "гаснут" фонтаны, уступив место глубоким насосам. Иной раз такое Садыя замечала и в людях. Энергии хоть отбавляй, а вот "отфонтанируют", встретятся с трудностями - и обмякнут, отойдут в сторону. Садыю всегда это удивляло.

Только что закончилось заседание бюро горкома партии. Не расходились еще: тревожило наболевшее.

- Я все же просил бы вас, товарищ Бадыгова, - начальник строительства Лебедев морщился, тоскливо смотрел в сторону, - я хотел бы пойти на нефть, в производственный отдел.

"Нюни распустил или запала не хватает…" - подумала Садыя, уставшая от заседания. Лебедев ей надоел со своими просьбами о переходе на другую работу; в голове еще сидела мысль о людях, которые сначала "фонтанируют", а затем "гаснут".

- Мнение горкома есть определенное… работайте. Пятнадцать домов, хлебопекарня, баня, магазин должны быть сданы в срок. Мы же не в куклы играем, товарищ Лебедев!

- Я никогда не играл в куклы. Но подвоз стройматериалов не от меня зависит. А сообщениями подорожных строить не будешь.

- А жаль, что в детстве не играли в куклы. Надо бы поиграть, чтобы теперь заниматься более взрослыми делами. Вы прохлопали, а теперь хотите, чтобы я за вас составы подавала?

Садыя улыбнулась: "Гаснут фонтаны, уже нужны глубокие насосы".

Лебедева оттеснил Ибрагимов, второй секретарь горкома; он нервно теребил полу добротного пиджака.

- Мы вынуждены на фонтанных скважинах устанавливать штуцера малого диаметра, чтобы задержать приток нефти. Транспорт не успевает вывозить нефть из пределов республики.

На стене, рядом с широченными листами ватмана - геологической картой нефтяного месторождения, - висела другая, самодельная, с нанесенными Садыей пунктирами, обозначающими магистральные трубопроводы. На север - до Перми, на запад - до Горького, на Ярославль, Рязань, Москву…

- Что будем делать, товарищ Бадыгова? Восемнадцать новых скважин. - Панкратов, начальник управления, медленно ходил по кабинету, как бы рассуждая сам с собой. - Обычно, ну, нашли нефтяную залежь. Наступает период изучения - долгий, я бы сказал, период. Определяются ее размеры. Шаг за шагом, от скважины к скважине буровики подходят к границам месторождения. Когда-нибудь достигнешь контура, и можно составлять план разработки по всем правилам геологической науки. Годами складывалась такая практика. Слишком дорого пришлось бы платить за каждую ошибку. Но вот здесь, у нас, все перевернулось, все не так. Начиная с Шугуровского участка, никто не может угнаться за разведчиками. Широта охвата… - Панкратов иронически улыбнулся: - Помнишь, Садыя Абдурахмановна, речку Степной Зай, как переправлялись и как вы вместе с поклажей угодили в воду?

- Помню, Илья Мокеевич.

- Я ведь вас тогда вытаскивал.

- Вы…

И опять зашагал Панкратов, продолжая как бы про себя:

Назад Дальше