- Да, а какой инженер был! - сказал Галимов. - Случаем погиб! Оборудование через Каму неподходяще переправляли. Кама бушевала. Трос лопнул, так и слизнул с плота.
- Оно, може, и ничего, - печально подсказал Андрей Петров, - если бы плот не покосило: трактор-то в воду пошел, а тут трос… так вместе с трактором и ушел. А жинка видная - секретарь.
В горкоме Садыю ждали. Два раза звонил Князев.
Казань было слышно хорошо.
- Молодчина женщина, отстояла!
- Что отстояла?
- Все отстояла, до гвоздя отстояла. Как за тебя министерству и Мухину всыпал Столяров, - вот был бой; он просто к тебе неравнодушен. И я тоже.
- Скажу жене, она тебе задаст.
- Честно, сколько живу и ни разу жене не изменял, а случаев было немало. Я так рад, Бадыгова! Я ведь эту ночь не спал, честно; у жены на подозрении.
- Спасибо, Князев.
Садыя с облегчением положила трубку. Слава богу: значит, город будет жить. Она вызвала машину, чтобы поехать домой.
4
Аграфену Котельникову учить не надо. Она прожила свою жизнь, а ты, Марья, еще проживи ее.
Аграфена вот уж какое время приглядывается к жильцу в угловой комнате; и лицом чист, и душой хорош - на своем веку видела всяких, чего-чего, а распознать умеет. "По нюху", - смеялся муж Степан. "Черт паршивый, пусть по нюху, что же в этом такого, - сколько нас, девок, замуж повыдавали за вас, кобелей, а счастье все обрели? Марья - наша дочь, мое дитя, и счастье я ей сама найду".
Третий год искала Аграфена Марье жениха: нельзя девке долго в невестах засиживаться. Хоть под глазами и рябинки, с детства еще, и не так статна - все равно девка видная. Если кто и скажет словцо в осуждение, то врет как сивый мерин. Марья - девка хорошая, справная, душевная, работящая, а прилюбить никого не прилюбила. Уж больно смирна, и в кого такая? В роду-то все как люди. Тетка Матрена разве? Да и та окрутила какого-то солдата, на Восток с ним уехала. Нюра тож. Ксенька в девках засохла.
Они, мужчины, какие: скорее женятся на женщине, чем на девке в двадцать восемь-тридцать лет.
И Аграфена старалась. Приглядела Сережу Балашова, соседа по квартире. Каким только серебром не рассыпалась! Глаза узенькие, масляные, прямо не знает, чем угодить, па языке мед - на три самовара хватит.
Сам Степан в усы усмехается:
- И к чему, старуха, канитель заводишь? Следила бы за Борькой - распустила, на голове ходит. А у Сергея небось своя невеста есть, грамотная и понимающая. А Марья? В шестой не перевалила, ни в зуб ногой.
- Дурная башка ты, ему хозяйка нужна, дельная, чтобы вышивать умела; квартиру получат - чтоб убрала; стирать, щи варить.
- Ты послушай, что люди говорят.
- На чужой рот пуговицы не пришьешь. А о дочери думать - моя забота. Ты как и не отец, одни подковырки, - на нефти помешался. Хоть бы денег побольше приносил.
А с Марьей у Аграфены особый, наедине, разговор:
- Рот разинула, думаешь, сама ягодка упадет. Вишь, парень ладный, без присмотра. Аль только ругаться да с матери требовать? Вон какая: в руках все есть, а в голове ничего нет.
- Что ты, мама, пристала… что репей.
- Упреждаю, как мать: не зевай, Марья. Своего счастья другим не отдавай, хозяйкой будь своего счастья - вот что!
Тетя Груша, как звал ее Сережа, была неплохая женщина - семью свою любила и мужа; сама работала с утра до вечера: на семью надо было и постирать, и приготовить, и обшить ее. И по характеру добрая. Если и был изъян - дочь; жаль было Марьи: уж больно кроткая, года проходят - в девках засыхает.
В этот день Аграфена два раза выходила на лестницу - ждала Сережу. Всегда вовремя дома, а сегодня что-то задержался. Мужчина хоть и умный, инженер, а без рук - все они такие. Нужна женская рука.
Днем инженер обычно ходил в столовую, а ужинать она его не пускала - там и чай-то что помои. Сережа стеснялся, но она настояла. И вот теперь волновалась, ждала не стучат ли по лестнице кованые сапоги. Выйдет на лестничную площадку - нет, не слышно. Одни ребятишки озоруют, по перилам катаются, черти окаянные, - намедни один свалился, чуть богу душу не отдал.
- Я вам! - кричит Аграфена и грозит кулачищем; хоть и женский, а двинет - будь здоров! Сильная.
Не на шутку стала волноваться. И вдруг кто-то стучит по лестнице. Выскочила - Борька, сын младший, поднимается. Сразу заметила: куртка в грязи, а вчера только стирала, в школу выгладила.
- Ах, сукин сын, марш в угол! Ремня захотел?
- Да я, мама, не нарочно… дядя гнался.
- Озоровал, вот и гнался. Иди в угол, - примирительно говорит Аграфена и, недовольная, идет на кухню - пирог совсем остыл. И духовка что-то не ладится. Говорила Степану мастера позвать, но словно в доме хозяина нет.
А из кухни вышла - никак, Сережа:
- В угол становиться научат, а душу вложить…
Сережа. По голосу угадала и сразу приметила его настроение. Не в духе. Снова прикинула: всем хорош. И бледность в лице - благородство; и уста - вишневый сок, и в глазах - синева; сразу видно: не заласкан.
- Да так я его, мошенника, озорник первой гильдии, - выворачивается Аграфена. - Ну ладно, ради Сережи прощаю. Не в угол - ремня тебе отцовского.
- Тетя Груша, вы не сердитесь, морщинок меньше будет!
- Морщины… Война - морщины, каждое горе - морщины… так и клались.
Сережа у себя в комнате возился, а у нее на столе - пирог с малиной; узнала потихоньку, что любит пирог с малиной Сережа. Дождалась инженера и усадила вместе с Борькой, как братьев. А сама в свою комнату: здесь ли Марья?
- Что ж ты, Марья? Чай пить просила… - И тихо: - Почаще на него поглядывай, лишний раз взглянуть на приятное - не во вред здоровью.
И любила, пожалуй, Сережу больше всех сама Аграфена.
5
Не такие уж года, чтобы Сережа мог отчаиваться. Но даже маленькая неприятность не проходит бесследно. У молодого, неопытного человека она часто на долгую жизнь оставляет рубец.
Инженер Лукьянов не верил в это.
- Ты молодой, забудется. И стоит ли обращать на все внимание? Мой совет: когда говоришь, немного оставляй при себе. А Дымент что? Он - начальство, он должен быть осторожным. Ему спотыкаться никак нельзя. Лучше давай зайдем ко мне… такая наливка!
Сережа поколебался и пошел с Лукьяновым. Черт с ним, Дыментом. Лукьянов, может быть, и прав.
Вел Лукьянов какими-то закоулками, по доскам, переброшенным через траншеи, по гребням котлованов. Спотыкаясь, добродушно ругался.
- Впрочем, на мою бабу шибко не обижайся. Когда ее ужалит пчела, своенравна, как все.
Своенравность жены Лукьянова Балашов испытал сразу. Какая тут наливка - Сережа думал, как бы уйти потихоньку. Хозяин растерялся, ему тоже было неудобно.
- Может быть, чайку?
- Нет, нет, меня дома ждут. Я совсем забыл.
- Ладно, не скромничай. Девушка? Славная, синеглазая?
- Девушка.
Сережа на все был согласен, только бы уйти из-под острых глаз жены Лукьянова.
- Небось наливкой угощать привел, пьяница!
- Да я так… по дороге.
- По дороге… Вы его спросите: сколько он денег в получку принес?
Сереже было стыдно, что так получилось. Домой идти расхотелось. Навязчивая в своих заботах тетя Груша наводила тоску. И он долго плутал по кварталам, заглядывая в окна недостроенных домов, обходя кирпич, кучи песка и глины. Высокие краны, как большие птицы-ястребы, казалось, приветливо помахивали ему стрелами-крыльями. Он вглядывался в голубое безоблачно-осеннее небо, недовольный собой и растроганный картиной раскинувшегося большого строительства. Город нефти он представлял себе совсем другим: по уличным канавам должна была течь нефть, черная, с серебристым отливом. Он перешагивал через нее по доскам, ощущал неприятный запах… Это было в представлении, в тех снах, которые он видел. А в этом городе нефти нет, а есть кирпич, глина, машины. Здесь обычная стройка, а нефть там, за городом, в широкой степи, обозначенная десятками вышек, уплывающих куда-то вдаль, к Каме. Очень жаль, что он не был на этой Каме, - говорят, хороша река, вольная. Да, в жизни часто бывает не так, как хотелось бы.
Навстречу ему шли школьники. Они баловались, ударяли по спине друг друга портфелями. Сколько лет, как он окончил школу и не переступал порога ее? И ему стало жаль детства. Мальчиком он ходил за три километра, школа была за речкой. Бывало, возвращаясь из школы, он непременно останавливался у плотины и мог часами смотреть, затаив дыхание, как барахтаются "мельничные" утки. В руках - портфель, за плечом полуботинки, желтые, какие он хотел. Жалко их, лучше босиком.
В шестом классе его, Сережу, постигла первая неприятность. Когда после переэкзаменовки спросил учителя, перешел ли, - тот усмехнулся, оставив на Сережином сердце первый красненький рубчик обиды:
- Перешел. Из одного класса в тот же. На другую парту.
Потом он был старше, кажется, в восьмом. По вечерам на улице играли в "откровенность". Светке Крыгиной задавали вопросы:
"Костька нравится?" - "Нет". - "А Сережка?" - "Не знаю". - "Кто ж знает? А еще честно играешь, да?" - "Не знаю". - "Сережка нравится?" - "Да".
Тогда их поставили спиной друг к другу и считали до трех; если они повернутся в одну сторону, то их отправят "гулять". Света задержалась и повернула голову, как ей казалось, в сторону Сережки.
- Мы в разные стороны, - сказал он.
- Нет, в одну. - Все хотели, чтобы они пошли вместе. И пошли в наказание - повод для сближения, который существует в играх. По дороге он набрался храбрости и, взяв Светку за руку, поцеловал.
"Спасибо", - тихо сказала она; в ту ночь он плохо спал, мечтал.
Детство расплескалось янтарными каплями. Где Светка? Если бы сейчас все было по-старому!
В девятом, да и в десятом он был каким-то другим, даже для самого себя непонятным. Мама говорила, что это переломный возраст; вот кончится он, и тогда неудовлетворенность собой пройдет и вообще желание скорее покинуть детство покажется смешной глупостью. И воспоминания о детстве будут всегда волновать.
Как-то весной он отнял у Светы Крыгиной дневник и все прочитал про себя. Это было неожиданное откровение. Это было больше, чем он думал. Сначала он прочитал сам, а потом дал другу. "Мальчишница", - насмешливо бросил тот, и он тоже поддержал, хотя было очень приятно, что Света все-все писала о нем:
"Я люблю Сережу, и, когда вижу, что он с другими девочками, я теряю самообладание. Я не могу больше таить в себе все…"
"Никто меня не знает такой, какая я на самом деле. У одного человека есть возможность узнать меня, но кому я нужна? Ведь сейчас во мне все поддельно: и грубость, и резкость, и холодность, иногда я бываю лицемерна, и, если меня сейчас так добивать, как Сережка, я могу остаться такой".
"Ведь Сережа не знает, что я каждый день жду его, хотя знаю, что он не придет, а все-таки надеюсь. Жду. Ну что ж, видно, мне так и не завоевать его сердца. Он слишком непостоянен. Девочек много, и у него глаза разбегаются…"
"Все-таки он хуже, чем я ожидала. Он не замечает меня. Да, видно, это жестокая ошибка. Я думала, что он порядочнее многих мальчиков, что у него высокие стремления… у него в груди не сердце, а кусок льда".
Где теперь Светка? Каким ветром сорвало одуванчик и унесло?
Эти странички из дневника он вырвал, и они блуждали с ним на дне чемодана все время.
Если бы Дымент все это знал. И был ли он в жизни когда-либо мягче? Сухарь.
Сережа вспомнил детали своей ссоры с Дыментом.
- Разработкой проектов сооружения связи занимаются проектно-монтажные тресты, институты, Гипротяжмаш, Гипронефть. Вот и попробуй там скоординируй, - зло бросил ему Дымент. - Нашлют мальчишек, они и крутят, и крутят. Твой проект забракован, как нецелесообразный. И не мешай мне… своими детскими забавами.
- Мне двадцать пятый.
- Я не девчонка, мне твои года не нужны.
Словно он никогда не мог говорить по-другому, мягко, сердечно. Сухарь.
Почему люди так грубы? Неужто сама жизнь толкает? И Сережа, меся ногами глину, смешанную с цементом, алебастром, известкой, возмущался. Возмущался всем плохим, что он видел в людях, возмущался Лукьяновым, его пассивным отношением к жизни.
Так незаметно он дошел до дому. Медленно поднимался по лестнице, смакуя папироску. И курил-то для того, чтобы забить табаком горечь.
…Светка - маленькая, курносая, из детства, и Дымент - большой, грузный, с мешками под глазами и тяжелым, пасмурным сердцем.
Он чувствовал, как холодеет его собственное сердце. И даже Борька и Марат, летевшие по лестнице и чуть не сбившие его, не обрадовали.
- Дядя Сережа!
Он улыбнулся, но не той приветливой улыбкой, которой он всегда встречал ребят, - в ней было больше холода.
- Меня опять в угол ставили, - шепнул потихоньку и с удовольствием Борька, - мама, ух, злая… из-за Марьи.
- Ну? - неопределенно спросил Сережа, подумав: "Идти ила нет? Меня самого в угол поставили".
- Мы уроки к Марату учить, - тараторил без остановки Котельников. - Воробья поймали, чик-чилик… быстро он оклемался.
Сережа прошел к себе. На кухне знакомый голос:
- Ох, небось проголодался, чугуна мало.
Лег на железную койку. В комнате, пустой и необжитой, еще своего было мало: стол принес с работы, кровать взял у Котельниковых, стул - тоже; свое - этажерка с книгами да приемник, студенческая память.
Болела голова. По-прежнему мучили Светка, Дымент и Лилька.
Лилька примешалась как-то некстати. Познакомился с ней еще в научно-исследовательском институте, где он работал первое время. Там-то у него и родилась мысль о комплексной телефонизации. Бывая в командировках в различных городах на заводах, он утвердился в своих мыслях. Лиля была первой, которая одобрила, поздравила. Но там он не смог претворить свои мысли в жизнь. "На нефти у тебя возможностей во сто крат больше", - говорили ему, и он поехал искать свои возможности. Она тоже поехала - в экспедицию, и должна скоро быть в городе, вероятнее всего в конце года.
Лилька не действовала, как Светка. Это была проза, а то - поэзия, расплескавшееся янтарными каплями детство. Как права мама!
Лиля не смешивалась с воспоминаниями, это было что-то другое: в ней не было необходимости, когда грустно; он вспоминал о ней в веселые минуты, когда на душе тепло, а на улице играло солнце. Или после дождя, когда капель так звонко бьет, так будоражит, что хочется прыгать, как мальчишке, прыгать и веселиться.
Болела от грусти и дум голова, в больших, неизведанных мечтах проплывало детство…
Сережа вздрогнул. Стук в дверь повторился, пожалуй чересчур осторожный.
- Войдите.
Дверь приоткрыла робкая и смущенная Марья.
- Входите, входите.
Марья робко прошла, опустив большие, нежные и грустные глаза.
- Вы не хотите кушать? - вдруг смело спросила она.
- Совсем нет.
- Тогда я пойду.
- Нет, зачем же. Оставайтесь. Садитесь.
Она присела:
- А у вас грязно. Я бы убрала, но вы ключ унесли.
- Да-да…
Сережа с интересом рассматривал ее. Чудная девушка, душа так и светится. И почему природа так обидела, зачем она сунула ни к чему эти рябинки под глазами, зачем сделала нос большим, расплющенным и губы узкими, длинными? Все топорной работы. Марья, смущенная, медленно покрывалась краской под его взглядом - и все в ней кипело. Румянец и возбуждение как-то по-новому осветили лицо: менее заметны рябинки, да и вообще лицо уходило на второй план, выделялись глаза - лучезарные и большие, они были тревожны и печальны.
Сережа поежился, словно прочитал неположенное. Марья встала:
- Я пойду.
Он не задерживал. Все равно разговор не клеился.
6
Добыча нефти обычно проходит две стадии. Сперва скважины фонтанируют: в пласте достаточно заложено движущей силы - газа или водонапорной энергии. Но вот наступает период "увядания". Нефти еще много, но пласт не отдает ее на поверхность земли, как бы прижимает. Природные силы исчерпаны. И тогда "гаснут" фонтаны, уступив место глубоким насосам. Иной раз такое Садыя замечала и в людях. Энергии хоть отбавляй, а вот "отфонтанируют", встретятся с трудностями - и обмякнут, отойдут в сторону. Садыю всегда это удивляло.
Только что закончилось заседание бюро горкома партии. Не расходились еще: тревожило наболевшее.
- Я все же просил бы вас, товарищ Бадыгова, - начальник строительства Лебедев морщился, тоскливо смотрел в сторону, - я хотел бы пойти на нефть, в производственный отдел.
"Нюни распустил или запала не хватает…" - подумала Садыя, уставшая от заседания. Лебедев ей надоел со своими просьбами о переходе на другую работу; в голове еще сидела мысль о людях, которые сначала "фонтанируют", а затем "гаснут".
- Мнение горкома есть определенное… работайте. Пятнадцать домов, хлебопекарня, баня, магазин должны быть сданы в срок. Мы же не в куклы играем, товарищ Лебедев!
- Я никогда не играл в куклы. Но подвоз стройматериалов не от меня зависит. А сообщениями подорожных строить не будешь.
- А жаль, что в детстве не играли в куклы. Надо бы поиграть, чтобы теперь заниматься более взрослыми делами. Вы прохлопали, а теперь хотите, чтобы я за вас составы подавала?
Садыя улыбнулась: "Гаснут фонтаны, уже нужны глубокие насосы".
Лебедева оттеснил Ибрагимов, второй секретарь горкома; он нервно теребил полу добротного пиджака.
- Мы вынуждены на фонтанных скважинах устанавливать штуцера малого диаметра, чтобы задержать приток нефти. Транспорт не успевает вывозить нефть из пределов республики.
На стене, рядом с широченными листами ватмана - геологической картой нефтяного месторождения, - висела другая, самодельная, с нанесенными Садыей пунктирами, обозначающими магистральные трубопроводы. На север - до Перми, на запад - до Горького, на Ярославль, Рязань, Москву…
- Что будем делать, товарищ Бадыгова? Восемнадцать новых скважин. - Панкратов, начальник управления, медленно ходил по кабинету, как бы рассуждая сам с собой. - Обычно, ну, нашли нефтяную залежь. Наступает период изучения - долгий, я бы сказал, период. Определяются ее размеры. Шаг за шагом, от скважины к скважине буровики подходят к границам месторождения. Когда-нибудь достигнешь контура, и можно составлять план разработки по всем правилам геологической науки. Годами складывалась такая практика. Слишком дорого пришлось бы платить за каждую ошибку. Но вот здесь, у нас, все перевернулось, все не так. Начиная с Шугуровского участка, никто не может угнаться за разведчиками. Широта охвата… - Панкратов иронически улыбнулся: - Помнишь, Садыя Абдурахмановна, речку Степной Зай, как переправлялись и как вы вместе с поклажей угодили в воду?
- Помню, Илья Мокеевич.
- Я ведь вас тогда вытаскивал.
- Вы…
И опять зашагал Панкратов, продолжая как бы про себя: